Он преградил мне путь и обхватил руками мои плечи:

— Что с тобой происходит и почему сюда вошла?

— А что, мне нужно персональное разрешение? Или это уже не мой дом, папочка?

— Ты прекрасно знаешь, что это твой дом. И именно поэтому я не понимаю, почему ты крадешься и ведешь себя, как…

— Как кто, а? Как воровка, да?

— Карина… прекрати.

— Почему, папочка? Говори, как есть… Преступница… Так мне есть у кого брать пример…

Я знала, что ему больно, знала, насколько жестоко звучат мои слова, но не могла остановиться, мне хотелось ударить. Сильно… Я так же знала, что он не станет идти у меня на поводу, и от этого желание вывести его из себя становилось все сильнее.

Меня била дрожь, я глубоко дышала, пытаясь не сорваться на крик, и в эту секунду фото выпало из моих рук, стекло разбилось. Он метнул взгляд на пол и когда увидел, что я хотела у него отнять, прикрыл глаза, а я заметила, что его губы сжались в тонкую линию. Вот так тебе. А как ты думал? Что я пожалею, узнав, как ты тут втихую тоскуешь по маме? Тоскуй, хоть сдохни от тоски, но ничего не вернешь.

— Черт возьми… ты даже фото ее не смог сохранить, — я присела на корточки, отодвигая в сторону осколки, руки дрожали так, что я не могла справиться, и один из кусочков стекла впился мне в кожу. Я отдернула руку и непроизвольно сунула палец в рот.

Он двинулся ко мне и тоже присел, пытаясь заглянуть мне в глаза, и взял за запястье.

— Ты поранилась, покажи…

Я отпрянула от него и, резко поднявшись, сделала шаг назад:

— Не трогай меня, не прикасайся ко мне никогда, понятно? Меня еще не так ранили, и ничего — живая… живая я, и ты живой, а она, — со всей силы сжав пальцами фотографию, — она мертва… И это все ты. Ты. Это ты должен гнить в земле, а не она. Зачем ты вообще приехал? Кто тебя ждал? — я не могла уже сдерживаться, перешла на крик, с каждым словом все больше распаляясь. — Ты должен быть умереть, ты, а не она, — слезы ручьем полились по моим щекам, причиняя боль и принося облегчение одновременно. Сколько раз я прокручивала этот момент у себя в голове, каждое слово, каждый жест, даже слышала звук этих невидимых пощечин, которыми так щедро его одаривала.

Он сделал шаг назад, слишком сильным оказался удар, от такого не придешь в себя мгновенно, нужно несколько секунд передышки. Я наблюдала, как менялось выражение его лица, и мне казалось, что я вот-вот зайдусь в приступе истерического смеха.

— Да, должен был, ты права. И хочу этого не меньше тебя, только права не имею. Теперь уже не имею, мне есть ради кого жить… — его голос зазвучал так глухо, словно из подземелья, лишенный твердости, наполнен отчаянием и сожалением.

— Это ты мне сейчас говоришь о смысле жизни? Ты? Да что ты об этом знаешь? Это я тебе умереть не даю, да? Так я помогу — избавлю тебя от ответственности… Завершу начатое теми ублюдками. Чего не сделаешь ради папы, — прищурив глаза, выпалила я. Вытерла слез рукавом и отвернулась.

Видимо сейчас я слишком сильно его задела, добралась до того самого места, попав в которое, рассыпается вся броня. Потому что слишком болезненно, настолько, что наружу вырывается самое сокровенное. Он, приближаясь лицом к лицу и все больше углубляя каждый вдох и выдох, отчеканил:

— Ты… что… несешь? — он сильно тряхнул меня за плечи. — Ты можешь ненавидеть меня до конца своих дней, но меня… Меня. И как бы тебе не было тяжело, ты будешь жить. Поняла меня? Будешь. Ради памяти своей матери… Жить, не забывая о ней, даже когда больно, даже когда хочется сдохнуть. Потому что она бы этого хотела.

Я начала вырываться из его крепкого захвата, но безуспешно. Он держал меня словно в тисках, заставляя смотреть себе в глаза.

— Отпусти меня. Отпусти. Не прикасайся, я не хочу.

Он сразу же, в эту же секунду опустил меня, разводя руки в стороны и показывая, что не держит больше. Я ринулась к двери и побежала в свою комнату, размазывая слезы по щекам. Мне казалось, что я задыхаюсь, настолько сложно давался каждый вздох, и я, резко дернув ручку двери, подбежала к окну и рывком открыла его, хрипя и жадно ловя ртом воздух. У меня кружилась голова, в висках болезненно пульсировало, перед глазами замелькали разноцветные круги и к горлу подступала тошнота. Боже. Что со мной происходит? Это походило на приступ панической атаки, самый сильный из всех, которые мне пришлось пережить. Окинула глазами комнату, безуспешно пытаясь понять, куда же я закинула свой телефон. Начала переворачивать вещи, постель, сбросила на пол одеяло, подушки, стойку с дисками, пока не вспомнила, что он в сумке. Дрожащими руками начала открывать молнию, только ничего у меня не получалось. Я тряслась, прикрывая ладонью рот, мне казалось, что меня сейчас вырвет, пока наконец-то не удалось вытащить то, что искала.

