Я остановилась и взяла два подноса. Я протянула один поднос Кэйре. Мы двинулись вдоль раздачи. Я взяла мисочку с индейкой, салат под соусом, немножко кукурузного хлеба, диетическую колу и яблоко. Кэйра сделала то же самое. Леди на раздаче рассматривали нас, но не из-за нашего выбора.

Они рассматривали нас, потому что, как и я, никогда не слышали подобной тишины.

Только они, в отличие от меня, не догадывались, почему никто не разговаривает.

Мы двинулись к кассе. Мы заплатили. Мы взяли спои подносы. И пошли к своим местам.

Если что-то должно было произойти, то я понимала, что это случится именно в этот момент. Трансформация Кэйры издевочки, жаждущей внимания, в «Я есть Я» была удивительна, но новый цвет волос и новый макияж — и даже длинная блузка — не произвели бы ни малейшего впечатления на кретинов, решивших держать Кэйру в повиновении. У них уже было время, чтобы оправиться от шока. Насмешки должны были бы начаться сейчас.

Четыре фута. Десять футов. Двадцать. СДЕЛАНО! Мы успешно водрузили подносы на стол и отодвинули стулья, когда это началось.

Мычание.

Кэйра застыла. Мычание раздавалось как раз позади нас. Я просверлила Кэйре все уши, объясняя ей, что если кто-нибудь замычит, то она не должна на это реагировать. Она не бросится в слезы. Она не выбежит из комнаты. Она будет вести себя так» будто ничего не слышит. И даже головы не повернет.

Но получится ли это у нее? Может, она меня и не услышала? Я со страхом следила за тем, как пальцы Кэйры вцепились в спинку стула… Так вцепились, что побелели костяшки суставов.

Затем она отодвинула стул, села на него и начала спокойно есть свою индейку.

Меня окатило чувство облегчения, будто в жаркий день я облилась холодной водой. У меня даже закружилась голова. Да! Заклинание рухнуло! На Кэйру больше никогда не будут мычать.

Однако я снова услышала «МУУУ!»

Скотт Беннетт, единственный за нашим столом, кто все время, что мы с Кэйрой двигались к столу, продолжал есть, будто ничего не произошло, остановил движение своей вилки, на которую, по-моему, была наколота куриная котлета, на полпути ко рту. Он посмотрела направлении мычания, которое,

похоже, раздавалось из-за стола Курта Шрэдера. Я тоже посмотрела туда. Я видела, как Курт ответил на мой взгляд хитренькой улыбочкой.

— У тебя, Курт, — ядовитым голосом — это был единственный голос, который звучал в кафе, — преодолела я расстояние в тридцать футов до стола Курта, — у тебя какие-то проблемы?

— Ага… — начал говорить Курт.

Но тут же замолчал, потому что Кортни Деккард ударила его локтем по ребрам.

Я смотрела на Кортни. Кортни смотрела на меня.

По правде говоря, я не знаю, что произошло: то ли дело было в том, что в конце недели я иду на «Весенние танцы» с Люком Страйкером, и Кортни знает об этом, то ли теория Люка об «особом соусе» действительно заслуживала доверия.

Только я знаю, что Кортни тут же взяла свою диетическую колу и что-то сказала своей соседке по столу. Соседка ей что-то ответила. И тогда все за этим столом стали есть и болтать, будто ничего и не случилось. Скоро все в кафе занялись тем же.

Включая Кэйру Шлосбург, что порадовало меня. Кэйра вежливо расспрашивала Куанга, смотрел ли он «Баффи», и не думает ли он, если смотрел, что сериал стал острее, когда его покинул Ангел,

Меня распирало от гордости. Больше никакого мычания.

Кэйра Корова мертва! Да здравствует Кэйра Шлосбург!

Да, подумала я про себя, принимаясь за соус «чили», поскольку внезапно почувствовала голод. ДА!


Спросите Энни

Задайте Энни самый сложный вопрос, который касается сугубо личных отношений. Вперед, дерзайте!

В «Журнале» средней школы Клэйтона публикуются все письма. Тайна имени и адреса электронной почты корреспондента гарантируется.


Дорогая Энни!

Моего папу интересует только одно — спорт. Он не обращал на меня внимания, когда я занималась балетом или искусством, но теперь, когда я стала членом спортивной команды, он чрезвычайно гордится мною.

Но вот в чем дело. Я ненавижу спорт. Я вступила в команду только ради папиного удовольствия. Я никогда не думала, что добьюсь успехов, но надеялась, что мне понравится заниматься спортом. Этого не случилось. Я ненавижу тренировки и ненавижу игры. Я хочу бросить спорт. Проблема только в том, что, как говорит мой папа, если ты член команды, ты не можешь ее бросить, потому что ты ее предашь. А я хочу вернуться в балет, Энни, что ты посоветуешь?

Несчастный футболист


Дорогая Несчастная!

