В те первые месяцы, когда с него наконец сняли «воротник», он вернулся к необъятным ландшафтам в попытке снова ощутить эту необузданную, полную надежд детскую свободу. Казалось, что он больше никогда не сможет работать каменщиком – во всяком случае, на прежнем уровне. Пошли слухи, что глаза Шона и его нетвердая рука уже не потянут ту сложную работу по камню, которой он славился. Когда он пришел устраиваться на работу в «Керк касл» вскоре после травмы, то сразу понял по нервной походке и бегающему взгляду управляющего, что тому уже что-то нашептали.

Потом наступил самый паршивый период, когда он работал каменотесом, подгоняя куски камня в пригодные к использованию блоки и плиты. Он это ненавидел. Мясницкая работа. Его заставляли обтесывать узорно вырезанные опоры ворот до состояния безликих каменных блоков.

Они платили ему по четыре фунта в час и продавали заказанные блоки по восемьдесят фунтов за ярд.[3] Он терпел эту каторгу ради редких возможностей реставрировать некоторые произведения искусства, и эту работу он делал с любовью настоящего мастера. Но даже эти редкие случаи не приносили радости. Проект, который занял четыре недели кропотливой работы, подгонки, обточки, резки, гравировки и принес ему всего лишь шестьсот фунтов, был немедленно продан почти за пять тысяч. Он начал ненавидеть и своих клиентов, и своих нанимателей – два качества, которые могут испортить репутацию. Он свалил, когда его непосредственный начальник попросил его срезать основу мраморного бюста, возможно, эпохи императора Августа, для клиента в Сент-Хелене, который хотел зацементировать ее в стену бассейна.

– Вот и все, старина Шон, – бормотал он себе под нос в ожидании автобуса в тот день. – С тебя достаточно.

И он отправился в горы. Всегда до конечной остановки автобуса или электрички – Моул Фаму, Сноудон, Кембрия, Пик Дистрикт, – и всегда в те места, куда можно взобраться и смотреть на все сверху. Это были дни душевного покоя. Было и сожаление, но он находил сладостное умиротворение в своих долгих прогулках. Нездешнее дремлющее великолепие древних гор вновь утешало его и наполняло покоем. Раз в неделю он отправлялся на одну из этих гор. Он сидел на самом верху и смотрел вниз, на маленький мир под ногами, и ему было хорошо.

Позади него кто-то начал хлопать, вытащив его из мечтательного состояния. Один за другим большинство остальных пассажиров присоединились и захлопали в ладоши.


Шон не знал, на кого злится больше – на Хилари, на горбуна, тащившего сумки, или на самого себя за то, что позволил ему это делать.

Последнее, что он ожидал увидеть в таком месте, – это портье. Он возник из ниоткуда после раздачи ключей, схватил три сумки волосатой ручищей и зашвырнул еще один баул через плечо, будто перышко. Он буркнул, чтобы они следовали за ним, и рысью рванул по ступеням и декоративным тропинкам к их вилле; костяшки его пальцев побелели от напряжения. Когда они, жутко вспотев, спустя пару минут добрались до жилища, он снова что-то буркнул и протянул руку за ключом. Хитрым взглядом стрельнув в Шона, когда тот полез в карман за ключами, горбун вытер руку о футболку на толстом животе и впустил их в дом. Но сам и не думал уходить и продолжал стоять. Хилари со смущенным видом подавала какие-то знаки. Шон озадаченно смотрел на низкорослого мужика.

На лице того читалось: «Ты, конечно, здоровяк, но я притащил все твои сумки в одной руке! И твоей бабе понравилось! Она оценила мою силу!»

Хилари прочистила горло.

– Так у тебя есть что-нибудь для него?

Черт! Чаевые! Чувак ожидал оплаты своих трудов, конечно же. Шон еще не обменял дорожные чеки. Все, что у него было в кармане, это монета в сто песет (слишком мало) и банкнота в 5000 песет (а это уже жирновато будет). Он повернулся к портье спиной и порылся в карманах. Вот черт! Ему придется отвалить парню 15 фунтов за то, что он тащил сумки, которые никто не просил его тащить! Черт! Он протянул ему деньги с дурацкой натянутой улыбочкой. Парень даже не поблагодарил. Он подумал, что Шон педик, а Шон закрыл за ним дверь и рухнул на кровать, пытаясь думать о хорошем.


– Двухкомнатные апартаменты для семьи из шести человек, а однокомнатные – из четырех.

– Нет-нет. Слушайте. Я специально заказал двухкомнатные апартаменты. Я физически обозначил это, написал на бумаге и заплатил за это.

– Двухкомнатные апартаменты для шести человек. Вы – одна комната.

Пастернак знал, что повышение голоса и проявление характера уничтожат все шансы на получение заказного жилья. Он старался оставаться любезным.

– Это какая-то административная ошибка. Отправьте факс туроператору, и он подтвердит мой заказ.

– Нет. Вы не тратить больше моего времени.

Портье достал ключи.

– Комната 412. Паспорт.

– Что?

– Четыре паспорта.

– Зачем?

– Нет паспорт – нет ключ.

– Но вам же не нужны все наши паспорта? Единственным ответом было легкое нетерпеливое подергивание правой руки.

