Но прошел месяц. А потом и еще…

Гиацинт по-прежнему приносил к ее порогу лакомства и свежие сплетни, и если в первом более вовсе не было необходимости, то второе было как нельзя кстати. Хадидже поняла, что начинает привыкать к новостям, которые не надо подслушивать и высматривать, начинает лениться, – а это неправильно. Тем более что в игру включились другие евнухи – пока, слава Аллаху, только младшие, но лиха беда начало! И теперь любое самое мимолетное распоряжение Хадидже исполнялось с быстротою и безукоризненной точностью, о которых другие наложницы и даже сама валиде могли только мечтать. Да что там распоряжение! Любое пожелание, любое случайно оброненное сетование – все исполнялось в мгновение ока и первым делом, зачастую в ущерб другим распоряжениям, отданным ранее и куда более высокостатусными наложницами. Будто слово Хадидже было важнее слова валиде или даже самой Кёсем.

Было понятно, что долго так продолжаться не может. Пока еще кроме самой Хадидже никто не замечал странного поведения младших евнухов, но ведь рано или поздно обязательно заметят! Не все же в Дар-ас-Саадет слепые. Заметят – и доложат кызлар-агасы, это уж обязательно. И вряд ли главному евнуху понравится, что теперь его подчиненные повинуются не только ему – и не столько ему…

Мейлишах, похоже, уже заметила – не случайно ведь она вдруг завела разговор о старинной сказке про хитрого евнуха и двух наложниц. Хадидже этой истории раньше не слышала, и Мейлишах рассказала – с улыбкой, словно простую сказку, но глаза ее при этом не улыбались. Тревожными были глаза ее.


…Случилось это очень давно, так давно, что теперь никто уже не помнит имен ни султана, ни его наложниц, ни хитрого евнуха. Помнят только, что евнух был стар и опытен, а султан очень молод, и наложниц у него было две. Одна умная и добрая, а вторая не так чтобы очень и то, и другое. Добрая умница сразу же подружилась со старым и опытным евнухом, а пустоголовая злючка всячески над ним издевалась, шпыняла, попрекала преклонным возрастом и во всеуслышание заявляла, что как только она станет хасеки или кадинэ, такую старую рухлядь, позорящую султана, выкинут за ворота. И ничего не мог ей возразить старый евнух, ибо действительно был стар и временами немощен. Только вздыхал печально. И утешала его добрая наложница, и говорила, что умолит султана не выгонять старика. И ей тоже ничего не отвечал старый евнух, улыбался только. А потом шел к султану. И говорил с ним. О старых добрых временах, о войнах, пирах и охотах, о лошадях и золоте. Ну и о молодых наложницах, конечно же, тоже они говорили. И узнавал султан, что одна из них благоговеет перед своим господином и повелителем и каждый день благодарит Аллаха за ниспосланное ей счастье быть его избранницей, а вторая в медный динар его не ставит и насмехается над его мужской силой, говоря, что даже у мыши ее поболее будет. И темнел лицом молодой султан, и ночь за ночью звал на ложе лишь ту, о которой хорошо говорил ему старый и опытный евнух, возвысив ее пред глазами султана. И чем дальше, тем больше отворачивал сердце свое султан от злобной гордячки, тем более что она, измученная бесплодными ожиданиями, стала чахнуть и растеряла былую красоту. И когда однажды она сама явилась незваной к порогу султанской опочивальни и сказала, что соперница и хитрый евнух ее просто-напросто оболгали, унизив перед глазами султана, тот не стал ее слушать и прогнал с глаз долой…


Так рассказывала Мейлишах, и глаза ее были тревожными, хотя губы улыбались.

Хадидже не могла не примерить старую сказку на себя – и нашла, что такая история ей нравится. Правда, в сказке евнух был стар… ну так возраст – дело наживное, а опыта Гиацинту уже и сейчас не занимать! Но когда она, рассмеявшись, полушутя предложила Мейлишах объединить их маленькую партию «девочек Кёсем» с партией евнухов – тогда во всем гареме никто не сможет их одолеть! – та шутки не приняла, только лишь еще больше встревожилась. И возразила, что старая сказка закончилась очень печально: султан, немного подумав, казнил всех троих, просто на всякий случай.

А еще Мейлишах попросила Хадидже быть осторожнее. Потому что евнухи хитры, злопамятны и всегда себе на уме. Вот же глупая! Можно подумать, Хадидже и сама не знает этого. Можно подумать, вчера на свет родилась! Можно подумать, да…

Странно. Привычное мысленное возмущение – о, конечно же, только мысленное! – ничуть не помогало избавиться от необычного чувства: Хадидже нравилась тревога Мейлишах. И ее слова тоже нравились – не только сказка, но и все остальные слова тоже. И Хадидже немного смущало то, что она была не уверена, правильно ли это для хорошей перчатки? Но ведь и в том, что неправильно, она тоже уверена не была.

Однако сказка сказкой, а с Гиацинтом и его приятелями действительно следовало что-то делать. И, подумав, Хадидже рассудила, что дать ему вожделенный урок будет наименьшим из возможных зол: получив желаемое, он наверняка постарается тут же выкинуть Хадидже из головы, чтобы не чувствовать себя ей обязанным.

