Ширин Мелек - Кёсем-султан. Величественный век

Башар никогда особенно не стремилась угодить старшим – ни в детстве, когда ее еще называли Элизабет, ни позже… хотя валиде Сафие все-таки стояла особняком. Но даже тогда Башар стремилась не угодить, а скорее выделиться, обратить на себя внимание властной старухи, чем-то напоминавшей леди Сару, ее собственную бабушку. Та же железная воля, не переходящая, однако, разумной грани, то же стремление вникать в мелочи, а затем, вникнув в суть дела, она могла… мудро отойти в сторону, предоставив молодым и амбициозным решать проблемы, отвечать на поставленные жизнью вопросы и даже набивать шишки… опять-таки в разумных, конечно же, пределах.

Разум. Вот что вело по жизни этих столь непохожих друг на друга женщин.

А что ведет ее саму?

Иногда Башар жалела, что леди Сара доверилась своему зятю, отцу маленькой Элизабет, чересчур сильно. Эта игра вышла слишком опасной, смертельно опасной, и, когда после того, как все вскрылось, старуху нашли мертвой, Элизабет ни капли не удивилась. Не думала она, кстати говоря, и что смерть леди Сары была естественной, – для своих лет бабушка на удивление хорошо выглядела и еще более замечательно себя чувствовала. Врачи сказали «сердечный приступ, естественный для переживаний подобного рода», и высший свет мудро с этим согласился. В конце концов, леди – они ведь такие чувствительные, такие нервные…

Чувствительности в леди Саре имелось примерно столько же, сколько в дубовой бабе для забивания свай. Маленькая Элизабет видела такую, когда их с братом возили показывать возведение моста через реку Лоуэлл, текущую по герцогским владениям. Уже тогда девочку поразила эта равномерность и равнодушная неотвратимость, с которой огромная конструкция колотила и колотила по свае, погружая ее в воду.

Ужасно похоже на леди Сару. Если, конечно, не обращать внимания на внешнее и вглядеться в суть вещей.

Такая могла бы с ужасающей неотвратимостью обрушиться на кого угодно. Даже на себя саму.

И Элизабет испытала горькое удовлетворение, когда поняла, что Ее Величество тоже не верит в идею сердечного приступа у леди Сары. Слишком хорошо понимали друг друга эти двое. Трудно быть уверенным в чем-то, известном тебе лишь по подслушанным пересудам, а воочию Элизабет видела свою коронованную тезку лишь один раз – но кто-то неведомый (Господь ли?) вдруг словно бы приоткрыл столь же неведомое окно. И девочка увидела, как при известии о смерти леди Сары взлетели на миг брови королевы. Увидела, как жестко поджались губы Елизаветы, как блеснули гневом глаза. Потому что эта смерть случилась помимо королевской воли. А значит – вопреки ей.

Однако затем Элизабет услышала, что королева, усмирив свой гнев, сделав его никогда не существовавшим, вздохнула и спокойным тоном произнесла подобающие случаю слова. О том, как ей жаль и все такое.

Сама Елизавета не была похожа на леди Сару. Ее Величество, королева Англии и прочая, и прочая, была… Она была – хуже. Еще величественней, но и еще страшнее.

Наверное, это плата, которую женщина вынуждена отдать за власть. Мужчина тоже, но у мужчин все не так заметно, ведь, в конце концов, мужчина самим Господом поставлен повелевать этим миром.

Однако даже леди Саре Элизабет не желала подчиняться слепо и беспрекословно. Да чего там – ведь и Ее Величество ничего подобного от нее не получила!

Поэтому сейчас Башар скорее умилялась волнению мужа, чем всерьез тревожилась вместе с ним. Доган собирался представить ее «джан-прародителям» и страшно по этому поводу нервничал. Уже пятый раз поправлял кафтан и придирчиво разглядывал жену, словно выискивал в ее облике недостатки. Ни разу, правда, ни одного не отыскал. Интересно, потому что любил или просто так благотворно сказались на ней годы, проведенные в младшем гареме под жестким взглядом валиде Сафие? И то, и другое было бы Башар одинаково приятно, но знать точно она бы не отказалась.

Ну и чем она сама всерьез отличается от леди Сары?

Мысль была холодной и неприятной, Башар даже помотала слегка головой, стараясь побыстрей выкинуть ее из воспоминаний. Доган заметил, бросил вопросительный взгляд. Башар деланно легкомысленно махнула рукой – дескать, пустяки, – но все же не выдержала, спросила с любопытством:

– Так чем же они так славны, эти ваши джан-прародители?

Доган ответил не сразу, некоторое время раздумывал, затем медленно, словно взвешивая слова на невидимых весах, сказал:

– Они живут долго, очень долго, и судьба их… необычна. Они – брат и сестра, близнецы. Прабабушке Джанбал принадлежал тот медальон, который… Ну, ты помнишь. А еще у них обоих родинка на виске.

– Ага, та самая семейная легенда?

– Да, именно она. Прадедушка Джанбек… ну, он всем заправляет. Всеми делами нашего клана, понимаешь?

– Еще не до конца. Что же за дела?

– Потом узнаешь, солнце мое. Пока пойми, что прабабушка тоже в курсе этих дел, так что сбрасывать ее со счетов, когда принимаются решения… недальновидно.

