Она уже пытается им торговать, пускай Мустафа и не слышит ее в редкие часы просветления. Но покупатели всегда найдутся, и Халиме-султан не прекращает попыток.

Кёсем хотя бы не пытается ради своих целей заставлять Мустафу делать то, что он уже не в состоянии сделать. Она бережет султана. Ну разве не смешно: мать тех, кто мог бы занять трон, охраняет султана от валиде, которая во имя своих мимолетных страстей может погубить и своего полубезумного сына, и себя саму. А заодно и Оттоманскую Порту. Хотя султанат, скорее всего, переживет эту опасность, ему не впервой…

И все-таки послушать Халиме-султан иногда бывает полезно. Хотя бы ради того, чтобы выяснить, с кем еще она собралась торговать и какую цену теперь намеревается назначить.

Устало откинувшись на подушки, Махфируз жестом пригласила гостью сесть на парчовую софу, инкрустированную красным деревом. Из комнаты по настоянию лекарей давно уже вынесли все яркие вещи, дабы не утомлять больную излишней пестротой ковров и блеском драгоценностей. Махфируз не возражала, хотя раньше, пожалуй, стала бы протестовать – ей нравились шелковые покрывала и гобелены, вытканные диковинными цветами. Но сейчас многое и впрямь потеряло значение, да и глаза быстро уставали. Нынче комната была убрана в теплых, но приглушенных желто-коричневых тонах. Кёсем даже нашла ковры соответствующих оттенков с забавными химерами, встающими на когтистые задние лапы или спящими свернувшись калачиком. Для правоверных такие изображения запретны, но сюда никто из вероучителей не зайдет.

В этой комнате Халиме-султан, несомненно, привлекала к себе внимание: наряд ее был кричаще-алым. Издалека казалось, будто женщина облита кровью. А если подумать и вспомнить, скольких она загубила в безрезультатных попытках восхождения на вершины власти, то слово «казалось» теряло смысл, становясь лишь данью вежливости.

Не своей кровью была облита Халиме-султан, но разве от этого кому-то легче?

Кёсем старалась выказывать вежливость Халиме-султан, чем удивляла многих. Впрочем, старинная подружка Махфируз умела и любила удивлять. Она каждому давала возможность выглядеть достойным человеком, причем делала это не единожды. Кто-то возможностью пользовался, кто-то – нет, а иные и вовсе принимали мягкость Кёсем за слабость и жестоко платили за эту ошибку. Кёсем казалась Махфируз похожей на воду: мягкая и текучая, с нежным журчащим голосом, – но кто справится с морем, если Аллаху угодно наслать на него шторм?

Во имя давней дружбы с Кёсем следует быть мягкой с Халиме-султан. Хотя больше всего хотелось велеть ей выйти вон и до самой смерти Махфируз забыть дорогу в эти покои. А после смерти уж пусть делает, что хочет.


– И чего же хочет от меня валиде, благословленная Аллахом? – спросила Махфируз уважительно.

Слегка кольнуло сердце. Между собой Кёсем и Махфируз никогда не называли Халиме-султан «валиде». О нет, это слово всегда относилось к другой женщине, седина и хрупкость которой никого не могли ввести в заблуждение. К женщине с молодыми, ястребиными глазами и мертвой хваткой, пускай и замаскированной ласковой улыбкой и сладкими речами. К женщине, созданной для власти, как птица создана Аллахом для полета.

Увы, Сафие-султан давным-давно мертва. Скоро Махфируз встретится с ней в покоях, предназначенных для таких, как они. А может, и в огненной яме: обе порядочно нагрешили, обеим случалось обманывать мужей…

На губах Халиме-султан зазмеилась приторно-ласковая, донельзя лживая улыбка.

– Махфируз-султан, ты умна, и так же, как и я, знаешь: счастье женщины – в ее детях.

«Началось, – тоскливо подумала Махфируз. – Счастье в детях… Да знает ли Халиме-султан, что оно такое, это счастье? Любила ли она своего сына хоть когда-нибудь?»

О Аллах, душа этой женщины – поле, густо заросшее самыми отвратительными сорняками! Ни один росток пшеницы или другого полезного растения не сможет пробиться через тернии, взошедшие в душе Халиме-султан и заполонившие ее!

Приступ кашля, настигший, как всегда, внезапно, помог Махфируз отвлечься и справиться с мыслями и чувствами. Когда она заговорила, голос ее, хриплый от болезни, звучал спокойно и ровно:

– Слова валиде – драгоценные жемчужины, поднятые со дна морского, и ни в одной жемчужине нет изъяна. Воистину, без детей женщина словно бы и не живет и счастье проходит мимо ее дома.

Лицо Халиме-султан, на котором во время приступа застыло притворно-участливое выражение, расплылось в самодовольной улыбке. О Аллах, и эта женщина когда-то смела противостоять самой великолепной Сафие-султан, а теперь выступает против Кёсем? До чего же она жалка и противна!

– Я счастлива, о достойная Махфируз-султан, что мы мыслим одинаково. Причем у каждой из нас всего один сын, одна звезда на небосклоне, одна надежда и отрада. Это сближает, не находишь?

Махфируз с трудом удерживала на губах поощрительную улыбку. Надо узнать, что собирается делать Халиме-султан. Узнать и рассказать об этом Кёсем. Только ради этого и стоит терпеть лживую ведьму!

