– Ты полагаешь, почтенный, что я сплю с ним?

Она произнесла эту фразу без гнева и без улыбки, чтобы лекарь не грохнулся в обморок. Потому что услышать такое от реальной повелительницы Высокой Порты и в самом деле смертельно опасно. Даже если повелительница шутит. Особенно в этом случае!

– Нет, я полагаю, что ты, госпожа, знаешь обо всем, что творится с султаном. – Бен Закуто и не собирался падать в обморок. – Также полагаю, что сон его поверхностен, не приносит отдыха, поутру повелителя одолевают вялость и разбитость, а среди дня случаются приступы сонливости.

– Что ж, ты прав в обоих своих предположениях. – Кёсем вздохнула.

– Тогда осмелюсь зайти в предположениях еще дальше. Иногда повелитель ведет себя не как при сегодняшнем осмотре, а, наоборот, обнаруживает несвойственную ему обычно энергию и стремление к деятельности. Однако это стремление скорее тревожно, чем благодетельно. Угадал ли я, госпожа?

Она молча кивнула. На лекаря ей смотреть не хотелось, вдруг неприятна сделалась его премудрость, которая почти наверняка окажется бесплодной. Сколько уж их тут побывало, знатоков и искусников… Поэтому Кёсем старательно рассматривала дальнюю ветку дерева, под которым они сейчас стояли. Крона, аккуратно и тщательно подстриженная, накрывала их как шатер, но одна ветвь упрямо изогнулась в сторону, нарушая правильность. И именно на нее сейчас опустилась небольшая птичка. Увидела людей, приготовилась было вспорхнуть, но почему-то вдруг раздумала.

– А бывали ли случаи, когда повелитель… как бы это сказать… видел то, чего нет? Или слышал то, чего опять же нет?

– Ну, ты ведь сам сегодня удостоверился, почтенный. Если уж к нему приходит старший брат, умерший более двух лет назад… Служанки так испугались, что, кажется, и впрямь решили – он как-то там приходит, незримый для тех, кто в здравом рассудке.

– Приятно иметь дело с теми, госпожа, кто так не думает. – Лекарь поклонился, прижав ладонь к сердцу. – Случалось ли султану испытывать ужас перед… тем, чего или кого нет рядом с ним? Заново переживать миг, когда он был ранен, пытаться избежать этого, то есть действительно бежать от… невидимого противника, взывать к его милости или, наоборот, сражаться с ним?

Да, все знает лекарь. Собственно, потому и привезли именно его.

– Брату-убийце сюда ход закрыт, – отчеканила Кёсем. – Сам Мустафа в этом уверен твердо. А раз так, то чего еще и желать?

Кажется, бен Закуто остался не вполне удовлетворен этим ответом, но она больше не собиралась потакать лекарскому любопытству, потому что именно такое впечатление уже начинали производить его вопросы. Ты целитель – так начинай исцелять! А проницательных и до тебя было много, мудрых да многоопытных тоже, славных еще больше. Только вот что-то никто из них толком не помог.

Снова посмотрела на птичку-невеличку. Та, словно тоже любопытствуя, бойко перепорхнула поближе, забавно вертя головой, уставилась сперва бусинкой левого глаза, потом правого.

– Что ж, госпожа… – лекарь безошибочно понял, что пора переходить от вопросов к делу, – будь это пациент попроще, имело бы смысл применить лечение «проваливающимся мостом»: во время прогулки по саду завести его на декоративный мостик, который, э-э… случайно провалится, и больной упадет в холодную воду… где его желательно еще и придержать на сколько-то мгновений, – для этого под мостиком обычно ставят специально обученных служителей…

– И помогает? – Кёсем поморщилась.

– Довольно редко, госпожа, – признался врач. – А когда и помогает, то, как правило, ненадолго. Хотя результативней, чем окуривание коноплей, и безопасней, чем маковая смолка… которую я в этом случае точно не назначил бы. Однако внезапное погружение в воду – метод из тех, которые называют «убить или вылечить». Когда иного выхода нет, а результат требуется пускай ненадолго, но сразу – такую цену платят: сам непревзойденный Ибн Сина допускал подобное лечение, хотя и в исключительных случаях…

Бен Закуто сделал крохотную паузу, явно ожидая от своей собеседницы подсказки. Но та молчала, поневоле впечатленная: доселе все врачи, побывавшие здесь, либо торопливо признавались в полном бессилии доступной им медицины, либо, наоборот, сулили полное исцеление. При этом что те, что другие всячески рекомендовали опиумное питье и конопляное окуривание. Заявившие о своем бессилии – просто на всякий случай, как хорошее и проверенное средство, которое точно не повредит.

А еще все они призывали дополнять лечение молитвами. Или даже заменять. Впрочем, досточтимый Абрахам не принадлежит к числу правоверных, так что ему такое, пожалуй, запретно…

– Это ведь не наш случай, госпожа? – не дождавшись от нее знака, решился спросить лекарь.

«Разумеется», – сказала она глазами, вслух не произнеся ни звука.

– Тогда… – Бен Закуто снова помедлил. – Тогда, госпожа, не гневайся, я предложу путь, который сложен, требует терпения не на дни, а на годы – и при этом твердого результата не обещает. То, что называется «лечение души». Слушать тихую музыку, иногда самому музицировать, если обучен… султан ведь был обучен в отрочестве?.. Созерцать искусные танцы, как можно более плавные, ни в коем случае не воинские… Ну и другие зрелища того же рода тоже целебны. Еще иногда помогает чтение вслух дастанов или волшебных историй.

