Нет, не узнал его Доган, даже умытого. Значит, скорее всего, и Картал не узнает. Но к нему сейчас вообще с вопросами лучше не подступаться…

– Ладно, и вправду опояшись хотя бы парусиной, нечего тебе перед моей женой нагишом стоять.

– Благодарю, господин!

– С благодарностью обожди пока. Твое имя?

– Шаваш, господин. Может, ты меня и не запомнил все-таки: я что, я – сошка мелкая, орудийному делу тогда обучен еще не был. Но твое имя мне известно, конечно же, кто ж не знает потомство Курбан-баши? Ты – Картал… наверно. Или Доган.

В Галлиполи и на другом конце этого небезопасного маршрута, на острове Скирос, действительно работали «на подстраховке» самые разные люди, и кое-кого из них юные близнецы, тогда еще не возглавлявшие клан, вполне могли не знать. Ни по имени, ни в лицо. А с тех пор, как сгинул там злополучный шахзаде Яхья, много лет миновало. Отчего бы и не поступить такому человеку во флот, особенно если он где-то артиллерийскую премудрость освоил. Но что-то уж слишком много в этой истории совпадений. Если же окажется, что этот Шаваш еще и Яхью отправлял в тот путь, который для Яхьи оказался последним…

Впрочем, что окажется в этом случае, Доган не додумал. Картал, находившийся на носу, все так же продолжая смотреть вперед, протянул руку и взял из стойки рядом с собой мушкет.

– Обойти бы их… – прошептала Башар.

– Скажешь ему это? – Доган кивнул в сторону брата.

– Не скажу, – вздохнула она. – Я и себе-то такое сказать не решаюсь…

Два шаика. Из тех, из «волчьей стаи». Потрепанные в сражении, но еще вполне боеспособные. Трудно сказать, заряжены ли у них «соколки», но для мушкетов заряды наверняка должны остаться. И мушкетов этих куда как больше, чем на «Джериде»…

Самое худшее, что на самом-то деле схватка никому не нужна и разойтись без нее можно. Но нет возможности объяснить капитанам шаиков, что фелука идет прямо на них вовсе не потому, что намерена дать им бой. Что тут поделаешь. Маневрировать, играть в кошки-мышки – потеря времени. Которое сейчас равно жизни. Двум жизням.

Доган досыпал порох на полку мушкета, взвел курок.

– Если вы подвезете меня вплотную, потом будете вольны отправляться куда угодно, – надменно произнес кто-то рядом.

Шаваш. Ну так и есть, не может он быть тем, за кого себя выдает! Или… или только что он как раз и говорил правду, а выдавал себя за другого перед…

– Султан не благодарит своих подданных: все, что они сделали для него, – это их долг, – продолжал Шаваш все тем же тоном, – но он не забывает верную службу. Знайте же и внукам своим расскажите: вам выпала великая честь оказать услугу султану Яхье, которого вы раньше знали скрывавшимся под чужой личиной…

– К борту. – Доган повел стволом.

– Что? – Шаваш настолько вошел в роль, что на лице его отразилось искреннее изумление.

– К борту… мелкая сошка. Встань, покажись им, чтобы тебя как следует рассмотрели. Когда будем проходить между ними, прыгай в воду. Доплывешь?

– Доплыву… – пробормотал Шаваш, или кто он там, севшим голосом. Изображать из себя Яхью он больше не пытался.

– Твое счастье. Или несчастье: может, за твои прежние посулы, так роскошно выполненные, они теперь с тебя кожу живьем сдерут… султан. Но это потом. А пока – пусть от тебя будет хоть какой-то толк. К борту, кому сказано!

* * *

Они уже держались не лицом к лицу, а бок о бок, с одной стороны мачты, прижимаясь друг к другу, согреваясь живым теплом. И все равно море уносило это тепло, как кровь из раны. Ветер снова поутих, волны умерили ярость, но с холодом сладу не было.

Собственно, вода не холодна – как для этого моря, так и для этого времени года. Но не до́лжно оставаться в ней пловцу на больший срок, чем то заповедано Аллахом, который не велит человеку быть выдрой или дельфином, рыбой сделаться тоже не разрешает. Разве что кормом для рыб…

– Ну вот, – Чайка, конечно, все понимала, но воспоминания грели ее, как горячее питье, – он мое хвастовство, как я потом догадалась, раскусил, но даже не улыбнулся, сказал: «Да нет, девочка, ладью пригонишь потом. Даже, пожалуй, пусть лучше отец твой пригонит, мы с него слово возьмем. И ялик в залог оставлять не нужно. Отправляйся на нем домой. А у нас как раз вскоре так и так будет рейд даже не к устью Данипра, а по нему самому, до Байды-острова, что у Кичкасской переправы. Там и постараемся договориться о выкупе Махмуда. Пока его за прошлые дела не разделили на твердое, мягкое и жидкое, он ведь в тех краях изрядно отметился. Или пока не перепродали в каменоломни либо на галеру, может, даже на османскую, а оттуда вытаскивать дороже, цены кирлангича может не хватить… Ну ладно, это тебе, почтительной дочери, слушать не нужно, ступай».

– А ты, почтительная дочь, так домой и отправилась?

