Оторвался от ее рта и отстранил рывком от себя, вышел из тачки. Это полный раздрай, меня лихорадит, как после передоза кокаином. Достал сигарету, а зажигалка в руках ходуном ходит. Я мог бы ее там… так хотел, что, пожалуй, сейчас был способен кого-то убить. Но это же не какая-то очередная бл**ь. Это моя мелкая. Моя Птичка. Какая моя? Кто сказал? С каких пор вдруг моя? Это та маленькая девочка, которая спала ночами под кроватью, потому что какие-то ублюдки-извращенцы, вроде меня, трахали ее одноклассниц у нее на глазах, и она боялась стать следующей.

— Не понравилась, да? Они лучше, все шлюхи твои?

Обернулся к ней — дрожит, глаза все такие же пьяные, то ли от слез, то ли от возбуждения, и губы, опухшие от поцелуев. Дикий соблазн во плоти.

— Иди в машину, — отворачиваясь, стараясь успокоиться, — Я докурю и домой отвезу.

— Побрезговал или пожалел? Не надо мне жалости твоей. Или ты девственниц боишься?


— В машину пошла, — рявкнул, не желая оборачиваться. Что ж она упрямая такая. Мне минуту без ее голоса, и я смогу взять себя в руки.

— Не себе и не другим. Другие не такие разборчивые. Я, может, хотела именно сегодня, а ты все планы испортил. Сам не взял и другому не дал.

Понимаю, что несет ее в порыве злости и разочарования, а самому хочется схватить за шею и свернуть набок, до характерного хруста. Обернулся, пошел на нее, а она не отступила.

— Давай. В машину. Домой. Быстро.

— Я не хочу домой. Не хочу в машину, — и по щекам слезы покатились. Вот дура мелкая. Дура, бл***, самая настоящая. Только подошел, как она ко мне всем телом прижалась, и я снова чувствую ее запах, меня ведет от него.

— А чего ты, мать твою, хочешь? — схватил за волосы на затылке, заставляя подняться на носочки и в глаза смотреть.

— Я тебя хочу. До боли хочу. Мне больно, понимаешь? — шепчет, губами мои губы ищет, и я сам уже понимаю, что это полный пи**ц. Да, больно. Мне тоже больно. Меня сейчас разорвет к чертям.

Сделал с ней шаг к машине, и она уперлась в капот, а я в глаза ей смотрю и сатанею от этой мольбы, от лица ее бледного и ресниц дрожащих.

— Где больно? — сильнее сжимая за волосы, а она меня за руку схватила и к груди своей прижала.

— Здесь всегда больно, когда ты рядом. Дышать больно.

И глухие удары ее сердца в унисон с моими, вместе с трением ее соска о грубую кожу моей ладони.

— Ты понимаешь, что я не мальчик, — зашипел в губы, — я тебя сейчас оттрахаю в этой машине, и тогда будет именно больно, очень больно, маленькая, — напугать грубостью, пусть сбежит, пусть оттолкнет. Давай, спасайся.

— Пусть будет больно, — и руку сильнее прижала, преодолевая натяжение в волосах, приблизилась к моим губам, выдыхая, — только прикасайся.

Приподнял, усаживая на капот, жадно целуя, сильно сжимая сосок, дразня, задирая другой рукой короткую юбку на пояс. Дрожит, но не сопротивляется. Подхватил ее ногу под колено и поставил на горячую поверхность, а под крышкой мотор урчит, как и во мне голодный зверь. Резинки чулок и белые трусики. Порочно и невинно. Кожа матовая, шелковая, нежная. Накрыл пальцами, скользя по кружеву. Бляяяя***. Мокрые насквозь. Стонет мне в губы.

— Здесь больно? — отодвигая полоску белой материи, едва касаясь влажной плоти, со свистом выдыхая ей в рот.

— Дааа, — с рыданием, изгибаясь назад, опираясь на руки, и топ пополз вверх. Наклонился задрал его зубами и застонал, увидев ее грудь. Небольшую, округлую, с маленькими розовыми сосками. Идеальная. Такая нежная. И хочется эту нежность рвать на части, грязно иметь, жестко трахать. Здесь, на этом капоте. В разных позах, оставляя отметины, синяки, засосы, а вместо этого осторожно по ее лепесткам, там, внизу, задержавшись и поглаживая у самого входа, пока она тихо стонет, и резко вверх, отыскивая пульсирующий комок плоти между складками. Нашел. Слегка подразнил кончиком среднего пальца, останавливаясь и скрипя зубами. Пожирая ее реакцию.

Дрожит, и я дразню уже уверенно, то сильнее надавливая на клитор, то лаская по кругу.

— Больно? — хриплым шепотом на ухо, жадно целуя подбородок, шею, ключицы, плечи.

— Дааа.

— Прекратить? — языком по дрожащим губам, и в глаза ее смотрю, как они закатываются.

— Еще…

— Вот так?

