На третий день Вера, словно очнувшись, лежала у себя в спальне и думала, что же с ней все-таки произошло? И произошло ли вообще? Может, все это на самом деле ей только приснилось? Когда же мысли прояснились и она смогла кое-как восстановить события последних дней, то сразу же горько заплакала от тоски и обиды.

Наплакавшись вволю, она поднялась с постели и, сев напротив зеркала, включила лампу. В зеркале отразилось грустное, усталое лицо. Переживания последних дней оставили на нем свои неизгладимые следы, добавив лишние лучики морщин вокруг глаз. Где ты, молодость? Где веселые и беззаботные дни в старой квартире на Васильевском? Веселые ужины за круглым столом… Милые тети, где вы? Не стало вас, как не стало и прошлой счастливой жизни…

Опустел дом. Она вдруг почувствовала, как будто и она сама стала как-то меньше, словно часть ее самой с уходом мужа пропала, растворилась где-то в прошлом…

…Проверив, хорошо ли закреплен холст, Александр Иванович смочил водой шероховатую поверхность. Еще будучи на даче в Подмосковье он задумал написать Наташин портрет, но сделать этого там не мог. Вернувшись домой, он набросал несколько эскизов, показавшихся ему самому удачными. Теперь оставалось перенести их на холст.

Все время, пока он готовился к работе, мысли о Наташе не покидали его. После последнего разговора прошло уже немало времени. Что заставило ее принять это жестокое решение? Маленькая, испуганная девочка… Почему она не подходит к телефону? Где она? Уехала, но куда, тем более в таком состоянии? В том, что состояние Наташи было далеко не лучшим, он был уверен. Природа такой уверенности скрывалась в невидимых нитях, связывающих людей даже на расстоянии, но при условии, если эти люди любят друг друга. Именно тогда появляется эта невидимая глазу связь, мгновенно передающая тревожный сигнал, если любимому человеку плохо…

Через несколько дней, когда почти все было готово, он все-таки никак не мог расстаться с кистью. По его замыслу Наташа стояла возле пруда, прижавшись спиной к дереву — совсем как в тот раз, когда он нашел ее там, одну… На заднем плане сквозь густую зелень слабо пробивались солнечные лучи, отражаясь в воде. На милом лице была робкая, трогательная улыбка… За всю свою творческую жизнь он написал немало портретов, но ни один не вызывал в его душе такого трепета, у него даже немного дрожали руки…

Накладывая первые мазки, он вспоминал ее запах, напоминающий нежный аромат первых весенних цветов… Мысли его были далеко-далеко, в том счастливом лете…

Почему так дрожат руки?

Немного не тот оттенок получился, но это ничего… Так, сделаем вот так…

Наташенька… Надо торопиться, он будет любоваться ею, своей музой… Боже, какие у нее глаза…

Что это? Кажется, гуаровая камедь или… Или нет? Какую же краску он взял? Не то получается… Отбросив запачканную палитру в сторону, взял другую.

На палитре больше не оставалось места, и вот она, похожая на одно грязное пятно, летит на пол. Еще одна… Так, возьмем этот тюбик… Сейчас должно получиться… Это, наверно, погода действует. Чушь, ответил сам себе. Еще никогда погода не влияла на его работу. Что это за цвет? Господи, помоги!.. Нет, ерунда… Надо немедленно взять себя в руки. Он сам себе Бог, он сам все сможет… Сейчас он соберется и…

Руки не слушались его. Мазок, еще мазок… Мертвые цвета беззвучно кричали с холста.

Он растерянно смотрел перед собой. Постояв так еще немного, отложил кисть. Он не понимал, что с ним происходит. Устал? Да, может быть. Но никогда еще усталость не сопровождалось таким странным чувством. Это чувство было похоже на страх — противный, липкий, недостойный великого художника. Но, увы, это было так. Стоя возле окна, он чувствовал страх и неуверенность перед этим натянутым на раму холстом. Холст пугал его, смеялся над его беспомощностью. На мгновение ему показалось, что он видит кошмарный сон, который вот-вот закончится, стоит ему сделать усилие и проснуться.

В висках стучало, холодный пот стекал со лба и щипал глаза. Он хотел открыть окно и сделал шаг вперед. Комната задвигалась, словно уплывая куда-то. Падая, он успел подумать, что это, наверное, конец…

Глава 24

Тошнота волнами подкатывала к горлу. Лежа на спине, Шубин попытался нащупать рукой бутылку, но рука чувствовала только липкий пол. С трудом приподнялся, опираясь на локоть, но через секунду он снова лег — тело не слушалось. Сколько же он вчера выпил? Две бутылки? Или, может быть, три? Нет, не вспомнить…

Если бы кто-нибудь заглянул в этот час в мастерскую известного художника, то очень удивился бы, увидев там лежащего на диване человека в грязном костюме неопределенного цвета, скорее всего, когда-то светлом, но теперь сплошь покрытом грязными пятнами. Несвежая рубашка была порвана, нескольких пуговиц недоставало.

