– Вот он, мой повелитель, – вздохнула Турхан.

– А, вижу. Зачем туда положила?

Фигурка дельфина была вырезана из коры пробкового дерева, как и остальные «купальные игрушки». Конечно, Аллах запрещает делать изображения живых тварей, но во дворце на этот запрет издавна смотрят сквозь пальцы: во внутренних залах висят портреты любимых наложниц и дочерей прошлых султанов, да и нынешний султан любит «книжки с картинками» – персидские рукописи… персы-то у Аллаха ухитрились выпросить для себя разрешение…

Бултыхаясь в воде, султан вдоль стенки бассейна подобрался к дельфинчику. Раньше, в кафесе, все игрушки складывались на краю купальной бадьи, до них сразу дотянуться можно было. Но Ибрагим, кажется, так до сих пор и не заметил, что вместо бадьи теперь бассейн, а вместо бдительных тюремщиков вокруг заботливые слуги…

Интересно, а заметил ли он, что именно сегодня все эти слуги вдруг куда-то подевались, – кроме нее, Турхан? Или ему достаточно помнить, что она и в кафесе была рядом с ним, терла ему спину губкой, читала вслух занимательные книжки, объясняла, что изображено на картинках, а после купания вытирала мохнатым полотенцем… Банщицы-то боялись задержаться там на лишнее мгновение и сделать хоть что-нибудь сверх точно приказанного, не говоря уж о том, чтобы слово сказать, а главный надзиратель, евнух с неприятно цепким взглядом, конечно, в случае чего помог бы, но Ибрагим, даже не понимая, кто таков этот евнух, боялся подпускать его к себе: прикосновения у надзирателя тоже были неприятно цепкими.

О Аллах… Если Кёсем-султан ошибается…

Двор вокруг бассейна был пуст, но Турхан все равно исподволь огляделась, пытаясь понять, откуда сейчас наблюдает за ними валиде. Что она наблюдает, сомнений не было. И правильно, пусть увидит, как хорошо Турхан справляется с поручением. Должна справиться! Никак нельзя сегодня оплошать.

– Ну чего же ты?! – султан был нетерпелив. Он уже наигрался с дельфинчиком и теперь, как обычно, хотел слушать занимательные истории, смотреть картинки. В прошлый раз она читала ему «Похождения отважного Акбара» и остановилась как раз на описании роскошного сада в чужедальних краях, где на вершинах пальм растут ягнята, а ручьи струятся гранатовым шербетом.

– Спешу, мой повелитель, – покорно сказала Турхан. Все, что надо, она уже расшнуровала и расстегнула заранее, так что теперь проворно сбросила одежду, скользнула к Ибрагиму в бассейн. Села на неглубокое дно рядом с ним: кожа к коже, плоть к плоти…

Если он выразит неудовольствие, она невинно скажет, что это в кафесе ей было удобно, листая книгу, сидеть рядом с чаном снаружи, а тут, в бассейне, все не так. Но Ибрагим не выразил неудовольствия. И интереса тоже не выразил. Ждал, когда она пододвинет к себе книгу.

О Аллах! Неужели все напрасно? Кёсем во всем обвинит ее, не простит ей этой своей ошибки, ведь она не очень любит Турхан, это по всему чувствуется… И что же тогда?

Не давая себе времени об этом задуматься, Турхан раскрыла переплет.

– Э! – возмутился Ибрагим. Картинка явно не могла относиться к продолжению истории про сад с древесными барашками и волшебными источниками.

Твои глаза луну собой затмят,

Зовя на ложе радостных услад.

Я пред тобою, падишах, стою,

Тебе открывши наготу мою,

– поспешила прочитать Турхан, старательно водя пальцем по столбцу строчек под рисунком.

– Что это?

– А вот. – Девушка пожала плечами, будто ненароком коснувшись при этом плеча Ибрагима (кожа к коже, живое тепло, капли влаги), и указала теперь уже на сам рисунок.

– Они там не стоят вовсе, – сообщил Ибрагим, внимательно изучив миниатюру, для чего ему пришлось перегнуться через Турхан (грудь к груди, тело к телу, биение сердца… о Аллах, он что, совсем ничего не чувствует?!). – И луны никакой нет… А это точно падишах?

– Так написано. Вообще-то золотого тюрбана на нем сейчас не видно… как и всего остального. А по чему еще отличить падишаха? – Девушка тонко улыбнулась, для чего ей потребовалось все ее самообладание. – О мой падишах, мой султан, мой…

– А ну покажи, что там на прошлой странице! – потребовал султан.

Ладонь у Турхан уже была мокрая, поэтому, прежде чем вновь коснуться книжных листов, она тщательно вытерла пальцы сперва о свои светлые локоны, а потом о волосы самого Ибрагима. Раз уж мы с тобой, о повелитель, невинные дети, товарищи по играм, то что тут такого?

«И, конечно, ты, валиде-султан, видишь, как я стараюсь. Откуда же ты смотришь сейчас на нас? Из-за той колонны? Или через старую бойницу, полускрытую лозами желтолистного плюща?»

Турхан твердо решила: еще задолго до того, как она сама станет валиде, разузнает про все потайные окошки во дворце. А откуда можно рассматривать вот этот двор, узнает сразу же, как сделается хасеки.

О Аллах, ну пусть будет так! Что тебе, жалко, что ли?

Она перевернула страницу.

– А это кто такие? – подозрительно осведомился Ибрагим.

