— Вот, дорогая. — Розали погладила Кэти по щечке. — Теперь все хорошо. Сладких снов тебе, любовь моя.

Как только Кэти заснула, Розали вернулась в свою спальню. Как глупо было с ее стороны отправиться в путешествие по дому без туфель, она умудрилась каким-то образом занозить ногу, возможно, на грубой деревянной лестнице, теперь нога кровоточила. Розали смочила в холодной воде хлопковый платочек и крепко обвязала им ногу, чтобы остановить кровь. И тут вспомнила, что оставила на лестничной площадке зажженную свечу, и бегом бросилась из комнаты, чтобы ее потушить.

И едва не столкнулась с высокой мужской фигурой. Алек.

Сердце зашлось ходуном.

— Мне показалось, я услышал какой-то шум, — проговорил он. — Что-то случилась? — Алек окинул ее внимательным взглядом, подмечая накинутую на ночную сорочку шаль, бледное лицо, распушенные волосы.

— Кэти проснулась и поняла, что потеряла тряпичную куколку. — Каким-то непостижимым образом ей удалось говорить спокойно. — Естественно, для нее это обернулось громадной трагедией. Так что пришлось спуститься вниз и разыскать куклу, а потом я вспомнила, что оставила здесь непотушенную свечу.

Ее голос внезапно оборвался. До сих пор Розали не сознавала — а следовало бы, — что он и сам был далеко не одет. Худощавое с резкими чертами лицо начала покрывать щетина. Широкая белая рубашка наскоро заправлена в узкие бриджи из оленьей кожи. Алек собирался настолько поспешно, что не успел застегнуть пуговицы рубашки, расстегнутой почти до талии и… Господи, перед ней предстала вся его великолепная мускулатура, скульптурно вылепленные плечи и грудь, бронзовый блеск атлетического мужского торса, узкая полоска темных шелковистых волос, спускавшихся к его мощному брюшному прессу и дальше…

«Только не выгляди так, будто готова упасть в обморок при виде полуобнаженного мужского тела, глупая идиотка. Он думает, ты вдова и проститутка».

— Так с Кэти все в порядке? — поинтересовался Алек.

— О да, да: она быстро заснула опять и вполне довольна, спасибо! — коротко отрапортовала Розали и повернулась, чтобы уйти.

Его рука оказалась у нее на плече.

— А как дела у вас, миссис Роуленд? Возможно, вы просветите меня, почему ваша ночная рубашка забрызгана водой, а ступня обвязана носовым платком?

— Я умудрилась занозить ногу на лестнице. Только что. Всего лишь обычная заноза. Мне очень жаль, что я вас побеспокоила.

Его голос смягчился.

— Хватит обвинять себя во всем!

— А кого же еще я должна во всем винить? — прошептала Розали.

Она ощущала крепкое пожатие его теплых и сильных рук на своих плечах.

— Послушайте меня. Никто бы не смог сделать для вашей сестры больше, чем сделали вы. Вы прочесали ради нее весь Лондон, взяли на себя заботы о ребенке.

— Но я должна была так поступить. Должна. — Она взглянула на него, и в ее глазах застыло безмолвное отчаяние. — Потому что это моя вина, Алек!

— Господи помилуй! В чем?

— Я виновата в том, что моя младшая сестренка убежала из дома!

Его взгляд был тверд.

— Мне в это трудно поверить.

— И тем не менее это так, — уныло протянула Розали, и отодвинулась от него подальше. — Почему, вы думаете, я столь отчаянно забочусь о бедняжке Кэти? Потому что для меня это единственный способ покаяния! — Розали дрожала. — Вы были ко мне так добры, вы и ваши люди, а я вовлекла вас во всю эту ложь, а должна была рассказать все с самого начала, я предала вас. Простите, я мешаю вам спать. Сейчас же вернусь в свою комнату.

Однако ей не удалось сдвинуться с места, потому что он снова удержал ее за плечи.

— Розали! Это приказ. Вы никуда не уйдете, пока я не взгляну на вашу ногу;

Она смотрела на него невидящими глазами:

— Нет-нет, спасибо, ничего страшного, это всего лишь обычная заноза.

— В таком случае ее необходимо удалить. Будет лучше, если вы пройдете сейчас в мою комнату. И расскажете мне обо всем.


Произнеся эти слова, Алек горько пожалел о своем необдуманном поступке. А что еще ему было делать? Он не мог оставить ее, бросить, когда она испытывала сильную душевную боль, которую безуспешно пыталась от него скрыть. Не мог оставить переполненной глубочайшего презрения к самой себе.

И не мог отвести ее наверх, где их заметил бы любой из солдат, совершающих ночной обход дома. Он играл с огнем. И прекрасно понимал это.

Розали проследовала за ним в его комнату. Судя по ее подпрыгивающей походке, она не могла в полную силу наступить на левую ногу. Алек заметил, как она взглянула на его разобранную постель и резко перевела дыхание, присев на краешек кресла в ночной сорочке, застегнутой на все пуговицы под самое горло. Однако ее прелестные серебристые волосы были распущены, как никогда не случалось днем, и… «Проклятье», — пронеслась единственная отчетливая мысль. Проклятье, неужели она не понимает, что, присев перед лампой, открыла на обозрение… открыла на обозрение… Господи, да несмотря на длинную и полностью закрывающую тело ночную рубашку, Алек видел все, буквально все сквозь тонкую застиранную материю! Розали выглядела такой изящной, очертания длинных стройных ног отчетливо проступали сквозь льняное облако, упругие груди напряглись.

