– Сиди уже на насесте, я сама, – вырвала из ее рук телефонную трубку Дарья Андреевна.

Елисеев прибыл к ним по первому звонку, еще быстрее, чем ученики к Марье Андреевне.

– Ой, как вы вовремя! – встретила его у дверей Наталья Андреевна, в цветастом домашнем платье. – У нашей девочки любовный бзик, и она не хочет нас видеть. Ну и… мы по этому поводу переживаем. Кстати… Машенька! А не выпить ли нам чаю с приятным человеком?

Наталья Андреевна уже успешно освоила некоторые красивые позы из старых журналов и теперь стояла перед Елисеевым, выпятив грудь, далеко отставив зад и поигрывая ножкой.

– Феденька! Вы не представляете! Лёля уже целый вечер ничего не ест! Ни-че-го! – подлетела к врачу Марья Андреевна со слезами на глазах. – Она… она доведет себя до истощения! И… Ой, вам ли не знать, до чего еще могут довести себя прекрасные девушки, неопытные в делах любви. Я уж и так к ней подхожу, и эдак, а она…

– Федор! – отстранила всех мощной рукой Дарья Андреевна. – Чего тут думать – помогите нам выломать дверь!

– Погодите… – не успевал вертеть головой Елисеев, – дайте мне пройти к Ольге… Где она?

– Ну так в своей же комнате! – повела его в комнату к Ольге Марья Андреевна. – Пойдемте, я вам покажу… И… может быть, обойдется без взломов? Мне кажется, это крайняя мера.

– Марья! К тебе ученики! – позвала Дарья Андреевна, и сестре пришлось оставить дочь на доктора.

Елисеев громко постучал и весело позвал:

– Ольга! У меня есть для вас хорошие новости.

Дверь распахнулась сразу же.

– Заходите, – проговорила девушка и захлопнула за ним дверь прямо перед носом у тетушек.

– Ну и ничего! – повернулась к Наталье Андреевне старшая сестра. – Зато здорова… я ж вижу! Успела увидеть…

А в маленькой комнате расстроенная Марья Андреевна диктовала двум паренькам:

– В лирике Лермонтова выделяют более тридцати мотивов. Но основные – это свобода, борьба, одиночество… Одиночество… Боже мой, и Лермонтов туда же! Кхм… Значит, одиночество, написали? Вот стихотворение «Желание»…

– Маша! – появилась в дверях голова старшей сестрицы. – Не беспокойся, Ольга впустила Елисеева в комнату, мы сейчас подслушаем, ты работай.

И на душе у Марьи Андреевны стало спокойнее. Федор – настоящий врач, а значит, в беде Оленьку не оставит.

Елисеев же тем временем вошел в комнату к девушке и сообщил:

– Ну что, Ольга, я уже почти договорился насчет вашего компьютера. Позвонил этому пациенту, он даже не в фирму его, а себе возьмет, с путевками все как положено – встретитесь, договоритесь.

– Ничего мне не надо! – вдруг горящими глазами взглянула на Федора девчонка. – Только заберите его от меня! У меня из-за этой фиговины вся жизнь наперекосяк! Ничего! Жила со старым и еще проживу! Заберите! Сегодня же!

Елисеев даже перепугался от такого напора.

– Ну хорошо, что уж вы так. Заберу… Только… Вы б мне рассказали – что случилось-то? Ваши тетушки сильно волнуются.

– А вам какое дело? – прищурилась вдруг Ольга. – Вы ко всем так бегаете? Не успели ваш номер набрать, а вы уже здесь! Вы и в самом деле ко всем так? Или только мы чем-то выделились?

Елисеев чуть покраснел. Ну… честно говоря, были у него некоторые корыстные мотивы, но не раскрывать же их сейчас перед этой рассерженной Ольгой! Да и велика ли корысть?

