– Если бы вышла за Даниила – жила б в Америке, имела бы кучу детей и ни о чем не думала.

Даниил был сейчас надеждой американской физико-химической мысли. Марианна терпеть его не могла за толстые очки и глухоту к чужим чувствам. «Он живет ради науки, зачем я ему нужна?!» – сказала Марианна после смотрин, которые устроили родители молодых. Марианна уже очень жалела, что не разобралась в ситуации сама, а позвала на помощь отца с матерью. «Может, действительно все это ложь?» Ничего плохого об их с Борисом жизни она сказать не могла. Да, не было денег, но их не было ни у кого из знакомых и друзей. Кроме Богодских. Семен Богодский был начальником производства крупной частной полиграфической фирмы. Борис любил возиться с сыном, читал ему и учил рисовать. С Марианной они по вечерам вели долгие разговоры о хорошем будущем, когда наконец все в стране успокоится и появится возможность строить планы не на завтрашний день, а хотя бы на полгода вперед. Муж всегда чувствовал, когда Марианне плохо – тогда он бросал все дела, даже самые необходимые, брал какую-нибудь книжку и подсаживался к ней. Он читал, она молчала, и в те минуты они были самой крепкой семьей, в которой понимающее присутствие друг друга становилось надежной крепостной стеной. Марианна после всех скандалов хотела поговорить с Борисом. Она приехала на Новослободскую, долго пряталась в большой арке дома напротив. Но Бориса не увидела. Позвонив в «Союзмультфильм», она узнала, что муж там больше не работает.

Борис сначала жил на студии, в столярке. Потом у друга в Зайцеве, затем где придется. Борис, по мягкости своей натуры, не в состоянии был выяснять отношения и добиваться правды, а только потихоньку спивался. Выпив много водки, он начинал рассказывать о сволочах и сыне. Вскоре Бориса уволили, истрепав нервы подлыми разговорами за спиной и в глаза. Авторами этой замечательной «шутки» оказались одинокая и иногда выпивающая ассистентка звукооператора с подругой и лоботрясом любовником – помощником электрика. Беда заключалась в том, что сам режиссер проекта действительно был нетрадиционной сексуальной ориентации, о чем знали почти все на студии, а потому версия выглядела правдоподобной. Тем более что график работы обоих мужчин был ненормированным и совпадал по времени. К тому же все знали либеральность взглядов Бориса и помнили его жаркие споры с членами коллектива о необходимой толерантности в вопросах секса. Знал бы Борис, чем может закончиться его любовь к академическим рассуждениям. Честный, порядочный и не очень волевой, он, оставшись без поддержки семьи, без дома и работы, не сумевший доказать свою непричастность к дурному вымыслу, быстро спился. После той истории с Верой Борис на какое-то время протрезвел: забота о другом, более слабом, требовала этого. Потихоньку они сблизились, стали строить планы. Далекие от реальности, но все же очень обнадеживающие. Вера привязалась к Борису. Его нелепая смерть стала для нее ударом, но она выдержала и, озлобившись на жестокость жизни, решила во что бы то ни стало выбраться из этой ямы…


В ресторане за Верой иногда принимались ухаживать, но, кроме испуга, это у нее ничего не вызывало. Испуг был потому, что она не представляла отношений с человеком, без откровенного разговора о прошлом – по ее мнению, было бы непорядочно скрыть свои злоключения, оставившие на ней метки. Мужчины, пытавшиеся поближе познакомиться с Верой, сначала очаровывались ее мягкой доброжелательностью, деликатностью, но очень скоро натыкались на что-то прочное и непреклонное в характере. Она доводила зародившиеся отношения до определенной точки, давая понять, что продолжение вряд ли последует.

Сейчас, в самые тяжелые ночи, Вера горевала о том, что, как ни меняй она свою жизнь, та черная полоса будет всегда бросать тень на полосы светлые, так старательно ею выбеленные. Утешала немного исключительность ее возврата в нормальную жизнь, и осознание этой исключительности давало все-таки надежду на чудесное исцеление.

…Дождь Вера любила, потому что он укрывал город, размазывал четкие цветовые пятна и превращал реальность в эскиз, который можно подправить. Хотя, конечно, это так казалось. Вера пораньше приехала в ресторан – сегодня намечался банкет. И сам Ашот Георгиевич с утра был здесь: банкет заказал его давний приятель для жены-именинницы. Вера обратила внимание, что Ованесян теперь модно, достаточно коротко подстрижен, чаще ходит в джинсах и джемпере, что делает его моложе и стройнее.

– Бокалы поменяйте, не хватает одинаковых. И столовые приборы на левый край стола. – Вера устало оглядела огромный вычурно сервированный стол.

Девчонки-официантки сбились с ног: только что уехала заказчица, которая вытянула последние жилы. Цветы уже расставили, гостевые карточки проверили, кухня отрапортовала о готовности закусок. Осталось только понять, какой презент ожидается от шефа – на кухне, как всегда, с ведома Ованесяна царила творческая обстановка. Пока можно было немного отдохнуть, а там, глядишь, начнут съезжаться гости. Вера стояла и смотрела в большое полукруглое окно на расплюснутые о стекло потоки воды. В общем зале находился один-единственный посетитель. Он обедал. Пользуясь удобством почти пустого зала, человек разложил газету перед тарелкой и читал, одновременно орудуя ложкой. Еле слышное причмокивание говорило о том, что он обожает поесть и вообще все любит делать с комфортом.