– И ни для кого не секрет, – продолжала между тем Халиме-султан, – что мой сын, увы, оставит этот бренный мир, не осчастливив его внуками, лишив меня надежды увидать, как его дети продолжат славную династию. Однако же ты, почтеннейшая Махфируз-султан, такой надежды не лишена…

Здесь Халиме-султан слегка запнулась, вспомнив, видимо, что дни собеседницы, увы, сочтены. Но Махфируз продолжала молчать, приветливо улыбаясь, и Халиме-султан рискнула говорить дальше:

– Я могла бы присмотреть за твоим сыном, когда Аллах сделает его правителем над всеми этими землями. Поддержи меня сейчас – и твоему сыну будет предоставлена вся моя благодарность, а я умею быть благодарной, поверь!

Несколько секунд Махфируз не могла отойти от бесконечного, всепоглощающего изумления. Халиме-султан предлагает союз именно ей, точно зная, что Махфируз всегда поддерживала свою лучшую подругу Кёсем, всегда становилась на ее сторону? Уж не повредилась ли рассудком нынешняя валиде? Иначе сложно объяснить, почему нынче она разговаривает именно с ней, Махфируз, а не держится от нее как можно дальше.

Халиме-султан, как водится, истолковала молчание и странный взгляд Махфируз совершенно неверно.

– Я знаю, ты дружишь с… хасеки, – последнее слово Халиме-султан почти выплюнула, – и она наверняка обещала тебе что-нибудь. Но ни одна женщина не держит слова, когда речь идет о ее детях. Она думает только о них, и ни о ком больше. Ты – единственная опора шахзаде Османа. И я предлагаю, чтобы, когда… когда Аллах примет тебя в объятья, твой сын опирался бы на мой опыт, на моих сторонников, получил бы мою поддержку. Все просто, понимаешь?

– Да, – медленно произнесла Махфируз, – понимаю.

Она действительно понимала. И сейчас даже немного жалела Халиме-султан. У этой женщины не было поддержки, не было плеча, на которое можно опереться. Сафие-султан по каким-то своим причинам такой опорой для невестки стать не пожелала. Может, сразу разглядела червоточину в ее натуре, а может, просто была слишком молода душой, чтобы принять соперницу в борьбе за сердце сына…

Как же повезло самой Махфируз! У нее была наставница и были лучшие подруги, которые никогда не предавали ее. И она сама никогда не предавала их.

– А раз ты понимаешь, – не унималась Халиме-султан, – значит, просто обязана встать на мою сторону! Вместе мы способны управлять Оттоманской Портой. Вместе мы сумеем…

Она осеклась, заметив, как Махфируз медленно и немного печально покачала головой.

– Увы, валиде. Я не могу принять твое предложение, хотя оно действительно щедрое, я признаю. Ты добра ко мне, валиде, может, даже слишком добра. Но я не меняю подруг и предпочту довериться судьбе… и Кёсем-султан.

На миг в глазах Халиме-султан промелькнуло множество чувств: недоумение, недоверие, ярость… Женщина не могла поверить собственным ушам.

– Ты сумасшедшая! – почти в страхе вскричала она. – Разве ты не понимаешь, что я предлагаю тебе и твоему сыну? Заботу, преуспеяние, наконец – власть! Да и просто жизнь, если уж на то пошло!

– Увы, валиде, – повторила Махфируз. – Я никогда не перейду на твою сторону. Корабли плывут, повинуясь ветрам и течениям, люди же сами выбирают себе путь. Когда я умру, подойди к моему сыну, может, он решит тебе довериться, я же вижу то, что вижу, и знаю то, что знаю. А знаю я, что мой сын в безопасности, пока рядом с ним Кёсем-султан. Твой же сын в безопасности рядом с ней, а ты ей даже не подруга, так почему бы и моему не стать драгоценностью ее сердца?

Последние слова Махфируз, возможно, сказала зря. Лицо Халиме-султан утратило всякое сходство с человеческим. Оно пошло пятнами, глаза превратились в щелки, верхняя губа вздернулась, словно у собаки, которая вот-вот укусит, – куда только подевалась яркая, броская красота? Гадина сбросила личину и предстала во всем своем уродстве.

– Дура! – прошипела Халиме-султан. – Слабохарактерная дура, никчемная мать, свалившая заботы о собственном сыне на чужую женщину, мать нескольких шахзаде! Ты думаешь, что Кёсем позаботится о твоем сыне, когда у нее есть свои? Думаешь, ей есть дело до тебя и твоего ребенка? О да, есть, да еще какое! Ты умираешь, слабая, безвольная девчонка, а вскорости твой сын последует за тобой – и вовсе не моими стараниями, о нет! Стараниями твоей лучшей подруги, которой ты так слепо, так безрассудно доверяешь! В гареме нет друзей, нет подруг, нет тех, кто за тебя, если он тебе ничем не обязан. Ты так давно здесь, но все еще не сумела это понять?

– Иди прочь! – звонко и гневно выкрикнула Махфируз. Откуда только силы взялись приподняться и повелительно махнуть рукой? – Ступай прочь, валиде без власти, мать без сына, женщина без сердца, ступай прочь и не порочь при мне дорогого мне человека!

Халиме-султан презрительно скривилась и взмахнула холеной рукой, будто отметая нечто несущественное:

– Мне жаль тебя, Махфируз-султан. И по зрелом размышлении мне жаль и твоего сына. На том свете Аллах спросит с тебя за то, что ты, именно ты не уберегла его, когда могла, когда небеса посылали тебе шанс…