– Идиот несчастный, вы что, с ума сошли? Можете ломать себе шею, но при чем здесь я?

– Вы же сказали, что мне можно прыгнуть, – заметил Робин.

Пенелопа опустилась на парапет, Сидни устроился рядом. Они смотрели на Робина, стоящего перед ними.

– Мистер Сидни, можно вас спросить?

– Да, спрашивайте.

– Ваш дедушка был герцогом Нортумберлендским?

– Да, – сказал Филипп. – Вы хотели спросить именно это?

– Нет, это я знал. Ему ведь отрубили голову за государственную измену?

– Робин! – воскликнула Пенелопа, потрясенная столь явным нарушением правил приличия.

Филиппа это, казалось, нисколько не задело.

– Моего деда обвинили в том, что он пытался возвести на престол леди Джейн Грейн. Она была замужем за одним из его сыновей – моим дядей Гилфордом.

– Вы ходили на казнь? Было много крови?

– Робин! – снова воскликнула Пенелопа.

– Шестнадцатилетнюю леди Джейн Грейн, ставшую королевой Британии всего на девять дней, казнили в 1554 году на лужайке Тауэра по приказу Марии I. А моего деда несколькими днями позже. Меня тогда еще и на свете не было, – произнес Филипп вполголоса. – И еще, Робин, у нас не принято присутствовать на казни родственника.

– Да? – Робин, похоже, был разочарован. Немного подумав, он задал еще один вопрос: – Сэр, вы когда-нибудь участвовали в битве?

– Нет, пока нет.

Робин вздохнул, затем с надеждой сказал:

– Но вы же были свидетелем Варфоломеевской резни? Расскажите, как там было.

Четырьмя годами ранее Филипп Сидни был в Париже, где стал свидетелем массового убийства католиками протестантов, которым обещали безопасность во время их пребывания в городе. Филипп смотрел на Темзу, вспоминая былое.

– Это очень неприятное воспоминание, – сказал он погодя. – И заверяю вас, я не совершал там подвигов. Я вместе с еще несколькими сотнями людей укрылся в английском посольстве и оставался там, пока резня не закончилась.

– А с кем вы укрылись?

– С англичанами, находившимися в то время в Париже, и еще с французами. Там был посол с женой и дочерью. Я сидел на полу и рассказывал девочке разные истории, пытаясь ее развеселить.

– Сколько ей было лет? – спросила Пенелопа.

Неожиданно для самой себя она почувствовала укол ревности.

– Франческе Уолсингем? Ей тогда было всего лишь пять.

– А на улицах шла битва? – настаивал Робин. – Вы не могли бы рассказать еще и об этом? Не обращайте внимания на Пенелопу – она не из пугливых. Хотелось бы знать...

– Догадываюсь, что вас интересует больше всего, – прервал его Филипп Сидни. – Кровь лилась рекой...

Господи, какой надоедливый этот Робин, пока не добьется своего, ни за что не отвяжется, подумала Пенелопа. Она очень любила младшего брата, но иногда он ее весьма раздражал. Вот ведь какой настырный! Ей так хочется остаться с Филиппом наедине, а Робин этого, конечно, не понимает! Впрочем, впереди у нее и Филиппа – целая жизнь, долгая и счастливая.

Пенелопа вспомнила этот момент три года спустя. Она сидела на груде разноцветных подушек на диване в галерее дома в Уонстеде и делала вид, что читает, но перед глазами у нее стоял особняк в Дареме, главном городе графства Дарем. Краем уха она слушала мать, которая говорила:

– Хорошо, что мы не стали настаивать на твоем браке с Филиппом. Пора нам, Пенелопа, искать тебе другого жениха.

– Да, мама, – рассеянно ответила Пенелопа и перевернула страницу.

Ее больше не интересовали грандиозные матримониальные планы матери. Каким надежным казался ей мир в 1576 году и как скоро он перестал быть таковым! В сентябре в Дублине скончался отец. Ходили, слухи, будто его отравили по приказу Лейстера. Это было неудивительно – молва обвиняла Лейстера в смерти любого важного государственного деятеля Англии, но в случае с графом Эссекским фаворит королевы сам дал повод подозрениям, женившись на его вдове. Потеря отца и повторный брак матери выбили детей из колеи. Пенелопа не верила в историю об отравлении, но, вспомнив кое-какие свои наблюдении, поняла, что ее мать долгие годы была любовнице Лейстера, «Как она могла?» – недоумевала Пенелопа, наблюдая за матерью и отчимом, играющими в шахматы. Между ходами леди Лейстер составляла список возможных претендентов на руку Пенелопы.

Между тем из-за страха Лейстера перед гневом королевы их брак, длившийся уже восемь месяцев, все еще считался строжайшим секретом. Никто посторонний не знал, что у него есть новая жена, тайно навещавшая его с дочерью в загородном доме. Дороти, Робин – теперь граф Эссекский – и Уолтер после смерти отца жили у родственников и опекунов.

– Оставь свой список, любовь моя, и защищай своего слона, – сказал Лейстер, передвинув фигуру и изловчившись при этом погладить жену по руке.

«Любовь моя!» Какой же болван этот старый распутник! Впрочем, мать любит лесть. В свои тридцать пять чувственная и уверенная в себе, она еще способна рожать и может создать новую семью. Если у нее это получится, Филипп Сидни перестанет быть наследником своего дяди – отсюда удовлетворение матери по поводу расстроившегося брака ее и Филиппа.