Лицо человека также было помятым и несвежим, воспаленные глаза с красными белками бессмысленно оглядывали комнату. Небритая щетина со временем начала превращаться в клочкообразную бороду. Отросшие волосы сальными прядями падали на лицо, закрывая лоб.

Диван, на котором лежал человек, был таким же грязным. Масляные пятна жирным узором покрывали его поверхность.

Словом, вряд ли кто смог бы поверить, что этот жалкий, опустившийся человек был еще недавно тем самым знаменитым на весь мир художником, достигшим невероятной популярности.

Но это было именно так…

Разорение царило в мастерской. Возле небольшого столика, служившего в лучшие времена вместилищем красок, кистей и прочего необходимого художнику инвентаря, валялись пустые бутылки и банки, куски недоеденного хлеба… Повсюду были разбросаны вещи. По-видимому, нуждаясь в деньгах, он продавал самые дорогие из них.

…Шубин поморщился. Интересно, который сейчас час? Поднеся к глазам дрожащую руку, уже был готов сфокусироваться на стрелках, как вдруг нечто похожее на удивление мелькнуло на его болезненном лице. Часов не было! Как же так? Наверно, снял и куда-то положил, а теперь не помнил, куда именно. Но куда же он мог их положить? Мысли путались. Постарался сосредоточиться, но это ему никак не удавалось. От напряжения голова заболела еще сильнее, он закрыл глаза и тут же в сумасшедшем танце закружились разноцветные точки. Часы… Стоп! Вчера, а может, позавчера, точно уже не помнилось, возле магазина на углу Дворцовой набережной и Суворовской площади он продал часы какому-то человеку. Продал подарок Веры…

Это тупик — Шубин почти физически ощутил его…

С трудом сев на диване, он огляделся и поморщился от отвращения к самому себе, к этой комнате, в хаосе которой, как в зеркале, отразился его собственный внутренний беспорядок. Пошарил босой ногой, пытаясь найти тапочек. Нога натолкнулась на пустую бутылку. От толчка бутылка покатилась по полу, пока не остановилась, наткнувшись на упавший стул. В мертвой тишине этот звук был подобен громовому раскату. Дальше пути не было.

Как душно! Найдя все-таки тапочки, он подошел к окну. Старые деревянные рамы с треском распахнулись. Сырой ветер с Фонтанки не сразу проник в комнату, застоявшийся воздух словно бы поставил на пути свежего невидимую преграду. Долго стоял он так, закрыв глаза и будучи не в силах сделать ни шагу.

Понемногу Шубину становилось лучше. Голова прояснялась, вспоминались кое-какие моменты, вызывавшие болезненную усмешку. Потом, словно откуда-то из прошлой жизни, возникли давно забытые картины. Сосны, уходящие высоко в небо. И он сам, шагающий по лесу, касающийся руками шершавой коры. Все было настолько реально, что даже почудился хвойный дух. В блаженном покое утонула душа. И было это так прекрасно, что он не смел открыть глаза, боясь расстаться с увиденным. Собрав остатки мужества, он все же открыл глаза. И увидел, как за окном занимается тусклый рассвет.

Решение пришло само собой. Он даже удивился, как это все просто.

Двигаясь уверенно и свободно, Александр Иванович стал собирать валяющийся повсюду мусор, складывая его в пакеты. С остервенением он бросал в большую сумку пустые бутылки. После двух часов непрерывной уборки комната начала приобретать свой привычный вид.

Вытерев сырой тряпкой пыль с дорожной сумки, он поставил ее на диван и расстегнул замок. Рубашки, белье — все полетело туда. Сборы были недолгими, и вот он уже стоит у двери. Окинув мастерскую прощальным взглядом, Шубин вышел, не зная точно, когда вернется и вернется ли вообще…

Привыкший за последнее время к странному поведению художника, сторож Василий не удивился, увидев хозяина мастерской гладко выбритым и с сумкой в руке. Подумав про себя, что тот решил вернуться домой, одобрительно закивал головой:

— Ну-ну, вот и славно. Вот и давно пора…

«Да, давно пора», — подумал Шубин, направляясь к остановке.

…Этим утром Вера проснулась, словно от резкого толчка. Только что во сне она видела Сашу. Они снова были молодые. Стояли на берегу Финского залива и держали друг друга за руки. День был солнечный, на душе — легко и спокойно. Саша чему-то смеялся, веселые огоньки в его глазах были совсем близко… Резко сев на кровати, Вера не сразу поняла, где находится. Реальность медленно возвращалась к ней.

Стены давили, подступали ближе и ближе… Почувствовав, что воздуха не хватает, она открыла окно. Холодный влажный воздух наполнил комнату. Вместе с ним пришли слезы…

Когда Саша решил пожить какое-то время в своей мастерской и сообщил ей об этом, она подумала — есть еще надежда на его возвращение. Ведь он не поехал в Москву, а остался здесь, в Ленинграде. Значит, может еще вернуться… Но проходили недели, а его все не было. Скоро надежда как-то съежилась, готовая вот-вот совсем исчезнуть.

Неопределенность положения угнетала ее, забирала последние силы. Ждать вдруг стало невыносимо тяжело. Нет, она должна пойти и поговорить с ним.

А вдруг он не захочет разговаривать?