Башар задумчиво кивнула. Кольнула было сердце обида – муж явно не до конца доверяет, скрывает семейные тайны, – но быстро прошла. Ну, не доверяет… пока. А что, он вот так сразу девчонке, которая в клане без году неделя, должен открывать все сундуки со скелетами? Славная же выйдет картина! И вылетит Доган после этого из клана за безрассудное поведение с такой скоростью, с какой даже стрижи не летают. То есть нет: из родового клана не вылетают. Хорошо, если в живых оставят… его. А вот насчет молодой жены могут возникнуть очень нехорошие вопросы.

Доверие – его заслужить надо. Башар всегда была нетерпеливой, но умела почувствовать момент, когда стоит остановиться, не мчаться во весь опор, закусив удила.

Что ж, раз доверие следует завоевать – будем завоевывать. И осаду проведем по всем правилам, с чувством, с толком, с расстановкой. Тем слаще окажется миг, когда крепость падет.

– В моем роду тоже были женщины, не выслушать мнения которых при принятии важных решений считалось безумием, – усмехнулась Башар, и Доган мгновенно просиял в ответ белозубой усмешкой. – Как я понимаю, прабабушка твоя именно из таких.

– Ох, сердце мое, она и вправду из таких! Если и существуют на свете такие женщины, то это именно прабабушка Джанбал, клянусь Аллахом! И они с прадедушкой Джанбеком… ну… присматривали за нами с самого детства. Говорили, будто у нас необычная судьба, и все пока сбывается, видишь, сердце? Ты со мной, ты мне жена – да я один, кому так сказочно повезло!

– Да уж, пока что ты у меня единственный муж! – расхохоталась Башар.

«Надеюсь, что так оно и останется», – подумала она, не сказав вслух, чтобы поддразнить Догана. Но тот, похоже, сердцем почуял то, о чем жена умолчала, потому что улыбнулся ласково и так сладко, что у Башар дух занялся. Пару мгновений смотрели они друг на друга, забыв обо всем, затем Доган встрепенулся:

– Но я же не досказал тебе. Медальон и кинжал, о которых я говорил тебе, их ведь прабабушка в руках еще как держала. Медальон носила много лет, кинжалом даже дралась, а затем от нее он достался шахзаде Баязиду! Ну, подробностей я уже не упомню, прости, лучшая из женщин, захочешь – ее саму расспросишь.

«И расспрошу в свой срок, – подумала Башар, тихонько гладя кончиками пальцев широкую ладонь мужа. – Конечно, расспрошу, глупый ты мальчишка, мой мужчина!» Такие вещи могут забыть смелые воины, вся жизнь для которых – единый миг, а воздух борьбы подчас пьянит не хуже запрещенного Аллахом вина. Но женщины, хранительницы очага, хранительницы памяти рода, о подобных вещах должны знать. Знать, помнить, передавать другим, чтобы память не угасала. Чтобы всегда, в любой миг, можно было объяснить мужчинам-защитникам, от чего именно следует защищать семью.

– Ну хорошо. – Поправив сережку в левом ухе, Башар с деланой строгостью нахмурила брови. – Так мы пойдем к этим уважаемым джан-патриархам или дома останемся? А то я уже заждалась встречи с ними!

Доган ухмыльнулся плутовато, точно подросток (да ведь вправду так!), и протянул юной жене руку.

Дом, в который он привел Башар, ничем особенным не выделялся среди других домов этого квартала: каменный, покрытый белой краской, высотой в три этажа, балконы второго и третьего чуть выдаются вперед, образуя своеобразный портик. На заднем дворе наверняка небольшой садик, скрытый от глаз посторонних, может, даже фонтан. В Истанбуле такие дома совершенно не редкость.

Планировка внутри тоже была традиционной: дом делился на две части, мужскую и женскую. Но вот то, что Башар тут же, вместе с мужем, провели на мужскую половину, выбивалось из общего хода жизни. Впрочем, Доган никакого беспокойства по этому поводу не проявил, а чернявый улыбчивый слуга и вовсе, казалось, воспринимал подобное как само собой разумеющееся. Так что Башар тоже решила не волноваться. Конечно, легче решить, чем справиться с тревогой, но тут уж действительно сказалась долгая гаремная практика.

Внутри дом тоже казался самым обычным. Мебели, согласно здешним традициям, здесь почти не было – ее заменяли пушистые ковры и подушки. Маленький серебряный кофейный поднос на тонких изогнутых ножках стоял посреди комнаты, а возле него сидела женщина.

И вот она-то сразу напомнила Башар королеву Елизавету.

Черты лица женщины уже давно утратили красоту – как-никак Джанбал разменяла восьмой десяток лет. Но вот глаза были необыкновенными. Они почти не выцвели, сохранив ясность и проницательность. И пускай лоб пошел морщинами, подбородок стал дряблым и дрожал, а провал рта смотрелся и вовсе жутко, но эти внимательные, спокойные глаза искупали многое.

– Что, дочка, смотришь? И как я тебе? – внезапно спросила женщина, и Башар откликнулась, не раздумывая, почти слово в слово сказав то, что давным-давно говорила другой женщине:

– Вы достойный человек, госпожа. Страшный враг и верный друг.

Джанбал некоторое время молчала, а рот ее двигался, словно пережевывал что-то. Затем старуха усмехнулась: