Даше это показалось странным.

– Неужели вам ничего не дали попробовать?

Он высоко поднял черные брови.

– Нет, конечно! Для подготовки таких междусобойчиков Тамара, как всегда, пригласила профессионального повара из соседнего ресторана. Он заперся на кухне и со вчерашнего дня готовит разносолы. Никого, естественно, не пускает. О том, чтобы стащить кусочек, даже вопроса не стоит! – он нарочито жалобно вздохнул, и пассажирки засмеялись.

Несмотря на показное веселье, Даша сильно нервничала. Зачем она туда едет? Туда придут давно знакомые между собой люди, а она всем чужая. Будет чувствовать себя ужасно неловко, и всё.

Когда Тамара Сергеевна с сияющим видом бросилась им навстречу и крепко обняла, у Даши немного отлегло от сердца. Пройдя в большую комнату, очутилась среди модных дам в роскошных вечерних туалетах и безупречным макияжем, и снова почувствовала себя не в своей тарелке. Ехидно прокомментировала свое состояние – в чужие сани не садись! Но тут же поправилась: вообще-то ее усадили в них насильно! Сама она сюда попасть вовсе не стремилась!

Когда гостей пригласили за накрытый в соседней комнате огромный стол, она поразилась обилию блюд и их изысканности. Они были настоящими произведениями кулинарного искусства. Даше казалось кощунством даже задеть эти башенки, корзиночки, замысловато уложенные салаты, кусочки разнообразного мяса, колбасы и сыра.

Но голодные гости, не чинясь, дружно разрушили шедевры повара, разобрав их по своим тарелкам.

Иван Васильевич учтиво положил Даше по кусочку каждого блюда. Сначала она стеснялась, боясь, что перепутает приборы и начнет есть рыбу не той вилкой, но, увидев, что каждый занят лишь собой, и на ее промахи не обращает никакого внимания, начала есть с удовольствием. Такой вкуснятины ей за всю свою жизнь пробовать еще не доводилось.

Для детей, которых оказалось восемь, в маленькой комнате был накрыт отдельный стол, чтобы ни они не мешали взрослым, ни взрослые не смущали детей.

Даша уже не раз бывала здесь в гостях, поэтому знала, что квартира большая, из четырех комнат, причем маленькая комната гораздо больше гостиной в доме Валерия.

После обильного застолья в соседней комнате зазвучала музыка и начались танцы под яркий пульсирующий свет. Чтобы не участвовать в общем разговоре, Даша ушла туда. Около восьми музыка на пару минут смолкла, и из прихожей послышался громкий восторженный голос хозяйки:

– Что ты так поздно, дорогой! Пойдем, я тебя хоть чуть-чуть угощу!

Танцы возобновились снова и минут через пятнадцать Даша, устав, присела передохнуть на стоявший в углу большой мягкий диван. В этот момент в комнату вошел запоздавший гость, сопровождаемый довольной хозяйкой. Похоже было, что бедняга был доставлен сюда под конвоем. Даша его прекрасно понимала, она и сама попала сюда подобным образом.

Звонкий голос Тамары Сергеевны прорывался даже через волны громкой музыки:

– Потанцуй немного, дорогой! Надеюсь, тебе будет весело! Гостей ты почти всех знаешь! Но я тебя кое-с кем познакомлю!

Она пристально вгляделась в полумрак комнаты, кого-то выискивая. Даша стала подозревать, что ее, и вжалась в спинку дивана, стараясь стать как можно менее заметной. Ей вовсе не улыбалось становиться объектом очередного благодеяния. Как же! Она же одинокая женщина с ребенком, ее пристроить надо, познакомив с хорошим человеком.

Наверняка это и задумала хозяйка, так настойчиво приглашая ее на праздник. Вошедшие уже двинулись к дивану, заставив Дашу забеспокоиться, когда из коридора прозвучал громкий голос Иванова Васильевича. Тамара Сергеевна повернулась на голос настойчиво зовущего ее мужа, пообещала:

– Я сейчас! – и вышла из комнаты.

Даша почувствовала непонятное беспокойство и попыталась рассмотреть вошедшего гостя сквозь вспышки яркого света. Тот, почувствовав ее пристальный взгляд, подошел поближе, склонился над ней и замер, будто увидел привидение. Она взглянула в его лицо и нахмурилась, чувствуя пробивающееся сквозь ледяной панцирь неприятное волнение.

Перед ней стоял Юрий, глядя на нее потрясенными неверящими глазами.

Глава шестая

Юрий, как радар, настроенный на определенную волну, заранее чувствовал присутствие Даши. Когда по коже пробегала странная волна полувосторженного-полуболезненного озноба, он осознавал, что она пришла на работу. Когда появлялось неприятное чувство личной утраты, это означало, что Даша покинула здание. Эта зависимость угнетала, но ничего с собой поделать он не мог.

Забавное чувство, которым он развлекался от нечего делать, внезапно приняло угрожающие размеры и грозило поглотить его целиком. Самым опасным, как ему представлялось, было нежелание что-либо предпринять, дабы выбраться из затягивающей топи. Обостренные до предела нервы начинали вибрировать, как перетянутые гитарные струны, едва он начинал подумывать, что будет, если он снова ничего не добьется и уедет отсюда несолоно хлебавши. А это было вполне возможно: Даша старательно избегала встреч, и это получалось у нее удивительно хорошо. В лучшем случае ее удавалось увидеть в переполненном пациентами и сотрудниками кабинете. И даже тогда, когда он пробивался к ней сквозь толпу и заговаривал, она умудрялась переадресовать его вопрос кому-нибудь другому. В этом она достигла иезуитского мастерства.