Надавил сильнее, быстрее, и она поплыла, выгнулась дугой, я сам не поверил, что уже сокращается, пульсирует, вскрикивая так жалобно, что мне до безумия хочется войти в нее и выбить гортанные, низкие, жадные, настоящие. Кончила моя девочка. Такая чувствительная. Так быстро. Так чудовищно быстро. Глаза закрыты, а сама раскрытая для моих ласк и беспомощная. Скользнул средним пальцем в ее невыносимую тесноту и сам громко застонал задыхаясь, почувствовав легкие спазмы. Наклонился к ее бешено вздымающейся груди и прикусил сосок, втянул в себя. Закричала, выгибаясь, все еще сокращаясь вокруг моего пальца. Я не двигаю им, просто охреневаю от бешеного кайфа. От ее оргазма. От запаха. Почти сам кончаю от выражения лица с широко открытым ртом и подрагивающими веками. Первый толчок, ловя изменения в приоткрывшихся глазах, а они снова закатываются. Второй, третий. Не глубоко, у самого входа, а так хочется на всю длину и двумя, тремя, до хрипоты, чтоб текла на руку. Как же хорошо в ней… горячо и тесно. Безумно тесно. Обхватил за горло, привлекая к себе, понимая, что дико хочется сдавить пальцы сильнее, чтоб хрипела и задыхалась… но я посылаю зверя на хрен. Мне хорошо сейчас. Мне дьявольски хорошо.

— Смотри на меня… Скажи мое имя.

— Маааксим, — глубже в нее, немного глубже и резче. Она сокращается опять, словно, не выходя из этого состояния, если так вообще, бл***, бывает, и утягивая меня за собой на ментальном уровне, когда ее наслаждение стало моим собственным, и я, как без кожного покрова, содрогаюсь, впитывая эти стоны. Слизываю с ее губ крики, слезы, каждый вздох. Вот так, маленькая. Сегодня больно не будет. Не здесь… и не со мной.

Прижал к себе, поглаживая по волосам. Сильно прижал.

"Не со мной" причинило адскую боль, так что внутри все выкрутилось, сжалось. Но я ни на секунду не забыл свой приступ ярости и свое желание сжать пальцы сильнее, сожрать ее боль, услышать крики. Зачем ей эта грязь? Попробует — потом не сможет по-другому. Первый опыт всегда складывает модель сексуального поведения, и если я сейчас сделаю с ней то, что так люблю делать — она больше никогда не будет той нежной девочкой, которую я знал. Не хочу ей себя. Не хочу ей боль. А мне больше нечего предложить.

— Я люблю тебя, — прошептала очень тихо, а я сжал челюсти сильнее.

Не любишь. Увлечена, хочешь, летишь как мотылек на огонь, но не любишь. И я не умею. Ничего у нас с тобой не выйдет. Ты первая, кому я не хочу сделать больно, и поэтому сделаю сейчас. Ты быстро излечишься, а я спрячу твои стоны очень глубоко и далеко, туда, где никто не найдет, даже я сам.

Потом она спала в машине, укрытая моей курткой, а я смотрел на нее и курил. Много курил, вырубив музыку, слушая, как она дышит.

Утром отвезу домой и съеду от Графа.

ГЛАВА 10. Андрей

— С девчонки глаз не спускать, Фима сориентирует на местности, следите за всеми соседскими поселками и самим городишкой. Странно, что даже не озаботились ей фамилию сменить, так и оформили, как Беликову. Там, видимо, указания просто — держать рот на замке, а значит, кто-то из местных прикормлен, — я придерживал телефон, прижимая его плечом к уху, так как одной рукой держал руль, а второй доставал еще один сотовый, на ходу рассматривая дисплей. Он разрывался от звонков — вот что значит побыть "вне зоны доступа"… Ворон. Разволновался, видать, старик. В который раз уже звонит за последние несколько дней. Теплые отцовские чувства взыграли? Возможно… где-то на очень большой глубине души, но сейчас ему скорее дискомфортно стало, что связаться до этого со мной не мог. Сидя в камере, я и сам ощутил, насколько это паршиво — пребывать в неведении, словно чувствуешь, как приходится отпускать из рук контроль. А это, хочешь не хочешь, вызывает не только злость или ярость, но и тревогу… Беспомощность, мать ее.

Я сбросил звонок, так как сейчас нужно узнать все насчет больницы, в которой Беликов залечивает свою дочь. Макс пробил информацию, и сейчас следовало бы копнуть поглубже. Мы действовали с разных сторон, и пока он налаживает связь с Таней, нам нужно получить то, на что она согласилась бы обменять свою помощь. Нам требовалась огромная услуга, поэтому обмен должен быть равнозначным, а еще лучше, если то, что предложим мы, будет важнее того, что она могла потерять. Мы должны были гарантировать ей безопасность и неприкосновенность. Ей и ее дочери. А для этого нужно не просто охранять девочку от возможных попыток перепрятать, но и понять, каким образом ее освободить, не спугнув раньше времени самого Беликова. Я понимал, чего нам может стоить малейший неосторожный шаг, сейчас мы не просто искали способ прикрыть свою спину, но и втянули во все это Татьяну, и она в случае согласия окажется на нашей ответственности.

Поймал себя на мысли, что как бы не иронизировали скептики, а в нашей жизни все же действует закон бумеранга. За каждый свой поступок придется рано или поздно ответить. Разница лишь в том — позволить этому бумерангу сбить тебя с ног или, задействовав все силы и ресурсы, поймать его на лету.

Особенно отчетливо я почувствовал это, когда переступил порог своего дома после СИЗО. Потому что там меня встретила пустота. Удручающая и тяжелая. Дом, который казался мертвым, потому что тишина, ставшая нем полноправной хозяйкой, была гробовой. Стены, шикарная мебель, крыша над головой, горничная, бесшумная, словно призрак, вышколенная охрана, больше напоминающая роботов, только улыбка и искренние слова Дарины наполняли его жизнью. А вот та, которая была сейчас самым дорогим человеком в мире, возвела вокруг себя стены, которые хотелось развалить к чертовой матери, и только боль и упрек, застывшие в ее глазах, меня останавливали.