Ширин Мелек - Кёсем-султан. Величественный век

– Ну? – Младший брат глядел на редкость ясно и открыто. – Ты ведь доволен, правда? Все, кто тебе нравится, сейчас здесь. Разве это не хорошо?

И словно камень упал с души. Ахмед глядел, как Доган пересмеивается с Башар, уже успев получить от нее чувствительный тычок; как Яхья и Картал совместно показывают нужные движения внимательно глядящей на них Махпейкер, как та кивает, прикусив губу и примериваясь… Глядел – и понимал: да, Мустафа прав.

Это то самое, чего Ахмед желал на самом деле.

Кто-то когда-то сказал, что измена – темное озеро, которое начинается с небольшого шага в воду, а затем чудовища, живущие на глубине, хватают тебя и утаскивают на дно.

До дна Яхья пока что не доставал и ощущал это совершенно точно. Однако глупо говорить себе, что первый шаг еще не сделан. Сделан, и осознавать это необходимо, если не хочешь, подобно Мустафе, повредиться рассудком.

Или быть удавленным, подобно многим и многим принцам из династии Османов.

Султаны редко жалели кого-либо. Они сами, их дети, отцы, братья, жены и наложницы – все перемалывалось всесокрушающей поступью власти, повергалось в прах колесницей под названием государственное управление, сминалось в блин или тугой бесформенный ком под ступенями всевластного османского трона…

Существует Блистательная Порта, во главе которой стоит султан, и Аллах бережет его. Его – но не тех, кто его окружает.

Да и его-то временами не слишком сильно…

Отец опять ударился в пьянство и распутство, и во дворце об этом говорили уже даже не намеками, а совершенно открыто. Валиде Сафие поджимала губы, но поделать с этим ничего не могла, а может, и не хотела. Надеялась, что султан опомнится и вернется к более подобающим правителю империи занятиям, а пара-тройка особо горячих голов, срубленная за очередную государственную измену, ничего не значит, как не значила до сих пор и вряд ли будет хоть что-либо означать в обозримом будущем?

Яхья не знал. Хотел ли знать? Пожалуй, да, чтобы не повторять ошибок отца. Чтобы, когда придет время, править страной самостоятельно, а не находиться под пятой какой-нибудь женщины, если не матери (вот когда гибель потенциальной валиде начала восприниматься как благо!), так наложницы или жены.

Если говорить о женщинах, то Яхье нравилась Махпейкер. Не настолько, чтобы открыто выступить против Ахмеда – по крайней мере сейчас, – но нравилась. Возможно, в будущем, когда-нибудь… Жизнь переменчива, дунет ветер – и ты уже не здесь, а где-нибудь за тридевять земель.

Или ты как раз здесь, а вот брат – где-нибудь.

Ахмед мешал, причем не только Яхье. Истинный правоверный, пусть и такой же сын гречанки, как и сам Яхья, Ахмед мешал тем, кто жаждал возвращения в Истанбул константинопольских порядков. Тем, кто хотел посадить на трон Оттоманской Порты потомка Комнинов.

Пока что Яхья не мешал своим нынешним покровителям думать так, как им хотелось. В конце концов, пусть считают его христианином, язычником, собакоголовым человеком с краю земли – да кем угодно! Когда он станет султаном, наступит время выяснения отношений. Пока же Яхья улыбался Илхами, служившему доверенным посланником, и давал обещания. Много туманных обещаний, ни «да», ни «нет», однако максимально доброжелательно и по возможности устно, без подписания бумаг.

Имен своих доброжелателей Яхья тоже пока не желал знать. Государственная измена совершается группой единомышленников, а не безликими незнакомцами. И если уж ты делаешь шаг в этот пруд с чудовищами, то лучше до поры до времени держаться берега.

Но Ахмед мешал его грандиозным планам. И раздражал. Сильно.

Яхья планировал оставить Ахмеда в живых. Сначала – при любых возможных вариантах, затем осознал, что вспыльчивый, гордый Ахмед может просто предпочесть смерть, к примеру, заточению или даже почетной ссылке. Аллах иногда создает гордецов, которым лучше живыми прыгнуть в огонь, нежели принять чужую правоту; старший (старший ли?) брат был именно из таких. И он действительно мог бы стать великим султаном, однако в Оттоманской Порте нет места двум султанам!

Стало быть, если случится чудо (а Яхья усердно молил Аллаха о таком чуде), то Ахмеда получится уломать. Отдать провинцию в управление, объяснить, почему все случилось так, а не иначе… Он ведь умный, брат, он сможет понять, что звезды встали не так, как ему хочется!

Или не сможет?

От подобных мыслей болела голова, а ночами снились кошмары. Почему-то чаще всего – бурное море, в котором Яхья тонул, захлебываясь, а тусклый месяц (откуда он взялся? Ведь на море шторм!) смотрел на него глазами Ахмеда и не торопился помочь родному брату! А зачем помогать тонущему, если его смерть сделает тебя властелином Оттоманской Порты?

Яхья просыпался, задыхаясь, комкая простыни. Мучаясь от непонимания, от волнения, от ужаса. Вскакивал с постели, подходил к окну, жадно вдыхая напоенный ароматами цветов ночной воздух.

Собирался ли он предать? Хотел ли смерти Ахмеда? Яхья уже не знал. Понимал лишь, что ступил на очень скользкую дорожку.