Сказано – сделано. Тайный урок в гареме? Да нет ничего проще!

Как оказалось, действительно нет. Если это нужно умному евнуху и не менее умной хасеки.


Идя вслед за Дениз по темному коридору учебного крыла, Хадидже в который раз удивлялась, насколько же просто все устроилось. Воистину нет ничего невозможного для объединившейся с партией младших евнухов партии «девочек Кёсем»! Может, не такой уж глупостью было то шутливое предложение?

А еще она думала о том, что ей нравится, когда эти глупышки за нее тревожатся. Необычное ощущение, и вряд ли оно может быть неприятно богине – слишком уж напоминает ощущение наполненности. Ну разве что не такое мимолетное.

Когда проходили мимо танцевальной комнаты, Хадидже уловила тихий шепот и характерный ритмичный полускрип-полушорох, с каким кожа трется о кожу, когда массажист разминает пальцы перед началом работы. Но она не стала останавливаться и прислушиваться или вглядываться в темную глубину учебного зала. Даже головы не повернула и не замедлила шаг, только чуть усмехнулась уголком губ – в темноте все равно никто не заметит. Что ж, Гиацинт не теряет времени даром. Шустрый евнух. Далеко пойдет.

Глава 11. Тасвир

Раздвижной занавес и то, что скрыто за ним в театре теней о Карагёзе и Хадживате


Хадидже любила одиночество, сколько себя помнила. Даже маленькая глупая Шветстри, втайне считавшая себя вовсе не Шветстри, Белой Женщиной, а Шветсап, Белой Змейкой, – и та уже понимала, насколько же это прекрасно, когда рядом нет никого. И никто не толкнет, не щипнет, оставив синяк, за который тебя же потом будут ругать, ибо кто же захочет платить за выступление танцовщицы, покрытой безобразными синяками? Если ты одна, тебе нечего бояться. И некого. Никто не ударит, не обидит, не отберет честно заработанный кусок чапати. И, пожалуй, права была маленькая воздушная плясунья, сравнивая себя именно со змейкой, ибо змеи мудры. Они никогда не собираются в стаи.

Странно, что большинство людей этого почему-то не понимает.

– Госпожа чего-нибудь хочет еще?

Ну вот, назови шайтана по имени, он и появится.

– Да, Дениз. Госпожа очень хочет знать, когда же ей наконец позволят отдохнуть от глупой болтовни и насладиться одиночеством. Госпожа очень хочет это знать!

– Может быть, госпожу порадует холодный шербет?

– Госпожу куда больше порадует твой уход!

– Может быть…

– Вон пошла. Сейчас же.

– Как будет угодно госпоже.

Дениз склонилась в преувеличенно глубоком поклоне и, не разгибаясь, попятилась, раздвигая занавеси, вильнула округлым задиком – и когда только успела так похорошеть и округлиться, вот ведь мерзавка! – и выскользнула из покоев. Тяжелый шелковый полог качнулся с тихим шелестом, и Хадидже в этом шорохе явственно послышалась скрытая насмешка.

Хадидже не удержалась и фыркнула, глядя на сомкнувшиеся занавеси, – как есть мерзавка! И главное – придраться не к чему, почтительна, услужлива, безропотна, послушна и не назойлива. Ну, почти, всегда может прикрыться излишним усердием. Подчиняется малейшему знаку, все время норовит быть неподалеку, чтобы первой заметить и первой же броситься угождать, как только что-нибудь потребуется или даже просто покажется, что может потребоваться. Но не мозолит глаза, не старается постоянно привлечь внимание к собственной персоне, не раздражает. Идеальная прислужница, лучшая хазинедар, о которой только и может мечтать любая хасеки или даже валиде.

Точь-в-точь как сама Кюджюкбиркус когда-то.

Только Хадидже подобными уловками не провести – уж кто-кто, а она-то ту пташку знает как облупленную! И уж ей-то доподлинно известно, что именно думала Кюджюкбиркус, вот так же склоняясь в безукоризненно учтивом и разве что самую чуточку преувеличенно подобострастном поклоне! Много чего она себе думала, нахалка мелкая. Слишком много! И всё как на подбор – не особо лестное для тех, перед кем склонялась она тогда и кому спешила угождать по первому знаку. Точно так же, как теперь склоняется и спешит угождать Хадидже другая гедиклис, ничуть не менее мелкая и нахальная.

Выдрать бы мерзавку. Да лень.

Жара…

В такую жару одиночество становится особым блаженством и жизненной необходимостью, ведь от людей тоже идет жар, жар и запах, а последнее время Хадидже стала очень чувствительна к запахам. Чем больше людей, тем жарче и тем сильнее скверные запахи пота и пищи. Ладно Дениз, от нее хотя бы пахнет медом и розовым мылом, она ни разу не пропустила ни одного из шести ежедневных омовений, предписанных правоверному, – но далеко не все наложницы столь усердны и чистоплотны. Когда холодно, присутствие большого количества людей раздражает куда меньше, запах не столь отвратителен, а жар чужих тел даже приятен, вместе теплее. В северных горах змеи тоже сбиваются в клубки на зиму, грея друг друга. Змеи мудры. Но сейчас-то – зачем?