«Господи ты ее недостоин: Помни об этом, идиот».

Алек поставил перед ней маленькую скамейку, чтобы она положила на нее больную ногу, и склонился осмотреть больное место. Да, это оказалась заноза, тонкая, но, если ее не удалить, возникнет нагноение. Ее ножка была маленькой и нежной. Стиснув зубы, он принес немного воды. Затем, поднеся поближе лампу, произнес:

— Будет немного больно.

Розали кивнула, прикусив губу. Его сильная, теплая рука, сжимавшая ее ногу, причиняла такую сладкую муку, посылая маленькие уколы страсти по всему телу. Быстрым и уверенным движением Алек вытащил занозу, и она подавила готовый сорваться крик.

Он окинул ее полным заботы и поддержки взглядом черных глаз.

— Вот и все. — Он смыл водой тонкую струйку крови, промывая рану, аккуратно перевязал ногу одним из своих чистых шейных платков и поднялся, отступая. — Лучше?

Розали вскинула подбородок:

— Спасибо вам. Намного, намного лучше. Я пойду к себе в…

— Не сейчас, — спокойно велел он. — Вы собирались мне рассказать — помните? — о своей сестре.

И она начала рассказ. Рассматривая ее, Алек напоминал себе, насколько она молода, ранима. Вдова в двадцать один год, вся жизнь полетела в тартарары. Он отошел в другой угол комнаты, повернувшись спиной к окну, надеясь, что расстояние поможет скрыть охватившее его слишком очевидное физическое возбуждение.

Розали стиснула руки. Приподняла лицо, ловя его взгляд, и тихо промолвила:

— Алек, я любила Линетт, так любила. Но я уже рассказывала вам, что жители деревушки враждебно относились к моей матушке за то, что она иностранка, даже просто за то, что красива. А Линетт была совсем как матушка, такая милая и прекрасная, жаждущая всеобщего обожания и не понимающая, почему люди к ней так безжалостны.

— И вы взяли на себя обязанность защищать свою маленькую семью?

— Меня об этом просил отец.

— Ваш отец? Но сколько вам было лет, когда он умер? Вы говорили, что-то около семи?

— Не важно, я же пообещала! — Она взглянула на него почти вызывающе, ее голубые глаза были полны противоречивых эмоций. — Когда я стала старше, делала все, что могла, чтобы защитить мою бедную матушку от тех, кто… желал ей навредить. Хелен была единственной моей подругой, нашей школьной учительницей. Я обожала уроки, мне нравилось узнавать о… боже, да обо всем. И нравилось сочинять истории. Полагаю, это было моим способом скрыться от жестокого мира. Линетт же нравилось их слушать.

Розали глубоко вздохнула.

— Однако Линетт вовсе не получала удовольствия от обучения в школе. Когда она выросла, стала настоящей красавицей, совсем не похожей на меня.

Алеку очень хотелось возразить, но он сдержался.

— Вскоре она поняла, что ее стали замечать почти все местные мальчишки и мужчины. Я не могла винить ее в том, что ей нравилась их болтовня и попытки флирта, но попросила сестру быть осторожнее. — Розали покачала головой и прижата к носу большой чистый платок, который молча протянул ей Алек. — Простите, вам может показаться это таким утомительным.

— Нет, — коротко ответил он. — Что же случилось? Что заставило ее убежать?

Алек видел яростное биение пульса на ее шее, легкий румянец, окрасивший изящные скулы. Она облизнула губы.

— Был один человек в деревушке…

— Продолжайте.

— Он давал мне читать книги. Его звали Томас, сын местного сквайра. Том часто проезжал верхом мимо нашего коттеджа и, видя меня, останавливался и беседовал. Я подумала, он друг. Мне было почти девятнадцать, и Томас пообещал, что защитит нас от сеющих вражду смутьянов.

— И не сдержал обещания?

Она быстро покачала головой:

— Я была дурой. Пришла сказать ему, что деревенские парни опять преследуют матушку, издеваются и пристают к ней за то, что она иностранка, когда та заходит в деревенскую лавку, и прочее, прочее. Томас предложил мне встретиться с ним вечером, на церковном дворе, и он… попытался меня соблазнить.

Алек сделался смертельно спокойным.

— Я ответила, что пришла сюда за помощью. Но он сказал, — Розали стиснула руки, — он сказал, что я ошибаюсь, если думаю, будто кто-то возьмет на себя труд защитить французскую проститутку и ее отродье без определенного вознаграждения. — Она пожала плечами. — Он также заметил, что я в любом случае для него слишком худая.

«Слишком тощая кляча, чтобы мужчина мог тебя объездить с удовольствием» — таковы были его слова. Розали по-прежнему помнила напор его влажных губ, как он попытался просунуть язык к ней в рот, с какой ненавистью вцепился в ее груди. Она оттолкнула его, едва сдержав приступ тошноты.