Сначала он злился и негодовал от ее откровенного пренебрежения, но скоро испугался, сатанея от невозможности что-то изменить. Когда она смотрела сквозь него пустым и равнодушным взором, у него появлялось противное чувство, что она забыла, как его и звали. Вычеркнула из своей жизни, как исправленную двойку из дневника.

А как они славно болтали в ее кабинетике! Конечно, он хотел гораздо большего, но был благодарен и тому, что перепадает. У Даши оказалось тонкое чувство юмора, она была изрядно начитана и часто ставила его в тупик разговорами о книгах и авторах, о которых он даже не слыхал. Его смешили ее характеристики хрестоматийных героев, которых она воспринимала вовсе не так, как преподносили в школе.

Они болтали обо всем, но только не о ее жизни. Когда он пытался хоть немного о ней разузнать, Даша небрежно отшучивалась – мол, героини романа из нее все равно не выйдет, поэтому не о чем и говорить.

И вот их милые посиделки жестоко оборвались. Уже через пару дней он понял, что отчаянно скучает по ней и их невинным беседам. Чтобы не впасть в уныние, внушал себе, что на него так действует лишь новизна положения, и ничего больше. Никогда он раньше столько времени не разговаривал с девушками. Всегда считал, что они созданы для другого, гораздо более ощутимого.

Попытался выяснить, отчего она так изменилась. Неужто узнала, что к нему приезжала Любаша? Постарался припомнить, когда произошла перемена в их отношениях. Сопоставил события, и в голову пришла преотвратная мысль: все сходится. Если Любаша ляпнула что-нибудь лишнее и это дошло до Дашиных ушей, то всё ее дальнейшее поведение вполне объяснимо.

Попытался встретиться с ней и откровенно поговорить, но Даша ничего не хотела слушать, при его словах застывала, как соляной столб, и тут же находила дела в противоположном от него месте. Когда он с отчаяния ворвался к ней в кабинет и попытался объясниться, несмотря на стоявших рядом сослуживиц Веру и Марью Ивановну, она остановила его одним-единственным взглядом суровых золотистых глаз.

Ох уж эти ее глаза! Он очень любил, когда она смеялась – тогда глаза сверкали теплыми всполохами, принося его сердцу мягкую отраду. Но сейчас это были холодные требовательные кинжалы, не желающие, чтобы ее конфузили перед знакомыми, и он сдался. Замолк, повернулся, и ушел.

Даже встречаясь с ней в коридоре или в комнате, полной посторонних глаз, его охватывала испепеляющая, жаркими волнами исходившая от нее чувственность, и он не понимал, почему этого не ощущают другие. Или это то, что предназначено ему одному? Он уже не был уверен, что ему будет достаточно одной, пусть даже самой страстной ночи, чтобы выгнать из ослабевшей души болезненную зависимость.

Время уходило, не оставляя надежды, и в последний вечер перед отъездом он, уже ни на что не надеясь, в полнейшем отчаянии подкараулил ее в коридоре, схватил за руку с едва видимыми следами загара и едва удержался, чтобы не перецеловать тонкие пальчики.

Не отпуская, попросил горячечным шепотом:

– Милая, давай встретимся. Просто поговорим. Я всё тебе объясню! Приходи ко мне!

Честно говоря, вообще плохо помнил, что говорил ей в тот вечер, так был расстроен. Чувствовал, что всё впустую – она не придет, хоть заплачь, хоть умоляй, стоя на коленях, хоть умри тут у нее под ногами.

Она укоризненно посмотрела на него потемневшими глазами, выдернула руку и пошла своей дорогой. Уничтоженный, он ушел в свой номер и остался стоять один посредине спальни, потерянно глядя в незашторенное окно. Небо всё больше темнело. В темно-серой, почти черной, бездне, появилась одна звездочка, потом другая, потом выплыла немного скособоченная, с нагловатой улыбкой, плохо соображающая круглая луна, а он все стоял, широко расставив ноги и слегка покачиваясь. Ему казалось, что ноги уже приросли к полу, и он не сможет сойти с этого места, даже если и захочет.

В голове стоял непрекращающийся гул, будто по вискам непрерывно мчался скорый поезд, а тело жестко напряглось, внушая упрямой девчонке одну простую мысль: иди ко мне! Иди ко мне! Почему-то казалось: если он сконцентрируется как следует, то его отчаянное желание непременно сбудется.

Ночь выдалась совершенно беззвучной, одной из тех, когда непонятно, где находишься – в одиночестве среди безветренной пустыни или в комнате. Все его чувства были так обострены, что ему слышалось, как в вышине шепчутся благовоспитанные звезды, осуждая недостойное поведение подвыпившей луны. Пригорюнившись и склонив голову на грудь, он размышлял, что будет делать дальше.

Следует признать, его попытка соблазнить Дашу провалилась. Что ему делать дальше? Сможет ли он ее забыть и жить дальше как ни в чем ни бывало? Однозначно нет, нечего и пытаться. Но и поселиться здесь, чтобы вымаливать жалкие крохи ее внимания не позволяет гордость. Да и нереально это. Но что ему может помешать еще раз приехать сюда весной? Усмехнулся на это слабое подобие утешения, и снова, как в фантастическом фильме, продолжил взывать к девушке.