— Чем что, кто? — раздраженно спрашивал Игорь.

— Чем ты. А подумал о чем? — отвечала мама, поджимая усы.

У мамы всегда, сколько Игорь помнил, были усы. Она их совершенно не стеснялась. Она всегда жила так, как ей удобно. И поэтому всегда была права. Игорь это ценил. И Софа ценила. Со временем она смирилась с неравными условиями борьбы и тихо заболела. Софа заболела не из-за мамы, а потому что у нее не было совести.

— Она забыла свой долг перед семьей, — заявила свекровь.

Игорь молча согласился и отправил Софу в Нью-Йорк. И сыновей, и внуков, и маму. Для Софы это уже не имело значения. Она просто умерла в хороших комфортабельных условиях. А мама осталась. Чтоб она еще сто лет прожила. Пусть дети там будут присмотрены. И внуки. Только кому теперь сказать «прости»? Софа добилась своего. Она стала главным человеком в его жизни.

«Я же смеюсь от щекотки? От радости? Когда сделка хорошая и сам у себя украду? Софа, ты помнишь?» Софа, конечно, помнила, ее жизнь прошла под Игорем. В хорошем смысле. На похороны он не поехал. Дела.

— Ей уже все равно. Ко мне тоже можешь не приезжать, я таки, оказывается, выродила вонючку, да? — кричала мать по телефону.

— Мама, ты успела ее полюбить? — устало поинтересовался Игорь.

— А когда я кого-нибудь не любила? — живо возмутилась мать.

— Да, мама, я понимаю.

Когда Софа уезжала, она сказала мужу:

— Поживи для себя немножко.

Это было три года назад. Три года назад Игорь Львович понял, что солнце уже норовит присесть за горизонт. И еще он понял, что не любит петрушку. Только не активно — до ненависти, а просто не любит, и все. Он готовил себе салат и, нарезая зелень, вдруг подумал, что без нее ему будет вкуснее. Хотя до того — и так было хорошо.

Но Софу не вернешь, небосводу не заплатишь, зато расставание с петрушкой не принесло сожалений. Наверное, это и значит, «пожить для себя».

Секретарша вскочила со стула, едва не сломав ногу:

— Игорь Львович, вам звонили из Нью-Йорка. И вот — вам подписали документы на линию полиэтиленовой упаковки. И еще…

— Да, — сказал Игорь Львович и запер кабинет. Каждый его день начинался со звонка матери. Ей не спалось. Правнуки выходили из-под контроля. Чужие дети — чужие проблемы.

Он отзвонил по делам и стал думать о Марке. Игорь Львович любил думать. Он наслаждался, когда одна мысль плавно перетекала в другую и неожиданно прерывалась накопленными за жизнь образами. Игорь мог бы составить из них сонник. Сонник для грезящих наяву. Но он не занимался бесплатными проектами и поклонами в пользу нищих. Игорь Львович полагал, что если каждый мужчина будет зарабатывать деньги и кормить только своих, то в мире наступит долгожданное благоденствие. А эфемерным сонником можно пользоваться, только плотно прикрыв двери кабинета.

Мысли о Марке текли по двум противоположным направлениям. Марк ему нравился. Он умел удивлять. Удивлять ежедневно и неорганизованно. Марк, казалось, не впадал в депрессии, не рефлексировал. Он перся по жизни. И перся как танк, с другой стороны, Марк, конечно, был подлецом. Наглым, но очень талантливым. Он не мог не знать, что Игорь будет осведомлен о поездке уже в тот день, когда Марк только соберется отвезти документы. Но страна пребывания вызывала восхищение. Марк мог поехать куда угодно. Деньги были — Марк рискнул и крутанул убийственный (потому что за это часто стреляли) контракт с металлом. Но куда угодно уперлось в простое название — Объединенные Арабские Эмираты. «А в Дубаи, а в Дубаи сидит под пальмами Махмуд-Али». Логика у паршивца блестящая — там, где под пальмами сидят «али», нет места обрезанным по правилам иудейской веры. Поэтому Игорь Львович не поедет на лихом жеребце через семь морей водворять блудного сына на нужное место. В паспорте на выезд, конечно, не указывается национальность. Но Игорь Львович вполне привык к золотому правилу о том, что бьют не по паспорту, а по морде. А от этого арабами брезговал. Лучше не связываться. Ай да Марк! Только вот зачем так активно плевать против ветра? Если на одежде не хватает жидкости, то можно стать под душ, и все будет красиво.

В этот раз Марк перегнул палку. Нет, сломал. Перегнул он ее еще при первом знакомстве. Но сейчас в Игоре Львовиче взыграла кровь обиженных предков. Марк неожиданно для самого Игоря Львовича наступил, оказывается, на очень большую мозоль. Даже на инфицированную растертость.

— Галочка, — встрепенулся вдруг Игорь Львович, — Марк вернул нам кредит?

— Да, — нежно ответила телефонная трубка.

— Давно?

— Еще на той неделе.

Игорь Львович рассерженно огляделся. Он сам отслеживал поступление денег. Он помнил об этом кредите так долго, что вдруг забыл. Марка не упрекнешь в финансовой нечистоплотности. И бойцов посылать не из-за чего. Мысли Игоря Львовича неожиданно пронеслись над картинами жестокой расправы и пышных похорон Марка.