Сам Елисеев уже жил с отчимом, мать давно умерла, а Ивана Даниловича Федор любил, считал его отцом и звал батей. В последнее время батя стал сильно сдавать. Ему нужно было срочно переезжать в деревню – там и воздух другой был, и движение, и дело каждый час, а здесь, в городской квартире, пенсионер сидел на диване, круглыми сутками смотрел телевизор, на улицу уже и не спускался, чувствовал себя никому не нужным и… и медленно угасал. А ведь еще и семидесяти не стукнуло. Нужно было в деревню. И уже домик Федор прикупил, и уже сколько раз говорил бате про деревню, но… не хотел его отчим перебираться, и хоть ты что! Все говорил, что живет только для Федора и куда ж еще от него уезжать?! И на кого он оставит своего сынка? А Елисеева расстраивало совсем другое – его старик еще хоть куда, однако ж… кто ж там будет ему варить, убирать? Постирать рубашку, и то некому будет. А ведь как славно было бы, если бы батя познакомился с женщиной! Жили бы вместе, он бы по хозяйству крутился, во дворе – строгал, пилил, кромсал бы чего-нибудь, а она… она бы дом держала. Да Елисеев бы сам лично им помогал! Корову бы купил! Да, а что? Купил бы! Вот и мечтал Федор Елисеев найти своему отчиму подругу. А подруга никак не находилась. И столько женщин, а все делились на две категории – либо были уж совсем старенькие, которым далеко от больницы отъезжать нельзя было, либо, наоборот, молодые, которые о деревне и слышать не хотели. Столько искал, а тут – на тебе! Сразу три «девицы», да еще такого аппетитного возраста! Вот и ходил к ним Елисеев по первому зову, присматривался… А напрямую предложить деревню с коровой еще опасался. Лучше уж постепенно. Ну и разве об этом Ольге расскажешь? Она ж… поймет все не так, еще взбрыкнет, и вся идея насмарку!

– Оля, я… я просто очень люблю людей… зрелого возраста. Ну… понимаю я их.

– А кто их не понимает? – недоверчиво фыркнула Ольга.

– Вы! – поймал ее за язык Федор. – Вот вы и не понимаете! Они с вами живут, а вы… ну вот смотрите – из-за чего у вас сейчас трагедия?

– У меня не трагедия, кто вам наплел? – возмутилась девушка.

– Не наплели, а сказали… ваши же родственницы, – поправил ее Елисеев. – Может быть, для вас это не трагедия, но ведете вы себя так, будто бы завтра собираетесь в монахини постричься! А они к этому еще не готовы.

– Не в монахини! А просто… – сорвалась Ольга. – А просто… я разочаровалась во всех! В любимом! В подруге, в друзьях! Гады!

– Ого! – удивленно вздернул брови Федор и решительно приказал: – Рассказывайте. Ну не молчите, не молчите, я врач, мне можно. Давайте – что у вас болит? Что случилось?

Ольга отвернулась к окну… И как-то само собой получилось, что стала ему рассказывать про все.

– …Мотиву свободы противостоит мотив неволи… – методично диктовала Марья Андреевна. – Вот вспомни, Игорь, какой стих…

– Маша! – снова влезла в дверь голова Дарьи. – Он у нее уже все расспрашивает, и Ольга ему все рассказывает, рассказывает. Оказывается, у нее ссора с ее парнем, он, негодяй, ее предал, а Оленька… а вы чего выпучились?

– Даша, а она его впустила? – загорелись глаза у Марьи Андреевны.

– Ну да! Сидят в ее комнате, Наташка подслушивает. Ну ты тут работай, а я потом тебе расскажу… – И голова исчезла.

Повеселевшая Марья Андреевна посмотрела на своих учеников и выдала:

– А вот про любовь мне нравятся стихи Есенина! «Ну целуй меня! Целуй!» Да… Кучеров, не отвлекаемся! У Лермонтова тоже хорошие стихи были, например, «Прощай, немытая Россия!». Это я о мотивах неволи.