Жизнь коротка. Если ты так ненавидишь спорт, ты никогда не добьешься успехов. Команде будет даже лучше, если ты из нее уйдешь, они найдут того, кто будет играть с удовольствием. Скажи своему папе, что ты понимаешь — он хочет научить тебя уму-разуму, но если ты не попробуешь чего-нибудь нового, ты никогда не узнаешь, в чем ты можешь быть самой лучшей. А новое ты можешь узнать только в том случае, если не будешь тратить время на то, что у тебя не получается.

Затем приготовься к тому, что ты услышишь; «Ты-меня-очень-огорчаешь». Но не расстраивайся. Он переживет. Когда увидит, как великолепно ты выглядишь на сцене.

Энни


Двенадцатая глава


После истории с Кэйрой я начала думать, что, пожалуй, Люк был прав.

Потому что это сработало. Замечательно сработало.

Но… может быть, все получилось потому, что все ребята каждый вечер видели меня в передаче «Доступный Голливуд», где я говорила:

— Нет, мы с Люком просто друзья.

Но, как бы то ни было, это сработало. Народ перестал мычать при виде Кэйры.

И все вокруг ходили и удивлялись, включая мою бывшую лучшую подругу Трину:

— Что это с Джен? Почему она так мила с Кэйрой? Но все это говорилось так, чтобы Кэйра не слышала, поэтому мне было безразлично.

Особенно когда моя мама рассказала мне, что после того дня в школе — дня, когда Кэйра прошла по подиуму без мычания, — Кэйра сообщила миссис Шлосбург, что в будущем году войдет в школьный совет.

Так что теперь, надеюсь, Кэйра не собирается никуда уезжать.

Но теперь меня огорчало другое. Пока я разбиралась с Кэйрой, моя лучшая подруга меня разлюбила. Трина все еще отказывалась разговаривать со мной — такова была плата. Я скучала по ней. Мне не с кем было болтать в Интернете, и выполнение домашнего задания по латыни потеряло свою прелесть. Я не раскаивалась в том, что сказала ей, и по-прежнему не думала, что мое согласие идти на «Весенние танцы» с Люком Страйкером было таким уж отвратительным предательством, как это казалось ей.

Но я надеюсь, что мне удалось слегка улучшить ситуацию. Потому что наше общение с Триной вне дома или школы негативно действовало на мою жизнь… особенно на репетициях «Трубадуров».

Быстро приближался день великого выступления нашего хора. Наши платья, красные с блестками — по сто восемьдесят долларов каждое — прибыли. Я еще никогда в жизни не видела таких уродливых одеяний, правда. Если бы такое платье я нашла в гардеробе Кэйры, я тут же отправила бы его на благотворительный базар.

И, возможно, его даже там не приняли бы.

Но мистеру Холлу они нравились. Когда мы первый раз репетировали в платьях, он просто прослезился. Он сказал, что наконец-то мы выглядим как хор.

Не знаю чем, с его точки зрения, мы были раньше. Но, по-видимому, не хором.

Платья пришли в последний момент. Утром в пятницу — за день до «Весенних танцев» — «Трубадуры» клэйтонской средней (вместе с мистером Холлом и членами школьного оркестра, которые аккомпанировали нам) погрузились в специально напитый для поездки автобус.

В этом автобусе мы должны были отправиться в Высшую школу Бишоп Люерс, где нам предстояло встретиться лицом к лицу с дюжиной других хоров. Каждому хору давалось пятнадцать минут, для того чтобы ослепить весьма престижных судей — среди них была даже бывшая Мисс Кентукки — своими вокальными данными, интонациями, ритмической точностью, своим толкованием музыки, чистотой тонирования, позами, хореографией и общим мастерством исполнения.

Можно было придумать что-нибудь более дурацкое? Я имею в виду бывшую Мисс Кентукки? Уж могли бы пригласить хотя бы Эндрю Ллойд Вебера или еще кого-нибудь.

Но, вы не поверите, несмотря на такой состав жюри, все очень нервничали. Особенно мистер Холл и сопрано. Должна признаться, что альтам было гораздо интереснее вычислять, сколько маленьких кусочков бумаги удастся заткнуть в завиточки Карен Сью Уолтерс, стоящей ступенькой ниже перед нами.

Карен Сью обвиняла нас в том, что мы кидаемся в нее обслюнявленными комочками бумаги. И вы этому верите? А мистер Холл раздул из этого целое дело. Ведь это были не обслюнявленные комочки бумаги, а всего лишь обрывочки домашней работы скучающей Лиз.

Так или иначе, в последнюю неделю перед поездкой на «Бишоп Люерс» мистер Холл заставлял нас столько репетировать, что «Весь этот джаз» постоянно звучал у меня в голове. У нас уже все получалось — и вокал, и ритмическое равновесие, и интонирование, и дикция.

Но, как считал мистер Холл, у кого-то из нас были проблемы с ритмикой. И кое-кто из нас — одна из нас — имела серьезные проблемы с хореографией.

Я могла защищаться только тем, что когда я проходила прослушивание, мне никто ничего не говорил о танцах. Серьезно. То, что касается пения, мне понятно. Но танцы? Никто не сказал ни слова.

Обычно я просила Трину прийти после уроков и помочь мне с этой хореографией. И обычно она с радостью соглашалась.

Но Трина и я не разговаривали. Вернее, я-то говорила с ней.