Открылась дверь, и вошел один из слуг Лейстера, высокий темноволосый молодой камердинер. Он прошел через узкую галерею, неся в руках массивный кожаный пакет. Его походка отличалась элегантностью и достоинством, что нечасто можно встретить в таком юном возрасте.

– А, Чарльз! – Лейстер откинулся на спинку стула. – Уже вернулся? Дождь еще идет?

– Моросит немного, милорд. Но в Лондоне солнечно. Мистер Маркхем велел мне срочно доставить вашей светлости эти письма.

– Благодарю. – Лейстер взял пакет и кивком отпустил камердинера.

Проходя мимо Пенелопы, тот остановился и, нагнувшись, поднял что-то с пола.

– Ваша милость уронили брошь.

– Положите ее на стол, – равнодушно ответила Пенелопа, даже не оторвав глаз от книги.

Он сделал, как ему было велено, и удалился той же неспешной походкой.

– Ты не слишком вежливо обходишься с Блаунтом, – заметила леди Лейстер.

– Мне вменено в обязанность потакать вашим слугам? – спросила Пенелопа с мученическим видом, который так хорошо умеют принимать шестнадцатилетние дочери, разговаривая с матерями.

– Никогда не следует забывать об учтивости – ни со слугами, ни со мной. Слуги тоже бывают разные. В конце концов, Чарльз Блаунт – сын лорда Маунтджоя.

Пенелопа пробормотала что-то насчет одичавших католиков и встала.

– Куда ты направилась?

– В спальню.

Она действительно пошла в спальню, но только для того, чтобы взять накидку. Через пару минут она уже была в безлюдном саду – спешила по узкой тропке между двумя живыми изгородями, прочь от Лейстер-Хаус, красные кирпичные стены которого блестели после дождя. Дом стоял на опушке леса, на большом лугу, откуда открывался потрясающий вид на далекий Лондон. В ясную погоду отсюда можно было увидеть собор Святого Павла. Но не сегодня. Сегодня Пенелопа едва различала город в тумане, когда бежала по мокрой траве – стройная юная леди в зеленой накидке, гораздо более взрослая и уверенная в себе, чем та тринадцатилетняя девочка, которая считала себя влюбленной в Филиппа Сидни. Теперь она знала цену мечтам и сменила их на нечто более осязаемое.

Она добежала до самого уединенного места в саду – старой голубятни позади площадки для игр – и остановилась у входа. Две руки обхватили ее, и тот самый юноша, с которым она так резко обошлась в галерее, стал пылко ее целовать.

– Чарльз!

– Пенелопа, сладкая моя... Ты скучала по мне?

– Ужасно скучала. Тебя не было целых семь часов.

– Ты оказала мне холодный прием в доме. Пенелопа засмеялась:

– Мне за это уже попало. Мать отчитала меня: «Так невежливо – в конце концов, он сын лорда!» Чарльз, если бы они знали!

– Смотри не переусердствуй, а то они догадаются. Ты же от природы совсем не заносчивая!

Они зашли в голубятню и сели на чистый мешок, заблаговременно расстеленный Чарльзом в углу. Из-за дождя все голуби находились внутри. Они забрались в специально сделанные ниши, идущие по верхнему ярусу всех четырех стен, и голубятня была наполнена шорохами и тихим воркованием. Время от времени какой-нибудь голубь делал круг над головами влюбленных и снова возвращался на место: Пенелопа устроилась поудобнее рядом с Чарльзом, дожидаясь, пока ее глаза привыкнут к полумраку.

– Смотри, что я купил на королевской бирже, – сказал он и протянул золотое кольцо, массивное и широкое, в виде сплетенных рук.

Чарльз надавил ногтем на неприметную канавку, и кольцо распалось на пару одинаковых узких колец.

– Какая прелесть, милый! Это для нашего обручения?

– Да. Мы ими обменяемся. – Он взял ее за руку и сказал: – Я, Чарльз, перед лицом Господа объявляю тебя, Пенелопа, моей нареченной.

Он надел кольцо ей на палец. Следуя его примеру, она надела кольцо ему на палец.

– Я, Пенелопа, перед лицом Господа объявляю тебя, Чарльз, моим нареченным.

Возникла торжественная пауза.

Как странно это – держать его за руку, чувствовать непривычную тяжесть кольца, а что, собственно, странного? Ведь любовь поражает всякого, как молния путника в поле.

На первый взгляд Чарльз был ей подходящей парой, его род почти такой же древний и прославленный, как ее собственный, и гораздо древнее, чем, например, род Лейстеров. Но в то время как все Деверо шли в ногу со временем и принимали участие в государственных делах, Блаунты неуклонно погружались в безвестность и провинциальную апатию. Их притязания уменьшались, а бедность подступала все ближе. Они были католиками – не теми ярыми поборниками, Римской церкви, которых ссылали или сажали в Тауэр, но тихими, безопасными, бездеятельными. Нынешний лорд Маунтджой вел жизнь отшельника в своих владениях на юге Англии, растрачивая остатки состояния на дорогостоящие опыты с редкими металлами и сплавами, пытаясь отыскать философский камень. Если ничего не изменится, в ближайшее время благосостояние семьи будет окончательно подорвано. Его наследник тоже был никчемным бездельником, а ведь, кроме него, у Маунтджоя еще трое детей.