Да, решено. Нужно сохранить жизнь дурачку Ибрагиму, он не опасен. Может, тогда матушка прекратит глупую, никому не нужную скорбь по тем, кто с самого рождения был обречен, и вновь улыбнется ему, Мураду, как делала это прежде. И все будет хорошо…

Янтарное навершие кинжала поблескивало в лучах заходящего солнца, словно подмигивало и предлагало солнцу посмеяться над удачной шуткой.

* * *

Молодой евнух-ученик по имени Астра чувствовал себя несчастнейшим из смертных. И дело было даже не в том, что евнух-ученик – вообще разнесчастнейший человек, которым помыкает каждый, кому не лень: от глупых необученных рабынь-аджеми, только-только попавших в гарем, до всех евнухов, имеющих уже собственное имя, не связанное с цветком. Просто нынче заданием Астры было незаметно проследить за султаном Мурадом.

Евнуху – за лучшим из лучших, воителем из воителей, тем, о ком говорили, уважительно склоняя седые головы, ветераны множества сражений. Мальчишке – за мужчиной, уже, откровенно говоря, зрелым, хотя и молодым. И как, скажите, выполнить это безумное задание?

Ну да, задание это было дано не одному Астре, но разве это может хоть как-то порадовать человека, который осознает и свои пределы, и меру собственной ничтожности?

Тем не менее Астра честно задание выполнял. Дворец он знал уже неплохо, да и поручений себе мог выдумать гору, причем даже не все из них были выдуманными. Тут помочь рабыням из хозяйственных построек гарема со свежими фруктами, там – поговорить в дворцовой кухне насчет любимых булочек одной из многочисленных фавориток султана… Ведь главное – не бегать за султаном хвостиком, не сводя с него глаз, а просто знать, где он находится и что делает, чтобы потом доложить лично Хаджи Мустафе-аге.

И все-таки, конечно, было страшновато. Султан-то… нет, вслух Астра подобное говорить совершенно не намеревался. Вот делать ему нечего, кроме как трепать языком попусту. Но как нос на лице не утаишь, так и деяния султана Мурада в Топкапы были известны всем. И нет, Астра ни на секундочку не верил, что султан перебрал хмельного.

Видал он пьяных. Его отец почти каждый вечер пил крепкую бурду из забродившего пальмового сока, а затем колотил всю семью или шел валяться куда-нибудь с такими же, как он, пьяницами. Астра на всю жизнь запомнил, как выглядят перебравшие пальмового вина тодди – устремленный в разные стороны одновременно взгляд, нетвердая походка, да еще и запах этот… Ну ладно, запах можно чем-нибудь и замаскировать, да и вообще вряд ли султан пьет нечто такое, от чего шибает в нос за пару десятков шагов, но остальное-то не спрячешь! Султан прекрасно ориентируется во дворце, его не шатает от стены к стене, глаза у него… вот это-то, по мнению Астры, и было самым страшным. Разумные были у султана глаза, просто смотрели они куда-то сквозь простых смертных, созерцая что-то, видимое лишь ему одному.

И увиденное султану Мураду слишком часто не нравилось. За саблю он хватался чем дальше, тем чаще. И если султан с таким упоением крошил мертвецов, то что помешает ему покрошить некоего ученика евнуха, если тот будет всюду сновать за великим султаном?

Ничто и никто, увы, султану не помешает. А посему Астра бегал туда-сюда, старательно делая вид, что он бы и рад не мельтешить возле великого султана, да вот дела, дела… Играть, лицедействовать, по сути, не пришлось: если мертвецы и впрямь говорили с сиятельным султаном, то должны подтвердить, что бедолага Астра ну вот совсем никак не желает тут быть. Но приходится. А причину мертвецы вряд ли знают. Да, скорее всего, и не заметит сиятельный султан простого евнуха. Особенно сейчас, когда тот мечется по дворцу, будто раненый зверь, и ругательства под нос бормочет.

Но то ли хитрость вышла боком, то ли еще что, только шайтан вынес Астру прямиком на султана Мурада как раз тогда, когда тот остановился и пристально уставился вперед. Астра тут же опустился на колени, а там и на четвереньки, низко-низко поклонившись, но султан ничего ему не сказал, да и вряд ли заметил. Он вглядывался перед собой с нескрываемым изумлением (что бы там ни было, а Астра все-таки подглядывал сквозь растопыренные пальцы), затем почему-то полез к себе под халат, некрасиво распахивая полы…

А потом султан Мурад сделал несколько шагов вперед и рухнул.

Перед Астрой оказалась белая, но все-таки очевидно знающая меч и привычная к его рукояти султанская рука. Рука скребла пол. Астра рискнул поднять голову – и столкнулся глазами с застывшим взглядом Мурада.

Султан не просил о помощи – такого за султаном Мурадом вообще отродясь не водилось! – но Астра все-таки вскочил на ноги и дико завопил. Он уже видел такой взгляд у собственного отца, которого полоснул ножом собутыльник, вспылив из-за того, что тот выпил последнюю чашу пальмового вина.

Отец не выжил, а через пару месяцев в деревню приехал османский торговец и сделал соблазнительнейшее предложение…

Астра вопил и вопил, понимая, что нынче мало кто остается во дворце, когда там изволит гулять султан Мурад. Взгляд султана стекленел, и Астра боялся так, как не боялся никогда в жизни.