— Берн… Берн… я же не удаляла тебя, я точно помню… Вот. Есть. Нашла, — и нажав на кнопку вызова, начала ждать, пока на том конце провода мне ответят…

ГЛАВА 12. Дарина

Я проснулась от утренней прохлады, она касалась кожи через приоткрытое окно, заставляя слегка поежиться, и в тот же момент с наслаждением понять, что на мне его куртка и мы куда-то едем, я чувствую, как машина скользит по трассе. Именно трассе, потому что нет светофоров и пробок, и стало страшно — вдруг мне все приснилось? Весь этот сумасшедший космос с неоновыми взрывами сверхновых, после которых побаливает горло, потому что я никогда в жизни столько не стонала и не кричала. Я не хотела открывать глаза — я была все еще там. В этом вязком космосе. Вспоминала его губы, руки, низкий голос и запах. Боже. Как же он пахнет. Именно его кожа. Запах опасности, адреналина, секса и мужчины. Калейдоскоп оттенков, смешиваясь, создавали этот неповторимый аромат с наркотическим дурманом, и сейчас я вдыхала его полной грудью. Этот же запах остался на мне. Я пропиталась им насквозь, и краска заливает щеки при воспоминании, что он со мной делал и что говорил… что я позволяла с собой делать и как умоляла не останавливаться, но он остановился. Если бы кто-то сказал мне, что это был не секс, я бы ответила, что секс уже в том, как он проводил костяшками пальцев по моей щеке, ключицам и по груди. Секс — это даже его взгляд, подернутый маревом голодного желания. Никто и никогда не смотрел на меня так, как Макс. Я чувствовала себя женщиной в полном смысле этого слова, добычей, безвольной куклой, готовой на все, лишь бы это не прекращалось. Он не ласкал — нет, он пожирал меня с этими хриплыми стонами, бешеным дыханием и поцелуями, оставляющими отметины. Я не могла себе представить даже десятой доли того сумасшествия, которое творилось со мной в этот момент. Порабощающая властность, полный контроль надо мной и над собой. Железная выдержка и в тот же момент яростная эмоциональность. Дает понять, что он на грани срыва, и мрачная похоть рвется наружу, но я понимаю, что он может балансировать на этой грани бесконечно, выматывая и меня, и себя. Чувствую этот металл в его мышцах, напряженных и твердых, в сжатых скулах и раздувающихся ноздрях. Непреклонное решение… и мне уже все равно, потому что он ни на секунду не прекращает доводить меня до безумия.

Посмотрела из-под ресниц на сильные пальцы на руле, и внутри все оборвалось. Меня опять унесло высоко в тот же космос, даже голова закружилась. Никогда не думала, что мужские руки могут так свести с ума. Сильные запястья, широкие ладони, вены под смуглой кожей, уползающие под отворот рукавов рубашки. Красота, от которой становится больно дышать. Как одуревшая смотрю на его руки и чувствую, как внутри нарастает сумасшествие, и я уже знаю ему название — голод. Реагирую так, потому что уже испытала на себе, что они могут делать с моим телом. Небрежно поправил волосы и вернул руку на руль, слегка постукивая подушечками пальцев по кожаной оплетке а у меня мурашки, словно касается моего тела. Животная грация в каждом движении, и мне до дрожи хочется, чтоб он ласкал меня снова и снова, прикасался. Сильно сжала ватные колени и облизала пересохшие губы. Между ног саднит, напоминая о диком сумасшествии и о вторжении его пальцев. Я без трусиков. Черт знает, куда он вчера их вышвырнул. Вожделение растекается по венам, и я распахиваю глаза, смотрю на его руки, как одуревшая от любви дурочка. Да. Это любовь, вперемешку с ядовитым голодом и первыми отголосками болезненной ломки. Я больше не смогу это отрицать. Я уже в эпицентре персонального стихийного бедствия под названием "одержимость этим мужчиной".

Медленно перевожу взгляд на его лицо и сама не понимаю, как накрываю его руку своей. Вздрогнул и тут же напрягся. Я это напряжение почувствовала кожей, словно борется с собой. Как всегда рядом со мной. Мы в какой-то непрекращающейся войне. Я с ним, а он с самим собой.

Хочет сбросить мою ладонь и не хочет одновременно. А я глажу его запястье, едва касаясь, поднимаясь к пальцам, и смотрю на четкий профиль. Осознаю, сколько таких дурочек, как я, разных возрастов, смотрят на него так же, с этим восхищением в глазах, и наивно верят, что значат для него больше, чем сигарета, которую, выкуривая, непременно отбрасывают подальше. Слишком красивый и враждебный, как хищник на свободе, не подойти ближе, чем он позволит, иначе раздерет на ошметки.

Потянула его руку к себе, и он поддался, а я поднесла ее к лицу и потерлась щекой о ладонь, втягивая запах сигарет и самой себя. Поднесла к губам и провела ими по коже, не целуя, а едва касаясь, продолжая смотреть на его лицо, на то, как сжал челюсти, но руку не отнимает, а потом провел по моей нижней губе большим пальцем, по скуле к пульсирующей жилке чуть ниже уха, и все тело покрылось мурашками мгновенно. Его нежность — это что-то непередаваемое, удивительное. Я достаточно изучила этого хищника, чтобы понимать насколько нереально то, что сейчас происходит.

— Доброе утро, мелкая. Выспалась?

— Дааа, — я потянулась, как кошка, радуясь тому, что он все еще гладит мою щеку. Руку его не выпустила, сплела наши пальцы и сильно сжала, — а ты не спал?