«Как долго?» – спросила Кёсем взглядом.

– Всю жизнь, госпожа, – грустно ответил лекарь. – Под наблюдением кого-то чуткого, опытного и дружественного.

И взглядом сказал: «Под твоим». А потом добавил, тоже взглядом и движением руки: «Вряд ли так уж долго…»

«Ясно. А теперь остановись».

Но вот этого он как раз не понял. Точнее, по всей видимости, понял наоборот, как «Продолжай».

– А еще в течение этих лет, госпожа, полезно опираться на упорядоченный ход садоводческой жизни: мудрость сезонных работ, целебная благодать жатвы, подвязывания лоз, сбора винограда и оливок…

«Молчи!»

Но было поздно. Зашуршали сзади листья, в ужасе, пискнув, вспорхнула с ветви давешняя птичка – и в проеме живой изгороди сбоку от бен Закуто и Кёсем возникла валиде-султан, грозная, как отряд сипахи в кольчатой броне с обнаженными саблями наизготовку.

– Ты хочешь сказать, иноверец, что моему сыну подобает образ жизни бостанджи, нищего садовника?

Лекарь, еще не отвыкший от общения с Кёсем, с достоинством поклонился Халиме, и Кёсем пришлось с ходу перехватить нить разговора, чтобы не дать бен Закуто погубить себя. То есть погубить его она бы не позволила, но если он успеет сказать хоть слово – все равно какое, – ей придется потратить немерено сил и времени на борьбу с Халиме-султан, израсходовать в процессе этой борьбы кучу договоренностей с людьми, чей голос весо́м во дворце и стране… В общем, гораздо дешевле этого не делать.

– О, дражайшая матушка, да стоит ли твоего расстройства этот случай? Мало ли лекари доселе мнений высказывали, редко ли они ошибались, много ли это значит? И иноверцы среди них тоже прежде бывали: второй – грек, четвертый – перс-шиит, что хуже, чем быть неверным… Ну да, очередной раз вотще оказалась врачебная мудрость, но разве нам это в новинку? Все равно ведь только под нашим заботливым попечением – и прежде всего под твоим, ибо никто не сравнится с матерью, когда нужно стать опорой ее сыну…

Халиме-султан на миг запуталась в сети ее слов, она всегда запутывалась: не ей тягаться с выученицей «бабушки Сафие». Кёсем как бы ненароком встала между ней и лекарем, досадливо махнула ему из-за собственной спины: уходи!


Напор Халиме всегда был убийственно силен, но ум негибок и не слишком остр, так что Кёсем обычно успевала завести вокруг ее ярости второй слой тенет, а если надо, то и третий… Уже не раз подумывала о том, насколько это все-таки сложно и опасно и не пришло ли время заменить словесные тенета на самую обычную удавку. Ладно, пускай шелковую, из уважения к высокому рангу валиде. В конце концов, давно пора привыкнуть: это обыденность, таковы правила игры – и в стране, и в столице, и тем паче в султанском дворце. А она что, святее всех прочих?

Кёсем поспешно отогнала эту мысль. Та ускользнула куда-то вглубь сознания, как змея в нору: ее, может, и не видно, но она там есть, улучит момент – и выползет снова, отыщет незащищенный участок тела, ужалит, впустит яд…

Многовато у нее завелось таких змей. Но что поделаешь: жить во дворце – шипеть с гадюками…

Особенно когда ты формально, по дворцовой иерархии, не понять кто, а на самом деле – реальная правительница Блистательной Порты. Ну, во всяком случае, главный для Блистательной Порты человек. И это надолго. На несколько лет точно: когда еще по-настоящему повзрослеют даже старшие из шахзаде!

Она вела Халиме-султан прочь от павильона, понемногу ослабляя словесную сеть. Ее спутница после первой яростной вспышки умолкла, смотрела темно и, кажется, видела перед собой не совсем то же, что Кёсем. Взгляд валиде словно бы погрузился в те непроницаемые глубины, где блуждала душа Мустафы, повелителя правоверных, несчастного больного мальчика… Ее, Халиме, мальчика, ее сына.

«Мой сын…» – «Давно умер, мама».

Сейчас младшая из женщин пожалела старшую всерьез. Знала, что судьба сына для той – прежде всего путь к власти, ни от кого это не секрет… Но только «прежде всего» – это еще не всё. Не может быть всё. Где-то в душе этой властной, но неудачливой гаремной хищницы заперта, как в клетке, молоденькая горянка Халиме, держащая на руках маленького Мустафу, единственное из оставшихся у нее сокровищ…

Кёсем украдкой ущипнула себя пониже локтя – сильно, чтобы до синяка: вот тебе, злодейка, за мысль о шелковой удавке! Если, не приведи Аллах, с одним из твоих сыновей случится такое, сумеешь ли ты вести себя разумно и сдержанно?

Кровь схлынула с ее щек, когда вдруг зримо представилось, что страшное произошло именно с младшим ее сыном, тем, который…

– Они знают… – прошептала валиде, ничего не замечая. – У них есть…