На нем белая рубашка, совсем как я мечтала утром. А на манжетах те самые запонки, которые запали мне в душу с самой первой встречи. И древесный аромат его парфюма, и его внешний вид, — все говорит о постоянстве. Он играет одну и ту же мелодию, пока не доводит ее до совершенства. Его гардероб однообразен до ужаса, а каждое свое жилище он обустраивает в одних и тех же цветах. 

Он — это постоянство, которое мне даже и не снилось. 

Он — это стабильность, о которой мне не приходилось даже мечтать.

Он — моя самая несбыточная мечта. 

Он — яд для меня и противоядие одновременно. Острая боль и затмевающее разум наслаждение. 

Он ни в чем не виноват, но он — часть кошмара, от которого я буду бежать всю оставшуюся жизнь.

Его лицо будто вырублено из камня. Ни тени эмоций. Ни тени жизни. Именно так он ко мне и относится, и только я могла быть такой дурой, что поверила в то, что все может быть иначе и ему не плевать на меня. 

Лезу в сумочку на плече, и пальцы почему-то дрожат.

— Тебя волнует только кот, не так ли? Держи. Это ключи от моей квартиры. Забирай своего кота и оставь меня в покое, Адам Грант. Сможешь это сделать?

— Нет. Я не могу оставить тебя.

— Можешь, — цежу я со злостью. — Еще как можешь! Так что очень тебя прошу — исчезни, наконец. Просто исчезни из моей жизни, чтобы я могла жить как прежде. Чтобы я…

— Могла делать вид, что ничего не было? — читает он меня, как раскрытую книгу.

Дыхание сбивается. 

Он ведь не должен был знать об этом?

— Если ты о том, что было между нами, то не обольщайся… Я действовала по контракту. А вот ты прицепился ко мне, как репейник к волосам. Таскаешься за мной со своим роялем и котом, доводишь своей музыкой! Слышать уже не могу! Видеть тебя уже не могу!

Становится на шаг ближе. Так невыносимо близко, что я упираюсь в его грудь, перехватывая пальцами влажную ткань рубашки. Аромат его тела обволакивает коконом. Его близость успокаивает и злит одновременно, а сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

— Лжешь, — выдыхает он. — Я вижу тебя насквозь, маленькая лгунья. И уже понял, что лгать себе ты можешь бесконечно долго, но меня не проведешь, Джеки. И я буду доказывать тебе каждый день, что буду рядом. Пусть по ту сторону, в другой квартире, но буду. И ты не сможешь убежать от меня. Сколько бы ты не пыталась. Так что ты можешь довериться мне. Рассказать, что случилось. От хорошей жизни не бегают по ночам под дождем.

Хватка на моей талии становится чувствительнее, и только теперь рядом с ним, таким большим, крепким, горячим, ощущаю себя маленькой, уставшей и бесконечно несчастной, но не могу, не могу произнести ни слова. Ведь произнести вслух, рассказать Гранту, что случилось, уже значит признать случившееся.

Темно-синяя, аквамариновая бездна снова смыкается над моей головой. Я тону. Тону в его глазах, которыми он смотрит на меня так, как будто я единственная женщина на свете.

— Просто расскажи, где ты была сегодня, — шепчет Грант. 

Так же тихо, как шуршат капли по листве деревьев. Так же соблазнительно, как должно быть шептал Еве змей в райском Саду.

— Твой отказ называть вещи своими именами это как закрыть глаза в момент аварии, Джеки. Если я этого не вижу, то этого не происходит. Но это так не работает. Ты не можешь бесконечно убегать от сложностей, боли, страха или гнева. Ты должна принять произошедшее и те чувства, которые оно в тебе вызывает.

Все так. По этой причине я сбежала с терапии, на которой психолог просила меня рассказать ей, что произошло со мной той ночью. Первый шаг к освобождению просто назвать вещи своими именами, чтобы признать их.

Но для меня признать всегда означало простить. Простить Сэма за то, что он со мной сделал. А я не была к этому готова.

Ни тогда, ни сейчас. 

С силой бью его в грудь кулаками, пытаясь оттолкнуть.

— Это что за долбанный психоанализ, мистер Грант?! Откуда, черт возьми, ты этого нахватался?! Ходил к специалистам, консультировался, как дальше общаться со мной? Струсил перед сложностями, да, Адам? Вот куда ты исчез после банкета и где пропадал до переезда! Учился правильным словам? Так вот ни черта ты не знаешь, Адам Грант! Я даже правду тебе не рассказала, а ты уже испугался! И это ты говоришь о том, что я должна принять произошедшее? Да никогда в жизни, Дьявол тебя раздери! Принять значит сказать: «Ну что ж, дерьмо случается». А я не хочу отпускать! Не хочу прощать! Мне не нужно твое долбанное сочувствие! Как-нибудь сама разберусь, слышишь?!

Не дает и шагу сделать назад. Держит за талию. Смотрит. В упор. Как тогда, когда я была на сцене, а он за столиком. Через весь зал. Будто уже тогда видел меня насквозь. И знал больше, чем знаю я.

Но ведь он не может знать всю правду? Ведь я не стала рассказывать ему правду?!