А еще осознавал, что пройдет по выбранному пути до конца, что бы там ни случилось. Иначе не сможет почувствовать себя достойным, не сможет вглядываться по утрам в зеркало.

Его предки не были святыми, но вот на дерзкие поступки, сотрясающие вселенную, они были способны. И если он хочет быть истинным Османом…

Значит, он дойдет до конца.

Аджеми появился в жизни Ахмеда и его компании совершенно внезапно. Отец очнулся от своих странных занятий, коим предавался с упорством, достойным куда лучшего применения, услыхал, как с позором был изгнан Челик, однако не разозлился (вопреки надеждам Йемишчи Хасан-паши), а лениво бросил:

– Да? Ну ладно… Доставьте ему там кого попроворней, чтоб не дал себя выгнать.

Приказ был принят к сведению и исполнен в тот же день. Немного ошалевший от такого поворота судьбы, Аджеми появился во дворе, где занимались юные шахзаде, их официальные партнеры по тренировкам и Махпейкер с Башар.

Никаких соревнований на сей раз не устраивали. Хватит, насоревновались уже, теперь непонятно, как умилостивить Йемишчи Хасан-пашу: султан в эти дела не собирается вмешиваться, наследник, по слухам, открыто заявляет, будто бедолагу Челика и девчонка заменить в состоянии… Хватит, уважаемые, спасибо, уважаемые, а кого еще, позвольте спросить, уважаемые, этот неистовый шахзаде соизволит при людях унизить? Нет уж, пускай этот «кто-то», по крайней мере, роду окажется тихого, незнатного… А то и вовсе будет без роду-племени: погонят – так не жалко!

Что вы говорите, правоверные? Напоминаете, как возвысились подобным образом всякие собаки, попортившие впоследствии немало крови достойным людям? Ох, ну с нынешним наследничком вряд ли, норов у него бешеный…

Вот так появился Аджеми в том самом дворике, ставшем уже местом не только тренировок, но и просто дружеских посиделок.

Собственно, «Аджеми» – это было даже не имя. Скорее, чин: аджеми-оглан, ученик из Эндеруна, дворцовой школы янычаров. Пока еще не янычар, но в будущем…

Кем станет в будущем нынешний Аджеми, официальный партнер для тренировок юных шахзаде, теперь было у Аллаха на коленях, но мальчишка если и волновался по этому вопросу, то волнение свое умело скрывал. И то сказать – без пяти минут воин, не то что всякие!

«Всякие» особенно не возражали, тем более что бойцом Аджеми и впрямь оказался отменным, не чета Челику. Даже Догана с Карталом он мог удивить. Все-таки великая это вещь – приказ султана! Мальчишку честно выбирали, из всего Эндеруна отыскали наилучшего. Ну и самого строптивого, от которого седобородые, в прошлом обильные подвигами, а ныне великие животом наставники избавиться были только рады. Зато выгнать себя не даст, вот уж это совершенно точно! Пророком не надо быть, чтобы с уверенностью сказать: выгнать себя этот аджеми-оглан не даст, скорее костьми ляжет. Все в точности как султан велел.

Вот пускай теперь шахзаде отдуваются!

Что вы говорите, правоверные? Не отдуваются, а в полном восторге? Ну надо же, как переменчив нрав у юных шахзаде!

Настороженней прочих новичка приняли девушки. Оно и понятно, с какой стороны ни погляди. Во-первых, новый мужчина чуть ли не посреди гарема. Тут и к старым-то насилу привыкли!.. И пускай Доган с Карталом – воистину сокол и орел среди мужчин (ладно, среди мальчишек), – но это тем более повод порядочным девицам проявлять осторожность, а тут еще этот Аджеми!

С одной стороны – жаль его. Оно, конечно, странно – жалеть здоровенного лба, неразговорчивого, но спокойно-упрямого, цельного, будто кусок лучшей стали, из которой куют лучшие клинки. А с другой, как вспомнишь способ, которым они куются, клинки эти… Кое-чем янычары схожи с изнеженными гаремными наложницами: и тех, и этих вынуждают отречься от имени, родины и веры. Принять иное, словно имя, вера и родина – это одежды, которые можно скинуть, надев другие. Словно можно отречься, не сломавшись.

А если можно, если иное прирастает к тебе, будто вторая кожа, проникает корнями в самую сущность твою, вытеснив тебя прежнего, – так это другой уже человек получается. Совсем другой.

И безболезненной перековка не бывает никогда. А уж что она сделает с человеком, изломает вконец или заставит воспарить над собой и своей сущностью – это от человека зависит, и только от него.

Ну, еще и от Аллаха, конечно же. Ибо Аллах велик.

Одним словом, ничего особо хорошего Махпейкер и Башар от появления Аджеми в их маленькой дружной компании не ожидали. И как выяснилось, зря, очень зря.

Хотя, увидав девушек, Аджеми, честно признаться, вытаращился на них, словно на небывальщину какую, доселе не виданную. За что был тут же нещадно высмеян злоязыким Яхьей и Ахмедом, увидавшим в пришельце себе противника в борьбе за женское сердце.

Ну, то есть это так Хадидже сказала, когда впоследствии узнала новости. Заслужив тем самым дружный смех своих подруг.