– Что ж, – сказала Кёсем, немного помолчав, – султан к вам пришел… но будет ли он доволен? Ясемин! Посмотри на себя, покажись подругам и честно ответь – будет ли доволен тобою султан?

Ясемин всхлипнула.

Кюджюкбиркус скосила глаза – и с трудом удержалась от глумливого фырканья: тем, что успела сотворить с собой несчастная Ясемин, султан мог бы остаться доволен лишь в том случае, если бы оказался слеп на оба глаза. Толстый слой жирных белил превратил ее лицо в плоскую непропеченную лепешку, необведенные и казавшиеся от этого лишенными ресниц глаза выглядели двумя влипшими в тесто тараканами. Брови нарисовать она тоже не успела, а вот помадой воспользовалась, хотя, видит Аллах, лучше бы не успела и ею тоже! Ибо сейчас вместо красиво очерченных алым губ по низу непропеченной лепешки ее лица расплывалось бесформенное багровое пятно, от носа до подбородка. Хороша красотка, нечего сказать! Истинная услада для глаза. Во всяком случае для глаза Кюджюкбиркус. На таком фоне будет не так уж и сложно показать себя во всей красе. Кюджюкбиркус удачно сделала, что не стала отодвигаться.

– А теперь посмотрите на Джелайн и Йылдыз – и поучитесь, у них почти получилось накрасить друг друга. Они достойные бусины в ожерелье для будущего султана.

Кюджюкбиркус посмотрела ревниво и сморщилась: тоже мне почти получилось! У Йылдыз не подведены нижние веки и нет стрелочек, у Джелайн только левая бровь нарисована и стрелки кривые, левая вниз, а правая вверх, чуть ли не на лоб залезла. Вот же косорукие! А Кёсем их хвалит. Ну, если Кёсем хвалит даже их, то она, Кюджюкбиркус, точно прошла испытание с блеском! Лучше всех. Или все-таки не всех?

Стараясь не слишком заметно вертеть головой, Кюджюкбиркус быстро осмотрела соперниц, и сердце ее екнуло. Нергиз! Не зря она так опасалась именно этой гедиклис, слишком умной, слишком понятливой, слишком шустрой, слишком… похожей на саму Кюджюкбиркус! Да к тому же удостоенной первого гаремного имени – в честь цветка с белоснежными лепестками и золотой сердцевиной-короной. Нергиз не стала пользоваться пудрой, ее кожа и без того белее карахского мрамора, а потому и потратила все отведенное время на подводку глаз, стрелки и тени на веках. И как бы ни хотела Кюджюкбиркус думать, что у нее ничего не получилось, она не могла сказать этого, не покривив душой. Если и есть в этой комнате соперница, то это Нергиз.

А между тем Кёсем еще раз внимательно осмотрела гедиклис, задержав взгляд на Кюджюкбиркус, пожалуй, чуть дольше, чем на прочих, качнула головой, словно сама с собой соглашаясь или споря, и… вышла. Так ничего больше и не сказав. Выглядела она при этом не слишком довольной, а главное, когда смотрела она на Кюджюкбиркус, странным был ее взгляд. Не полным заслуженной похвалы, не одобрительным, что было бы понятно, – разочарование и досада светились в нем. Как же так? Ведь Кюджюкбиркус справилась! Точно справилась!

Или нет?

Вошла строгая калфа, начала распекать лентяек, отлынивающих от дел, налево и направо сулить розги, лишение сладкого и серые одеяния вместо окрашенных. Кюджюкбиркус повезло – ее руки оказались куда умнее головы, и, пока мысли растерянно метались испуганными пичугами, руки сами схватили ступку и пестик, продолжили перетирать кхоль-исмид, ведь всем известно, что порошок никогда не бывает мелким настолько, чтобы его невозможно было измельчить еще, хотя бы на чуточку. Калфа, проходя мимо Кюджюкбиркус, лишь скосилась неодобрительно, посопела носом, но ничего не сказала и наказания не назначила. Кюджюкбиркус ее почти и не заметила, руки работали сами, отдельно от головы.

Что же она сделала не так? В чем ошиблась? Или Кёсем совсем ослепла? Или Аллах повредил ее разум? Ведь не могла же она не заметить достоинств Кюджюкбиркус, ее расторопности, умелости, ее красоты, особенно на фоне остальных неумех! Тем более что совсем рядом сидели две главные неумехи, подружки так называемые, Мейлишах с Ясемин, они и так с красками не сказать чтобы очень ловко управляются, чуть ли не каждый день дополнительные задания получают, а сегодня еще и перенервничали…

Мейлишах с Ясемин. Подружки. Как Джелайн и Йылдыз, бусины в ожерелье будущего султана…

Понимание обрушилось на затылок, словно удар подушкой – мягко, но оглушающе, Кюджюкбиркус даже чуть ступку из рук не выронила. Вот оно! Как же она могла забыть про ожерелье! Глупая, трижды глупая Кюджюкбиркус, как она могла забыть, что Кёсем не выделяет одиночек! А еще Нергиз опасалась… да Нергиз не соперница перед глазами Кёсем именно потому, что слишком хороша! Может быть, появись в учебной комнате султан или шахзаде, опасность существовала бы, они могли бы выбрать и Нергиз, но они и Кюджюкбиркус бы наверняка тоже выбрали – они, а не Кёсем! Это султану или же шахзаде может показаться интересным поиграть и с отдельной бусиной из своего ожерелья – но никак не Кёсем, она возьмет лишь связку. А связки-то и нет! Глупая бусина захотела выделиться, стать самой красивой, радовалась тому, что другие в грязи запачкались, и в итоге сорвалась с нитки и сама же в грязь и упала.

