– Войдите.

Франческа сидела на постели, полог над которой был еще поднят. Ее роскошные черные волосы рассыпались по плечам, а батист ночной рубашки был таким тонким, что казался прозрачным. Она не выглядела обеспокоенной или расстроенной. Она выглядела великолепно. Но была определенно удивлена, увидев Пенелопу.

– Я не ожидала, что ваша милость...

– Я посчитала, что вы простите мне позднее посещение. Когда собирается много народу, остается так мало времени на то, чтобы поговорить по душам, вы не находите? – Пенелопа присела на край кровати. – Надеюсь, вам нравится здесь?

Франческа, казалось, не могла придумать, что сказать в ответ. Наступила пауза, которую прервал уверенный мужской голос, донесшийся из открытой двери.

– Вот и я, милая. Ты все еще любишь меня? Я потрачу всю ночь на то, чтобы выяснить это.

Робин увидел сестру и застыл. Несколько мгновений никто из них был не в состоянии пошевелиться. Первой пришла в себя Пенелопа:

– Пожалуй, я оставлю вас наедине, – сказала она и вышла из спальни.

Щеки у нее горели, будто ей надавали пощечин. Она дала волю мыслям, только попав в свою спальню. Как ее могла провести эта бледная лживая потаскуха, строящая из себя воплощенную невинность? Видимо, они уже давно любовники. Одновременно лицемерка и распутница – что может быть отвратительней? Пускает любовника к себе в постель, но настаивает на том, чтобы он берег ее доброе имя. Которое, в конце концов, было именем Филиппа Сидни! Мысль о Филиппе окончательно привела Пенелопу в ярость. Это же мерзко! Вдова Филиппа Сидни путается с самым известным в Англии развратником! То, что этим развратником был любимый брат Пенелопы, ничуть не смягчало ее гнева. Ко всему прочему Пенелопа вспомнила, что пошла к Франческе из самых благих побуждений, и почувствовала себя идиоткой.

Спустя пару минут к ней вошел Робин.

– Я пришел сказать, что мне жаль, – сказал он. – Нам обоим неловко.

– Не стоит беспокоиться, милорд, – отрезала Пенелопа. – Все, что между вами, меня не касается.

– Франческа очень расстроена...

– Можешь заверить леди Сидни, что я не собираюсь чернить ее доброе имя. Она ведь ни о чем другом не заботится, не так ли?

– Пенелопа, ты не права. Это не то, о чем ты подумала.

– Наверное, меня подвел слух, – растягивая слова, произнесла Пенелопа. – Вы, наверное, собирались всю ночь читать ей Платона.

Лицо Робина перекосилось от досады.

– Ты слишком поспешно нас судишь. Ты слишком многого не знаешь – это, конечно, моя вина, но я сейчас все исправлю. Франческа и я женаты.

– Женаты! – Пенелопа всплеснула руками. Будто ураганом смело обиду и возмущение. – Робин, ведь это неправда? Я тебе не верю.

– Мы обвенчались в апреле в их домовой церкви. Свидетелем была ее мать.

– Ты, наверное, сошел с ума. Как ты собираешься сказать об этом королеве? Она же уничтожит тебя, Робин.

Он уклончиво ответил, что королева всегда, в конце концов, прощает ему все прегрешения.

– Ты просто никогда не делал ничего подобного! – воскликнула Пенелопа. – Да, она многое тебе прощала, но теперь ты, ее любимчик, которого она лелеет и безумно ревнует, женился! Как ты собираешься выпутаться из этого? Господи, ты же отлично помнишь, как она стала относиться к Лейстеру, когда он выкинул такую штуку. Что заставило тебя это сделать?

– Разве не понятно? Я влюбился.

– Но, Робин, ты же постоянно влюбляешься! И твоя влюбленность никогда не длится долго. Какой смысл было жениться на вдове, ставя под удар всю свою карьеру? – И тут Пенелопу осенило. – О господи! Только женившись на ней, ты мог заставить ее лечь с тобой в постель.

– Да, – кивнул Робин.

Затем, поняв, что сболтнул лишнего, он стал похож на провинившегося сорванца, которого только что отчитала мать.

– Пенелопа, мне от тебя никогда ничего не удавалось скрыть, – сказал он и принялся мерить шагами комнату. – Я вел себя не лучшим образом и жалею об этом. Я старался сделать Франческу своей любовницей, использовал все известные мне способы, но безуспешно. Затем у нас произошла ужасная ссора. Она сказала, что не привыкла к тому, как лорды обращаются с женщинами, так как всю жизнь жила среди джентльменов. Этого я не мог вынести и в ярости ушел, поклявшись, что никогда не вернусь обратно. Но я так по ней скучал! Я пытался увидеться с ней, но она меня не принимала, письма, которые я посылал, возвращались назад нераспечатанными – это был ад, и, клянусь Богом, я его заслуживал. Наконец мне удалось подстеречь ее, когда она каталась верхом, я умолял ее простить меня и попросил ее руки. Я уже ничего другого не хотел, кроме как взять ее в жены. Все остальное казалось мне просто кощунством. – Робин помолчал. Он стоял спиной к камину, печальный и тихий. – Она даже слушать меня не захотела. Не могла поверить, что я не лгу. Это было обидно, Пенелопа, поверь мне. Затем она перечислила все свои недостатки: отсутствие у нее состояния, наше различие в положении – и упомянула про неизбежный гнев королевы. В конце концов, я ее уговорил. Я не хуже тебя знаю, как рассердится королева, но не только это меня заботит. Ты же знаешь, что я не могу жить без женщин. Но я также не в силах долго жить во грехе. Ты видела многих, с кем я флиртовал, – но ты не видела раскаяния, которое всегда следовало за флиртом. Воистину обо мне сказано: «Память – горька, ноша – нестерпима». Теперь все будет иначе – моя жена научит меня быть верным и добродетельным.