– Тогда отправилась, что было делать. А потом пришла весточка: нашелся мой отец, именно Картал его и нашел, договорился о выкупе. Доган-то в клановой усадьбе оставался, при больном отце… и при молодой жене, чего уж там, кто из нас его не поймет. Махмуд – он недаром «железным» прозван – долго не соглашался на условия выкупа, это ведь была последняя из его мореходных ладей: пока она с ним, есть возможность вернуться… ну, к прежнему, а если ее отдать, то уж все. Предлагал вместо ладьи-ласточки девушку-чайку. То есть меня. Мол, тебе же, Картал, все равно скоро кого-то в дом брать, негоже надолго отставать от брата, так считай, что я с тебя калым за невесту не взял, моя дочка, дескать, примерно столько и стоит. Но Картал не согласился.

– Не согласился, значит… – прошептала Кёсем.

Они, по-прежнему прижимаясь друг к другу вплотную, теперь лежали поперек обломка мачты, до предела высунувшись из воды, но все равно это не получалось больше, чем по грудь. К тому же ветер уносил тепло из тела чуть ли не так же безжалостно, как море.

– Не согласился… – тоже шепотом подтвердила Марты. – Тогда пришлось соглашаться отцу, а что же ему еще оставалось? Махмуд Железный, пират он или кто, слово свое держит, это всем известно. И вот как доставит его Картал на наш берег, так сразу прости-прощай, наша последняя ладья… с обоими парусами, местами для дюжины гребцов и четырех малых пушек… Последнее имущество нашей семьи, стоящее упоминания. Кроме меня.

– Ладно уж, не томи. Я и так знаю, сестра, что ему досталась ты, а не кирлангич.

– По случайности, сестра… По простой случайности. А может, кто зло на моего отца затаил и, узнав, что он не пропал в плену, решил это зло выместить. С Железным Махмудом у многих счеты были… За день до того, как отцу вернуться, заполыхал лодочный сарай, причал, ну и ладья-ласточка тоже. Все – до угольков.

– Трудно было?

– Что?

– Так поджечь, чтобы и до угольков, и на тебя саму подозрение не пало – вот что! Потому что люди вроде твоего отца, как ты его описала, они обычно проницательны. И безжалостны к подвластным им, даже если это родная кровь. Так что дознайся Махмуд Железный, кто его «ласточку» огню предал, не получить бы кое-кому свою Чайку!

– Ну, отцу ведь так или иначе слово надлежало сдержать, – помолчав, ответила Марты. – Поэтому он предпочел не догадываться. А ты… Ты сразу поняла?

Кёсем улыбнулась одними глазами: «Конечно, сразу». Ей сейчас казалось, что она говорит с одной из своих девочек.

– А он вот до сих пор и не догадался… – задумчиво произнесла Чайка, ее сестра, жена ее возлюбленного. Ее спутница в близкой смерти.

– Мужчина же, – объяснила Кёсем. – На них всегда немножко как мать смотришь… Или как дочь, это тоже.

– Ну, ты в этих делах опытнее меня, – согласилась Марты. Без насмешки, для нее уже не место было и не время. Искренне признавая правоту.

– Не очень. Всего на одного мужчину…

– В огонь упала слабая душа, – пропела вдруг Марты высоким голосом. – Сгореть в любовном пламени спеша!

Кёсем прежде знала, откуда эти строки, но сейчас не могла вспомнить: поэма о Лейли и ее Меджнуне? О Бахраме и его Диларам? Низами, Хафиз, Саади?

На смертном пороге все это перестало быть важным.

– Парус! – услышала вдруг она, но это тоже уже не могло быть важным. – Держись, сестра, держись! Парус! «Суаршин»!

Нет, все же есть что-то важное в этом мире…

Кёсем усилием воли сбросила с себя оцепенение, как свинцовое одеяло.


Тургай с веревкой в руках взбежал на бушприт, точно на широкий мостик, и прыгнул к ним прямо оттуда. Как дельфинчик, поднырнул под мачту, вынырнул с противоположной стороны, протянул им веревку – но, забыв отдать ее в руки, вдруг прижался к Марты и Кёсем, к обеим сразу. И разревелся.

Обняв его, маленького, теплого, женщины как-то мгновенно поняли, что плачет он не от счастья, а от горя.

Кёсем медленно повернулась к «Водомерке».

Там сейчас плакали все. Второй Жаворонок, Канбар, рыдал в голос, всхлипывая. Лили горькие слезы девочки, с двух сторон прижимаясь к Шаргу. Сам Шарг пытался сдерживаться – мужчина! – но у него это плохо получалось.

А больше на суденышке никого не было.

Кёсем окинула «Суаршин» взглядом, увидела глубокую, почти до уровня воды, рваную выщерблину на левом борту, угадала в ней след кучного попадания картечи – и не спросила у детей ничего.

– А вот и «Джерид»… – звенящим, как тонкое стекло, голосом сказала Марты, указывая на появившийся вдали парус.

* * *

И вновь чайки кричат над морем. Вечные чайки-печальницы, оплакивающие всех, кто остался в морской пучине, кто не вернулся домой, к близким.

Кто не вернулся, да…

Бирюзовые волны бились о берег с легким шелестом, шептали сладостную ложь. Именно ложь, увы, ведь Кёсем точно знала, что ей предстоит вернуться.

А как же сладко было бы остаться здесь навсегда!

Всего несколько недель – и дворец, где среди роз всегда обязательно совьет гнездо пара десятков змей, стал казаться ужасным сном, кошмаром, проснувшись от которого так радостно вновь увидеть родные лица, улыбки, почувствовать пожатие рук и невесомый утренний поцелуй… Понять, что ты дома.