Кюджюкбиркус застучала пестиком быстрее – в такт стремительным мыслям, сменяющим друг друга со скоростью мелькающих спиц в колесе, катящемся с горки. Глупость совершена, сожалеть о ней еще более глупо. Нужно придумать выход. Что же сделать? Попытаться найти себе другую покровительницу и ей понравиться? Глупо. Кёсем – самая надежная во всем гареме, самая высокая цель, все остальные слабее и хуже. Не меняют канат во время танца, тем более на гнилую веревку. Значит, нужно вернуть ее расположение. Любой ценой.

А для этого, похоже, придется собирать обратно ожерелье из трех бусин-гедиклис на тонкую ниточку доверия и взаимопомощи. И самой следить, чтобы две другие бусины – видит Аллах, до чего же глупые бусины! – выглядели не менее яркими и блестящими. Если хочет она добиться успеха, придется постараться за троих, ибо понятно же, что сами по себе эти две неумехи ничего не добьются!

Продолжая растирать в пыль сероватый порошок с вкраплениями сверкающих блесток, Кюджюкбиркус развернулась к подружкам – посмотреть, чем заняты они. Посмотрела. Подавила тяжелый вздох. Мейлишах еще ничего, хоть и понурая, но тоже за ступку держится так, словно в ней одной спасение, а Ясемин руки опустила и рыдает в три ручья, слезы уже промыли дорожки в белилах, всю одежду закапали. Чему-то учить ее совсем не хотелось. Однако же у хорошей перчатки не может быть собственных желаний, – а свое желание богиня выразила весьма недвусмысленно, треснув тугодумную по затылку невидимой подушкой. Так что нечего тянуть и притворяться еще более глупой, чем ты есть на самом деле.

Кюджюкбиркус покосилась: далеко ли наставница? Не накажет ли за неуместные разговоры? Убедилась, что далеко, – если говорить негромко, то не услышит. Тронула Ясемин за колено, привлекая внимание. Зашептала торопливо:

– Никогда не бери жирные краски, если торопишься! И не разводи тут сезон дождей, мы все равно лучшие, нас же выбрали! А что испытания не прошли – ну и подумаешь, так ведь никто не прошел, зато следующее пройдем обязательно! А в пудру всегда добавляй чуточку охры, совсем капельку, полщепотки на баночку, не больше. Тогда лицо будет не просто белым, но словно благородная слоновая кость…

Глава 7. Шем

Лампада: единственный источник света в театре теней о Карагёзе и Хадживате


Запах благовоний до того приторный, что мог бы показаться удушающим… но не кажется. Эти благовония привозят из Ливана, и за тайну составления этой смеси купцы из Генуи и Венеции могут отдать несколько состояний. Впрочем, не только они, купцы Истанбула не отстанут, если речь пойдет о торговле секретом, а не продуктом. Запах, прочно связанный у всех в гареме с Халиме-султан.

Она валиде, но вот какая история… Махфируз грустно улыбается, поскольку больна лишь телом, но не духом. Разум ее остер, и разум этот прекрасно осознает, кто нынче правит в гареме, да и во всем дворце, если быть честной перед собой и Аллахом. И правительница эта – отнюдь не Халиме-султан.

Да, Махфируз тоже не может называться здесь главной, хотя именно ее сын следующим займет трон, об этом говорят уже вполне открыто, не прикрываясь обиняками и намеками. Осман – наследник престола, если будет на то воля Аллаха, а люди уже решили. У полубезумного Мустафы, конечно, стараниями его матери есть то, что называется гаремом, но оно так лишь называется. Подобные услады плоти давно уже не интересуют нынешнего султана, и не Халиме это изменить. Потому все делают вид, будто так и надо.

Даже Халиме-султан.

Ах, Халиме… Она все еще красива, совсем не стара и тщательно следит за своей кожей и волосами. Так же тщательно, как и за политикой, но на поприще ухода за собой ее успехи куда заметней. На политику у Халиме-султан никогда не хватало ее куриных мозгов. Она не умеет просчитывать дальше одного хода, и это смертельно в схватке с таким сильным игроком, как Кёсем.

Махфируз улыбается, осознавая, что выглядит куда старше, чем та, кого она сейчас вежливо приветствует, прося прощения за то, что не встала, встречая почтенную валиде. Махфируз можно, она больна и дни ее сочтены, пускай многомудрые лекари и улыбаются многозначительно, поглаживая крашенные хной бороды, пускай и назначают все новые и новые пилюли. Ничего не помогает, и смерть близка.

Сама Махфируз относится к этому куда спокойней, чем люди, окружающие ее. Где-то в глубине души ей даже приятно, что столько хороших людей любят ее, будут печалиться, когда она уйдет к Аллаху. Но Азраил уже стоит за ее левым плечом, она чувствует его прикосновение, и многое сейчас становится просто неважным. Многое – но не все.

Ах, Халиме-султан… Ты, увы, неважна.

Ах, Халиме-султан… Ты, валиде без власти, зачем ты здесь? Снова начнешь интриговать, потому что власть для тебя слаще запаха твоих ливанских благовоний, важнее жизни и счастья собственного сына, желанней, чем самый желанный мужчина на свете! Да, судьба не жаловала тебя: о муже Халиме-султан, точнее, о позапрошлом султане, которого она упорно называет мужем, хотя он-то называл ее лишь наложницей, Махфируз могла вспоминать лишь с содроганием. Но повод ли это, чтобы самой ломать судьбы других людей? Ради власти Халиме-султан продаст и перепродаст собственного несчастного сына, который волей Аллаха всемилостивого и милосердного занял трон.