Мало-помалу ему удалось дозваться двух мальчишек-учеников, таких же, как он сам, и невесть откуда прибежавшего повара. Повар сбегал за начальником охраны (тот и рад бы был не присутствовать во дворце, но тоже по долгу службы положено!), а один из евнухов-учеников – за главой черных евнухов. Тот явился не один, а с несколькими дюжими помощниками…

Позже Хаджи Мустафа-ага подробно допросил Астру и даже похвалил его за смелость и сообразительность, а когда тот возразил, строго молвил:

– Евнуху нужна не такая храбрость, какая присуща могучему воину. Ты поступил как должно.

И счастливый Астра ушел, довольный жизнью, хотя и недоумевающий по поводу того, что же будет завтра.

Но в этом он, увы, был не одинок.

* * *

Вначале все было как обычно: Мурад шел по коридорам Топкапы и искал глазами знакомые призрачные черты. Вот старик, молчаливый и сумрачный, отказывавшийся говорить с Мурадом, но всех остальных, кроме Яхьи, называвший «дорогóй». Вот странные, жмущиеся друг к другу детишки – должно быть, очередные шахзаде, которым не повезло. Что ж, такова жизнь любого шахзаде: ты или становишься султаном, или заканчиваешь жизнь с веревкой на шее. Сулейману с Баязидом еще повезло – они умерли быстро и относительно чисто.

Затем Мурад откровенно заскучал. Яхьи нигде не было, а следовательно, не с кем было даже поругаться толком. Мурад обшарил весь дворец, даже в гарем заглянул, куда Яхья не заходил на памяти султана никогда, – видать, тоже помнил клетку-кафес и гарема не любил. А зря: в кафесе иногда можно найти милых девушек. Вон даже братец Ибрагим сподобился, хотя дурак и для чего ему та девушка, знать не знает и ведать не ведает.

Вот после гарема султан Яхью и обнаружил. Точнее, возле гарема. Призрак стоял точно возле невидимой, но известной всем обитателям Топкапы черты, которая отделяет вход в Харем и-Хумаюн от прочих помещений дворца. И лицо, точнее остатки лица, у Яхьи были… странными.

То ли глаз он себе отрастил новый, то ли нет… Черты лица призрака расплывались, рыбка то выглядывала из глазницы, то ее там словно и не было: человек как человек, только прозрачный.

А еще Яхья не шутил и не насмешничал. Смотрел на султана, словно не он, а как раз Мурад был призраком и с первыми криками петуха должен был покинуть этот бренный мир. Взгляд этот казался одновременно жестким и очень сочувственным.

– Ну, чего тебе? – буркнул Мурад, просто чтобы хоть как-то обозначить свое присутствие в этом мире, странным образом разделенном надвое, чтобы напомнить и себе, и несносному духу, что он жив и что он султан.

– Мне – ничего, султан. – Яхья немного надменно пожал плечами, но взгляд его не изменился ни на миг, и взгляд этот резко контрастировал с шутовскими манерами мертвого шахзаде. – Вот разве только… покаяться ни в чем перед Аллахом не хочешь?

– Что? – От изумления Мурад на миг лишился дара речи. Все слова куда-то делись, смытые всепоглощающим изумлением. Настолько наглым Яхья все же не был никогда.

– Есть тут во дворце… скажем так, один мой тезка. – Яхья недобро прищурился; рыбка в глазу вновь проявилась и блеснула чешуей. Почему-то на ней виднелся кроваво-красный отблеск. – Он, конечно, тоже давным-давно умер, и нельзя сказать, чтобы мы с ним жили в одно время, ну да не суть важно. Смерть уравнивает всех, ты не знал, султан?

Мурад молча потянулся за саблей и изрубил проклятого насмешника в куски. В который раз. Только раньше Яхья жаловался, что ему щекотно, а теперь из клубов дыма спокойный, насмешливый голос продолжал вещать:

– Так вот, этот мой тезка любит говорить, что султан должен заботиться о простых людях, ибо Аллах вручил ему этих людей, именуемых во дворце обычно «чернью» или еще как-нибудь в этом роде, именно ради того, чтобы султан…

– Да мне-то что до черни? – яростно выкрикнул Мурад, продолжая полосовать воздух.

Воздух вздохнул, и оттуда донеслось:

– Ага. Именно так мой тезка великому Сулейману Кануни и написал: дескать, последние времена наступят и Оттоманская Порта покатится в пропасть, когда султан в ответ на жалобы народа начнет говорить: «А мне-то что?» Сулейман, помнится, слова эти запомнил и часто повторял.

От неожиданности Мурад остановился. Эту байку он слышал, причем не раз. Историю жизни святого человека Яхьи, молочного брата Сулеймана Кануни, ему рассказывали.

То есть погоди, выходит, тот молчаливый, безразличный к султану старик – это…

Паршивец Яхья тут же воспользовался паузой, принял прежний вид и очень скучным голосом вопросил:

– Так покаяться, спрашиваю, не желаешь, султан?

– Не в чем мне каяться, – надменно бросил Мурад. – Я – султан, это значит, что я – солнце…

– Нет, – Яхья внезапно очень грустно улыбнулся. – Это всего лишь значит, что ты султан. Один в длинной веренице. Длинной, да. Но не бесконечной.