– Приятного аппетита. У вас все хорошо? – Вера подошла к столику одинокого посетителя.

– Замечательно. У вас неплохая кухня. – Мужчина поднял голову и внимательно посмотрел на Веру. – Мы с вами знакомы?

– Нет, разве только вы бывали в нашем ресторане раньше.

– Я здесь впервые. Тогда у вас лицо, напоминающее лицо какой-то актрисы.

– Спасибо, но вам так кажется. Если что-то понадобится – позовите, буду рада помочь.

– Благодарю. Мне приятно будет к вам обратиться.

Вера отошла и принялась просматривать меню. Но посетителя из поля зрения не выпускала. Вот он с удовольствием доел суп. Дочитал газету. После того как принесли второе, незаметно понюхал отбивную и, не обнаружив ничего подозрительного, принялся орудовать вилкой и ножом. Ел он со вкусом, поглядывая по сторонам и оценивая интерьер зала. Одежда и манеры выдавали в нем человека обеспеченного, но слегка напряженного, все время пытающегося определить, как к нему относятся окружающие. Почти пустой зал ресторана, видимо, был для него подарком, поскольку сейчас он совсем расслабился, чувствовал себя по-домашнему. Закончив есть, мужчина достал портмоне из помятой тонкой кожи и с маленькой крокодильей головкой вместо застежки. Прежде чем раскрыть, посетитель погладил его пальцами. Вера быстро прошла на кухню.

– Света, твой клиент уже закончил. Дай-ка мне счет, я сама получу с него. Не волнуйся, чаевые – твои.

Когда Вера подошла к столику, посетитель, задумавшись, глядел в мокрое окно.

– Вот, спрашивается, куда ехать в такую погоду? «Дворникам» этот ливень не под силу. А мне за город надо.

– Посидите у нас. Хотите кофе, за счет заведения? – Вера стояла над ним с готовым чеком.

– Спасибо, кофе и многое другое я сам могу оплатить. Более того, хотел бы угостить вас. Составите мне компанию?

– К сожалению, не могу. Я на работе. Только если вечером. – Последние слова Вера произнесла специально: ей была интересна реакция посетителя.

– Отлично, вечером. Где? – посетитель теперь уже очень внимательно смотрел на женщину, которая меньше всего была похожа на сотрудника ресторана. Скорее она или совладелица, или директор. Но директор, который раньше занимался какой-то другой работой. Посетитель не мог сформулировать точно, но эта миловидная дама, во-первых, действительно ему напоминала какую-то актрису или певицу, а во-вторых, в общепите выглядела телом инородным. Ее манера говорить, такт, спокойствие говорили об очень хорошем воспитании и образовании. «К сожалению, мы не Франция, мы наши ресторанные кадры так не готовим. Симпатичная она, можно и познакомиться». Владимир Свиягин неторопливо достал из бумажника деньги и рассчитался с Верой. То, что полагалось на чай, он деликатно положил на стол рядом с салфеткой.

– Какой у вас интересный бумажник. – Вера полученные деньги держала в руке.

– Да, ему, если не соврать, лет двадцать. Видите, я его уже ремонтировал, зашивал, – Владимир показал умелые стежки по одному из краев коричневой кожи. – Не могу расстаться, как будто талисман. Деньги в него сами прыгают.

Вера внимательно посмотрела на посетителя. Такой бумажник она уже видела. Когда-то очень давно. В другой жизни.


За плечами Владимира Свиягина был крепкий, стабильный бизнес c таинственным прошлым, два коротких брака, один взрослый ребенок и старый немецкий шкаф, наполненный фарфоровыми статуэтками. Первый брак напоминал о себе звонками из-за океана, частыми просьбами денег и множеством фотографий в старых альбомах. Первая супруга эти фотографические воспоминания не стала тащить с собой в новую жизнь, а Cвиягин, взявший за правило ничего не выбрасывать, бережно хранил их в тумбе письменного стола. Взрослый ребенок напоминал о себе два раза в год – открыткой к Новому году и письмом к дню рождения. Старый немецкий шкаф, наполненный редким фарфором, – итог многолетних поисков, сомнительных и не очень сделок, его отрада и отдушина – напоминал о себе по десять раз на дню. Более того, Свиягин сам любил надоедать этому шкафу. Не проходило дня, чтобы он не раскрывал стеклянные дверцы и, прикусив нижнюю губу, замирая, переставлял хрупкие фигурки с места на место, вытирал с них пыль, разглядывал уже выученные наизусть клейма. После он садился перед раскрытым шкафом в глубокое кресло и в полном молчании созерцал свою коллекцию, которая была собрана в буквальном смысле по помойкам, по старым затхлым европейским магазинчикам и на дорогих аукционах. Друзья по этому поводу язвили:

– У тебя даже одежды нет приличной для шастанья по мусорным бакам! Все больше Бриони да Валентино.