– Написано: «О юноше, который выдавал себя за евнуха, чтобы стать банщиком в гареме», – прочитала название Турхан. И тут же веселым голосом продекламировала, на этот раз взяв султана за руку и водя по стихотворным строкам его собственным пальцем:

За день успевал сто девичьих головок

Он вымыть.

Но, делая вид, что неловок,

Касался изгибов пленительных тела

И так вожделел, что аж кожа потела!

«О Аллах. Если он сейчас спросит, отчего потел этот злосчастный юноша, – все без толку и, значит, мне конец. А он наверняка спросит. Что же ты наделала, Кёсем-султан, мудрейшая из женщин, дура ты проклятая, когда вручала мне эту книгу и наставляла, как поступать? Кто тебя надоумил, сущеглупую, будто это и есть „нить, за которую можно вытянуть юношу из ребенка“?!»

Но Ибрагим ничего не спросил. Молча он смотрел на рисунок, на причудливую вязь заголовка и хмурил брови.

Осмелев, Турхан открыла другую страницу, заранее отмеченную потайной закладкой:

– А вот смотри, мой повелитель, как красиво нарисовано: прекрасная Ширин возлежит рядом с могучим Хосровом на ложе неги… и он читает ей стихи:

Улыбка твоя – что сабли изгиб, взгляд – словно натянутый лук,

А стрелы-ресницы смятение сеют вокруг.

Два тела, два сердца, два смерча пылающей страсти —

Ты таешь, как снег, и горишь, словно пламя…

– …В кольце моих рук, – внезапно закончил Ибрагим, смотря в книгу. А потом перевел взгляд на Турхан.

Пробковый дельфин плавал у дальнего края бассейна. На него сейчас никто не обращал внимания.

– Слушай, а я ведь тебя помню, – задумчиво произнес юноша.

– О мой султан! – всхлипнула девушка.


Сердца звучали разом, кожа прижималась к коже, тела сплелись, губы впились друг в друга. Турхан билась в кольце рук Ибрагима, извивалась, точно пойманная рыбка, пламенела свечой и таяла, как снег. А потом она вскрикнула – и вода в бассейне окрасилась кровью.

Только после этого Кёсем бесшумно отстранилась от смотрового оконца.

* * *

– И что же теперь? – глухо спросил Картал.

Они, все пятеро, сидели на том же балконе, с которого совсем недавно наблюдали за детскими играми внизу. Но те, кто прежде играл там, уже не дети. Поэтому и нет их там сейчас: у молодого султана, к тому же недавно открывшего для себя любовь, теперь иные желания.

И семейный совет заседает без него.

– Слушай, а что это… – Кёсем не могла заставить себя ответить Карталу, поэтому обратилась она к Башар, – что это за случай такой был у вас в Черкесии? Когда ты узнала, как пользоваться этим клинком?

– Да ерунда, – отмахнулась та. – Ну, увидела и увидела, главное – это помогло сейчас!

– И все-таки?

– Что ж, если хочешь знать, у того пши, с которым мы ездили договариваться, был давний и непримиримый кровник, – скучным голосом поведала Башар, – настолько непримиримый, что даже явился на тамошний праздник, где ожидали князя, под чужой личиной, хотя такое в тех краях не принято. Вот кровная месть принята, а это – нет.

– Преуспел?

– Мы же здесь. – Башар посмотрела на подругу с легким удивлением. – Преуспей он, там такая кровавая кутерьма заварилась бы, что никакому чужаку из нее не вырваться.

– А не вышло у него, чего уж там скрывать, потому что кое-кто услышал кое-что, мельком брошенное. – Доган подошел к Башар, положил ей руки на плечи. – И понял. И сказал кое-кому, то есть мне.

– А кое-кто сделал кое-что. – Башар прижалась щекой к его руке. – Я распознала угрозу, ты отпихнул князя в сторону, когда тот кровник выхватил свой са’йшхо… Нас там из-за этого, кстати, чуть не изрубили вместе с ним. К счастью, успели разобраться.

– И я даже знаю, как это счастье зовут, – улыбнулся Доган. – Не ты ли, сердце мое и любовь моя, успела тогда нужные слова выкрикнуть, чем повергла всех в изумление, ведь мы там еще безъязыкими чужаками числились?

Внизу, во дворе, молодой бостанджи подстригал розовый куст. Садовые ножницы позвякивали мирно, но вдруг лязгнули с такой железной яростью, что всем разом вспомнилось: дворец – обиталище острых лезвий, даже садовники-бостанджи в нем – юноши из янычарского корпуса. И не только садовые орудия у них в руках бывают…

– Ох вы, бедные мои, – вдруг не выдержала Марты, – да обнимитесь же и вы тоже, что замерли, как неродные…

Смотрела она при этом не на Догана с Башар, а на Картала и Кёсем. Даже потянулась было к ним, чтобы взять за руки, приблизить друг к другу… В результате отпрянули друг от друга не только они, но и Башар с Доганом.

– Что дальше делать собираешься? – голос Картала был по-прежнему глух. – Будешь восстанавливать султанский гарем?

Гарем на самом-то деле продолжает существовать. Гарем – он как лес. Его возрождать не нужно, он сам растет, сам себя пополняет… даже если нужды в нем нет никакой. Разве только вырубить его можно. Некоторые султаны решались, но лишь те, чье имя по многим причинам проклято, и не только из-за этого решения. К тому же каждый такой султан, изведя под корень прежний гарем, сразу основывал новый.