— Жаль-жаль…

Игорь Львович вздохнул. Марк не тянул на заказное убийство. Он наплевал в душу, но если бы за это убивали, планета вымерла бы еще при неандертальцах. Интересно, у них была душа? Если нет — значит, вымерли бы позже. Но это лирика. А Настя на даче? Вот тогда начнется бытовая трагедия и стоны по разбитой любви. Настя… Игоря Львовича начало знобить. Он становился очень уязвимым, когда речь шла о семье вообще и о Насте в частности. Настя была красивой доброй девочкой. Бесхитростной. Значит, глупой. Игорь Львович просмотрел. Или Софа? Но Настя была, и этого достаточно, чтобы у Игоря сладко сжималось сердце. Он увидел ее впервые, когда ей только исполнилось десять лет. Мама была права: его старший сын сделал «что-нибудь» похуже. Он привел в дом разведенную женщину с ребенком. Не считая того, что женщина была старше сына на шесть лет. А «бесплатное приложение» Настя не могла родиться у двадцатидвухлетнего папы.

— Это что? — строго спросил Игорь Львович, глядя на парочку новых родственников.

Мама сидела в кресле и удовлетворенно улыбалась.

— Я повторяю: это что? — закричал Игорь.

— Это когда у нашего папы болит голова, он начинает заговариваться. Сейчас дадим таблетку, и все пройдет. Сережа, ты рассказал бы о нашем папе своей девочке. — Софа нежно вывела Игоря в коридор, втолкнула в ванную и закрыла за ним дверь на крючок. — Когда нужно будет полотенце — позовешь, — сладко пропела она и пошла успокаивать будущую невестку.

Настя на носочках вышла из гостиной, где все уже целовались, и присела у двери в ванную.

— Тебя выпустить? Или ты еще глупый? — спросила она.

— Почему глупый? Это как проверить? — Игорь уже успокоился и не хотел выходить. Ему было стыдно быть таким похожим на свою маму.

— Вот ты мне скажи — то, что у свиней спереди, едят?

— Голову? — удивился он. — Не то чтобы едят, но холодец варят, точно.

— Нет, не голову, а как у меня и у мамы, только перец, — едят? — Настя из-за двери не так стеснялась, просто хотела узнать.

— Я не знаю. Нет, наверное.

— Значит, ты глупый. А кричишь. Хочешь, я тебя заговорю?

— Как?

— Заговором, как же еще? — Настя уже не сомневалась, что этот новый дедушка давненько не гулял во дворе с девочками. — Ты точно не знаешь? Уверен? Не кивай, вслух говори.

— Точно.

Настя затянула замогильным голосом:

— Как только ты узнаешь эту тайну — ты сразу умрешь. Никогда и ни у кого не спрашивай об этом, не смотри телевизор и не читай книги, не слушай разговоров на эту тему, не заказывай это в столовой — и ты проживешь долго-долго!

Игорь расстроился — в дом привели больную девочку. Теперь она стала нашей, и ее необходимо повести к врачу. Боже, а что сказать-то ему: «она меня заговорила свинячьим писюном»? Мама родная…

— А ты всех так заговариваешь? — спросил Игорь Львович.

— Нет, только тебя. По блату. Так ты сразу кричишь, а так начнешь прислушиваться — вдруг кто-то о заговоренном шептать начнет. Понял теперь? Меня Настя зовут.

— Тогда выпускай, Настя.

Она победила его сразу. Из-за нее он сразу был посажен в тюрьму. Мимоходом она подарила ему фактически вечную жизнь. Ну, какой нормальный человек будет интересоваться подобными глупостями? Игорю было сорок два года. Маленькие дети его уже не интересовали. Но Настины косы, похожие на два белых шнурка, тронули его сердце. Очень хотелось девочку.

Через три года Настя стала неуправляемой. Мерзкой. Игорь Львович вез сына, Лиду, его жену, и Настю в Крым. Настя курила в окно. Сережа расстроенно держал Лиду за руку, она же — себя за живот. Готовились поиметь сына.

— Настя, прекрати курить, — строго сказал Игорь, желая как минимум разорвать ей рот.

— Сейчас, еще пару тяг, — томно ответила внучка.

— Настя, я остановлю машину, пойдем пешком.

— Не старайся, старый, я и так выпрыгну.

Нервы Игоря Львовича с треском лопнули.

— Лида, вы растите урода! — крикнул он невестке и вышел из машины.

Настя в слезах кинулась вслед за ним:

— Зато вы все такие хорошие, честные и прекрасные. И с вами всего лишь надо прожить целую жизнь.

Лида неуклюже вылезла с заднего сиденья, взяла Настю за руку и отправилась вдоль по дороге. Тогда, еще в Советском Союзе, автобусы ходили только назло. Лида тормознула один такой неведомо откуда взявшийся и уехала в направлении назад. Сережа, не говоря ни слова, ринулся вслед.

Игорь остался стоять неправым и оплеванным, но уверенным, что они вырастят урода. А выросла Настя, от вида которой то гулко стучало, то замирало сердце.

Софа привела его мириться к Лиде только через три года. На Настино шестнадцатилетие. Как там говорится в анекдоте о несчастных, перепивших по неопытности людях? Лучше бы я умер вчера. Игорь Львович вдруг сильно, как ничего и никогда раньше, захотел, чтобы у нее, У Насти, все было хорошо. Всегда. Потом он считал, что Бог наказал его за это. Такое сильное желание нужно было приберечь для Софы. И тогда она была бы здорова. Так отчаянно желать другому счастья можно только раз в жизни. Игорь Львович свой шанс просрал. Простите за грубость.