Ольга уже рассказала Елисееву всю свою драму и теперь ждала от него ответа.

– Ну и как?! – спрашивала она его с таким видом, будто бы это именно он был виновником всех ее злоключений. – Ну и как мне теперь жить? Вам-то хорошо, вы пришли, навели тут шороху, а я… а я теперь… Я ж и вовсе не знаю – как теперь жить-то с таким горем?!

Елисеев, к ее удивлению, в грусть не погрузился. Наверняка он был бесчувственным бревном. А может быть, ему никогда не приходилось любить, и все ее откровения были просто пустыми словами. Разве он сможет ее понять?!

– Понимаешь, Оля… Любовь… когда она рушится, она стоит того, чтобы из-за нее переживали…

– Все же стоит? – поддела его Ольга.

– Ну да… но… она не стоит того, чтобы из-за нее портить жизнь другим.

– А я и не порчу, – буркнула Ольга. – Я ж никого не заставляю… И потом! Любовь – это самое сильное чувство! Из-за нее все можно вытерпеть! Потому что сильнее нее на свете и нет ничего! Это я точно знаю – меня мама учила. Она у меня учитель, она знает. Из-за нее люди даже умирают, и ничего… считается нормальным. Вот я и… страдаю! Только не знаю, как дальше-то жить… такое горе…

– Ага… – потер нос Елисеев. – А я вот тебе кое-что расскажу…

В комнату Маши снова втиснулась голова Дарьи Андреевны.

– Маша-а-а! Они уже о любви заговорили! Ой, Машка, чует мое сердце, будет у нас в родне врач! И как ко времени-то! А то у меня опять сегодня поясница разболелась!

– А у меня отец тоже врач, а у бабушки все время ноги болят, а папа только говорит, что ей меньше по магазинам скакать надо! – вдруг выдал ученик. – И ни фига не лечит.

– Как это? – вытаращилась Дарья Андреевна. – Совсем, что ли, не лечит?

– Он ее только в пансионат отправляет. А она сбегает оттуда через день, – пожал плечами парнишка.

– Нет, Маша, я в пансионат… я уже давно говорила – не поеду! Ишь чего придумал! А ты, мальчик, ты бы… ты бы учился лучше!

– Кучеров! Чего ж ты лжешь?! У тебя отец не врач, а ветеринар! Ну надо ж понимать! – возмутилась Марья Андреевна и тут опомнилась. – В учебник смотри! Что там у нас? «Я думаю о ней, я плачу и люблю. Люблю мечты моей…» Даша! А ты уже пригласительные на свадьбу купила?

– Нет еще… – испуганно захлопала глазами Дарья Андреевна. – Сейчас побегу! Боже ж мой, так и подписать не успею, так все стремительно!

– Погоди! Не бегай… Потом вместе сходим. Выберем, чтобы на картинке был красный крест и…

– И клизма, – добавил Кучеров.

– Ну да, и клиз… – кавнула было головой учительница, но, сообразив, рявкнула: – Кучеров! Учи наизусть отрывок из «Пленного рыцаря»!

А в Ольгиной комнате вовсю шел воспитательный процесс.

– Нам выпало жить, а мы это не ценим, – задумчиво расхаживал по комнате Елисеев. – У меня летом был ложный вызов… ну не то чтобы ложный… Один мой пациент… он вызвал «Скорую». Мы приехали – там сообщили, что приступ. Приезжаем, сидит молодой парень, инвалид детства, передвигаться сам не может. Ну и… один сидит, мать выскочила ненадолго. А у него… у него окно ветром распахнуло, ну и… цветок с окна упал. Парень нас вызвал, чтобы мы этот цветок подобрали, пока он не засох, и ему принесли… Может быть, надо было отругать паренька – нашей помощи ждут настоящие больные, но… ты знаешь, язык не повернулся.