— Я солгала тебе, Адам. Солгала, когда ты попросил рассказать о нашем общем прошлом, ты не знаешь всей правды, так что твои советы гроша ломанного не стоят.

Молчит. Не спорит. И при этом просто вынимает душу одним только темным тяжелым взглядом.

— Отпусти меня… — предпринимаю еще одну попытку.

— Один раз уже отпустил… — шепчет он. — Да, я ходил к специалистам. Потому что знаю правду. Всю правду, Джеки, которую ты от меня утаила.

От шока, злости и удивления хочется заорать, что он не имел права раскапывать информацию обо мне, но он произносит раньше, чем я успеваю набрать полные легкие воздуха:

— Лана рассказала мне.

Дрожь рождается в солнечном сплетении и волнами расходится по телу, скручивая судорогами так, что я цепляюсь за Гранта, чтобы устоять.

— В тот же день, когда я привез тебя домой. Я знаю всю правду с того самого дня, Джеки. И да, я действительно учился жить с этой правдой дальше, потому что хочу быть с тобой. Быть рядом. Я выбрал тебя, Джеки. Поэтому и переехал с котом и роялем поближе. Я благодарен Лане за то, что ей хватило решимости рассказать мне все, хотя я до сих пор не знаю, почему она доверилась мне…

— Потому что у нее рак.

Я сказала. 

Произнесла эти слова вслух раньше, чем сообразила, что делаю. Если раньше я еще надеялась в то, что это ошибка, то теперь, когда узнала, что Лана обо всем рассказала Гранту, мне ясно — ее диагноз верен. Лана единственный человек, который в целом свете знал обо мне всю правду, за исключением мудака Сэма, конечно же. Но на его сочувствие рассчитывать не приходится.

— Лана решила рассказать тебе всю правду, Адам, потому что она умирает… 

Внутри болит так, будто мне вбили гвоздь прямо в сердце. Где обещанное облегчение, которое должно наступить, когда произносишь вслух самое страшное? Почему после этих слов все кажется только еще более безнадежным?

Стоя посреди парка, в темноте, мокрой одежде, с поникшими плечами, я впервые в полной мере ощущаю одиночество, которое меня ждет, когда Ланы не станет. Я останусь одна, никому не нужная шлюха с тяжелым прошлым.

Вдруг Грант притягивает меня к себе с такой силой, что и лезвие не втиснется между нами.

— Мне так жаль… — повторяет он, поглаживая ладонью мои волосы. — Мне так жаль, Джеки.

«Засунь свою жалость, знаешь куда?» — могла бы сказать я. Но не могу. 

В его прикосновениях к моим волосам и его объятиях нет фальши. Он не обманывает меня — я слышу, как часто бьется его сердце, прижимаясь к его груди.

И впервые вместо того, чтобы оттолкнуть или закрыться, впервые я принимаю чье-то сочувствие. Разделяю с кем-то ту боль, от которой меня обычно разрывало в одиночестве на кусочки, потому что всем остальным было плевать на меня.  

И впервые за долгое время я доверяюсь… мужчине.

— Не убегай, Джеки. Больше не убегай. 

Грант обнимает меня за талию и ведет к выходу из парка, а я дрожу от холода, ветра и его крепких объятий, а еще от пьянящего, неповторимого, необъяснимого ощущения, что только рядом с ним каждый миг реальности, которую раньше предпочитала игнорировать, имеет значение.

Если раньше отрицательные эмоции я предпочитала, как можно скорее забыть, то сейчас я впитываю каждую секунду рядом с ним. Грант словно ведет меня по краю каньона, и с одной стороны зияет обрыв, в который я бы сорвалась без него, а с другой — простирается спасительная долина, в которую мы обязательно придем вместе.

Мой фокус раздваивается. Я вижу одновременно все, что происходит вокруг, и в то же время только его одного в центре нового мира. Его одного на фоне желтых искр парковых фонарей, далеких разноцветных вывесок в отблеске иллюминации на черном мокром асфальте. И от увиденного во мне, там где раньше была лишь выжженная земля, поднимается такая буря эмоций, что я останавливаюсь под раскидистой кроной, не в силах идти дальше. 

Грант с удивлением останавливается тоже.

И тогда же я целую его первой.

Прижимаюсь к нему всем телом, каждой клеточкой и целую его в губы, но он не отвечает.

С ужасом понимаю, что поторопилась. Может быть, вообще ошиблась и приняла сочувствие за то, чем оно не являлось.

Отпрыгиваю, ощущая, как от стыда вспыхивают щеки.

— Прости, я…

В тот же миг с Гранта спадает оцепенение.

— Да я просто в шоке, Джеки!

Он обхватывает мое лицо обеими руками. Выдыхает мое имя, и врывается в мой рот своим языком. Я аж отшатываюсь под его напором, но после сильнее обвиваю его шею, прижимаясь к нему всем телом. Его руки оказываются в моих мокрых волосах. Дыхание сбивается. Он целует меня с жадностью и в то же время нежно. Он определенно умеет целоваться, и какой же я была дурой раньше, что отказывала ему в поцелуях.

Грант прерывается только на мгновение, чтобы перебежать вместе со мной на ту сторону улицы. Там он снова целует меня, пока не замечает такси.