– Четыре паспорта – двадцать тысяч песет.

– Что?

– Депозит. Пастернак достал его.

– Как мы сможем поменять наши дорожные чеки без паспортов?

– Обменяйте здесь.

– Ха! Вот уж нет, приятель!

Тщедушный администратор обшарил Пастернака изучающим взглядом блестящих черных глазок и, коснувшись кончиком языка усиков, кивнул.

– Три паспорта. Двадцать тысяч песет.

Пастернаку надоело спорить. Они теряли ценное время, которое можно с тем же успехом потратить на пьянку. Он собрал паспорта, объяснил ситуацию, взял у Майки деньги и подумал про себя: когда же наконец начнется веселье?


– Который час?

– Половина четвертого.

– Черт. Самая жара.

– Духота.

– Что собираешься делать?

– Не знаю. Неплохо было бы просто поваляться у бассейна. Позагорать немного для начала, пока солнце не так жарит. – Она с вызовом посмотрела на него. – Познакомиться с другими отдыхающими.

Шон дернулся. Он хотел перейти в защиту, но Хилари засмеялась.

– Попался!

Он поднял руку, сдаваясь, но на лице его оставалось обеспокоенное выражение.

– Нет, серьезно. Постарайся не особенно глазеть на людей, хорошо? Я тебя знаю. Ты нас завалишь знакомствами. Слишком боишься обидеть людей.

– Я?! А кто из нас выставлял себя идиотом, пытаясь говорить по-французски, по-гречески или по-испански?

– Это просто хорошие манеры. Нельзя считать, что все вокруг говорят по-английски…

Она хохотнула.

– Да-рагуша! Мы в Испании! На курорте! Естественно, они все говорят по-английски!

– Тем не менее…

– Ерунда!

– Просто хорошо продемонстрировать чуть-чуть стремления…

– Ерунда!

– По крайней мере, поначалу!

Она лучезарно улыбнулась ему, наслаждаясь редким ощущением превосходства.

– Полная ерунда, и ты прекрасно это знаешь!

Она пошла в атаку.

– А как насчет всех этих блюд, которые ты не можешь заставить себя съесть? Это как школьные обеды, половина которых остается под салфеткой.

– Ничего подобного.

– Да, да! – Она взвизгнула от восторга. – Помнишь Крит? Баранья голова!

Она захлопала в ладоши. Он разозлился. Это было видно по очень серьезному, терпеливому выражению его лица.

– Слушай, это тот же самый принцип. Тебе, возможно, наплевать на духовность…

– О-о-ох!

– Но мне кажется, что просто… хорошо постараться приспособиться к местным. Мы же в их стране, и мы здесь не для того, чтобы наплевать на них и на их культуру…

– Нет, мы здесь для того, чтобы пополнить их казну!

– Прекрати! Ты же не серьезно…

– Я чертовски серьезна. И я буду говорить по-английски, и если они не будут чертовски хорошо меня понимать, то и денег с меня много не поимеют.

Она прямо кипела дерзостью и рвалась поспорить. На секунду их взгляды скрестились, ее глаза вызывающе блестели. Бретелька ее майки сползла с плеча, чуть открывая находившиеся пониже прекрасные груди, эти маленькие сиськи, которые ему так нравилось гладить и целовать. Ему надо было просто подойти к ней и поцеловать ее, и посмотреть, куда это может их завести. Но он колебался.

Они только что прибыли. Это только начало. Он может все испортить, если начнет сразу. Он снял шорты прямо перед ней и потянулся за плавками, продемонстрировав расслабленный член. Надевая их, он знал, что она смотрит на него.

– Искупнуться не желаешь?

Между ними установилось хрупкое взаимопонимание. Перемирие было объявлено.

Шон заплатил за два лежака и пошел выбрать пару поновее из штабеля в углу внутреннего двора. Пока он выбирал, из ниоткуда материализовались два помощника разных возрастов и размеров и вступили в схватку за право помочь ему перенести лежаки на десять шагов до места, где они бросили полотенца. С заискивающими улыбочками и еще более умильными ужимками они пытались заинтересовать его именно в этом лежаке и именно этом матрасе, выглядевших одинаково неудобными. Новости о щедром на чаевые мужике распространились быстро. Он их разочаровал и потащил все на себе. Ему хотелось самому отработать свое недельное пособие.

* * *

– Эй, а ведь наш лох был прав! Неплохое местечко!

Так оно и было. Мраморные полы, просторные комнаты и широкий диван-кровать. Могло быть намного хуже. Пастернак распахнул холодильник.

– Смотри-ка! Бесплатный хавчик!

– Это объедки прошлых жильцов, резиновая ты задница!

– Ни фига! Апельсиновый сок, вода, рулетики…

Он вытащил все из холодильника и вывалил на диван, одновременно запихивая в рот булочку и запивая апельсиновым соком.

– Круто!

Он огляделся, жуя и разговаривая с набитым ртом:

– Все будет ништяк! Мы превратим это место в… Логово Любви!

Майки пригладил свои кудри.

– И кто же из нас, счастливцев, будет спать в атмосфере твоих испарений в том маловероятном случае, если тебе удастся кого-нибудь снять?

– Ну не знаю, ребятки. Наверное, вам придется тянуть жребий.