Пенелопу тронула его искренность. Вера всегда была для Робина чем-то осязаемым, но она и не подозревала, какие глубокие противоречия лежат в основе его характера. Если брак с Франческой способен разрешить их, от этого выиграют все. И в любом случае было уже слишком поздно что-либо предпринимать. Она пожелала ему счастья и похвалила красоту и доброту Франчески, Робин просиял.

– У Франчески сложилось впечатление, будто ты ее не любишь, – заметил он.

– Ничего подобного! Она просто с опаской ко мне относится, так как ее муж когда-то был в меня влюблён. Ее первый муж – как странно это звучит! Я всегда испытывала некоторую неловкость в общении с ней, потому что она вышла замуж за дорогого мне человека.

– Но теперь вы сестры, и я не сомневаюсь, что в дальнейшем между вами все будет гладко.

Милый Роберт! Вечно он не сомневается в том, во что хочет верить. Пенелопа улыбнулась.

Он ушел к Франческе, а она лежала в постели и глядела на темнеющий полог. Ей было не по себе – из-за жары, из-за сумрака. У нее болела голова.

Постепенно она отдалась ощущению, возникшему у нее в тот момент, когда Робин стал говорить о своей любви к Франческе. Все три последних года, с тех пор, как он появился в Лондоне, с тех пор, как он вознесся к власти, ее жизнь весьма зависела от него. Любовь к брату – и какому брату! – заполнила место отсутствующей личной жизни. Пенелопа грелась в лучах его славы, была его близким другом и наперсницей, значащей для него больше, чем кто бы то ни было, за исключением королевы, – и гораздо больше, чем любая из его любовниц. А теперь появилась женщина, которая была ближе к нему, и ничего никогда уже не будет так, как было прежде. За всю свою жизнь Пенелопа по-настоящему любила только двоих мужчин, и Франческа Уолсингем заполучила обоих.

Утром ей пришлось сыграть роль радушной родственницы, и роль была сыграна великолепно. Ради Робина. Выдался прекрасный солнечный день. Они встретились в уединенном уголке сада. Робин с Франческой смотрелись великолепно – она приникла к его руке, как будто искала защиты, он держался так, чтобы она чувствовала, что находится под его защитой. Ему было двадцать два, ей – двадцать три, но, несмотря на предыдущий брак и печальное вдовство, она выглядела младше его, и казалось, находится всецело в его власти. Хотя, очевидно, она могла вести себя и по-другому. Чтобы заявить Робину, что он не джентльмен, должно быть, потребовалась немалая храбрость.

Долг и гордость побудили Пенелопу сделать все возможное, чтобы эта встреча прошла как подобает. Она сделала реверанс жене своего брата и обняла ее со словами:

– Дорогая сестра, я рада быть первой в нашей семье, кто назовет вас так. Уверена, что вы сумеете сделать его счастливым.

– Ваша милость очень добры, – прошептала Франческа.

– Вот видишь, любовь моя! – воскликнул Робин. – Я же говорил тебе, что вы подружитесь. Опасаться было нечего.

– Я уверена, что леди Эссекс меня не опасается, – улыбаясь, сказала Пенелопа.

– Я боюсь, как бы вы не подумали обо мне плохо. Ведь я, обманув всех, прибыла сюда под ложной личиной. – Франческа была готова заплакать. – Вы вправе осудить меня, особенно после прошлого вечера...

– Вчера я хотела предостеречь вас против чар моего брата. – Пенелопа внезапно поняла всю комичность вчерашней ситуации. – Забудьте об этом, пожалуйста. Но заставьте Робина быть более осторожным.

– Не напоминай ей об этом, она и так – сама осторожность, – сказал Робин. – На людях она со мной холодна, как айсберг, разве ты не заметила? Мы только вчера поссорились по этому поводу, но скоро забыли наши разногласия, правда, дорогая?

Это объясняло сцену в лесу. И Франческа обвиняла его в том, что он порочит не имя Сидни, но их собственное. Робин, конечно, был не вправе требовать от жены проявления потаенных чувств при посторонних, которые, не зная о том, что они муж и жена, могли бы их неправильно понять.

Пенелопа тактично намекнула ему на это, спросив:

– Когда ты собираешься сообщить королеве?

– Нужно дождаться подходящего момента. Мне предстоит обсудить с ней вопрос, касающийся войны с Францией, а для этого необходимо, чтобы она была в хорошем расположении духа. И еще я ей должен много денег и хочу отдать хотя бы часть до того, как гром грянет.

Было ясно, что Робин, как бы он ни был влюблен, не собирался отказываться, даже на время, от власти и привилегий фаворита королевы.

Шли месяцы, а Робин все откладывал тот момент, когда скажет королеве, что женился. Момент всегда был неподходящим. То у нее было плохое настроение, а это было смертельно опасно, то, наоборот, слишком хорошее, и было бы глупо нарушать ее безмятежное спокойствие. Королева все еще очень сильно влияла на жизнь Робина – и, возможно, так будет всегда. Он начал играть ту роль в государственных делах, к которой она готовила его с юных лет. А дел этих было много – Робин рассматривал все ходатайства королеве, принимал участие в обсуждении всех политических вопросов. Никто, кроме осторожного Берли, не имел такого влияния на королеву, и Берли мало-помалу становился противником Робина, который в двадцать два года возглавил хорошо организованный протестантский лагерь, сформировавшийся вокруг Лейстера, Уолсингема и Филиппа Сидни.