– Я тебя найду, – пообещала Инна. – Я хочу посмотреть тебе в глаза в реале.

Выключив компьютер, Ида откинулась на спинку кресла. Она чувствовала себя мёртвой, выжженной, высосанной до дна. Вот тогда-то она и обожглась о край раскалённой сковородки, в самом буквальном, материальном смысле прочувствовав смысл выражения «руки опускаются». Они действительно повисли сухими лианами, крючок валился из пальцев, нитка путалась. Ни о каких куклах не могло быть и речи в таком состоянии.

У неё было ощущение конца света. Пепел Армагеддона хрустел на зубах, Ида с молчаливым стоном рвала незримые ниточки, которые тянулись от неё к Инне – если таковые существовали, исступлённо кромсала их и рубила вслепую. Виновата или нет? Она грызла себя, разрезала и распахивала настежь, переворачивала себе душу вверх дном в поисках злого умысла, но ничего не находила.

Вконец измучившись, она заболела – просто однажды утром проснулась с осипшим горлом и заложенным носом.

– Ну вот, расклеилось моё солнышко, – огорчилась Галя. И сразу же окутала Иду коконом заботы, даже на работу не пошла.

А ведь с ней Ида познакомилась при сходных обстоятельствах... Тоже была кукла, потом письмо. Галя сразу всё о себе бесхитростно выложила, выслала фото. С экрана на Иду ласково лился солнечный день, и загорелая незнакомка с обалденной фигурой улыбалась ей, зарывшись босыми ногами в пляжный песок. Ида тогда ещё жила с мамой и предложение встретиться сперва отклонила: испугалась. Слишком красивая, потрясающая, крышесносная женщина протягивала ей руку... Нет, всё было слишком хорошо, чтобы верить в это. Ида зажмурилась и пропищала «нет», но Галя оказалась достаточно решительной и настойчивой, чтобы прийти, увидеть и, не дрогнув, сказать «люблю». А потом – на руках унести Иду из родительской квартиры на глазах у обалдевшей мамы. Просто взять и унести – победоносно, напролом. Она тоже состояла тогда в отношениях, но не на расстоянии, как Инна, а с тем самым пресловутым «физическим контактом». Куклу ей подарила её тогдашняя девушка – теперь уже бывшая.

«Неужели я – разлучница?» – беззвучно шевеля горькими, пересохшими губами, думала Ида.

Она уже шла худо-бедно на поправку, когда в дверь вдруг позвонили. Сердце трепыхнулось и сделало кульбит, будто что-то почувствовав.

– Кто там? – из-за двери спросила Ида.

– А в глазок не видно? – ответил холодно-насмешливый, язвительный голос. Знакомый голос, от которого Ида разом провалилась в бездну слабости.

– Прости, но – нет, не видно, – еле слышно пробормотала она. – Извини, я не могу сейчас... Я болею.

Это было правдой лишь отчасти: Ида уже выздоравливала, от хвори осталось лишь лёгкое недомогание и тяжесть в голове. За дверью помолчали, а потом тот же голос сказал – уже тише и мягче, с ноткой усталости:

– Ида, открой... Я не сделаю тебе ничего плохого, я просто хочу увидеть тебя. Не лицо и буквы на экране, а тебя – живую, настоящую.

Что-то лопнуло внутри – не то струнка, не то нить. Удивительно: всего лишь тоненькая ниточка сдерживала этот тёплый поток слёз – похлеще Ниагарского водопада.

– Идушка, впусти меня, – прозвучало уже совсем грустно и нежно. – Я не уйду, пока ты не откроешь.

Ида громко всхлипнула, дёрнувшись всем телом, и зажала себе рот. Пальцы тряслись, поворачивая рукоятки замков, но она кое-как справилась с дверью. Перед ней стояла Инна с букетом страстно-алых роз в шуршащей прозрачной обёртке. Худые ноги в чёрных джинсах шагнули в прихожую. Когда-то здесь был порог, но Галя убрала его после приезда Иды.

– Прости меня... Я поняла про глазок. И почему ты всегда закрывала камеру, когда отлучалась. И вообще... за всё-всё меня прости.

Букет, шелестя упаковкой, упал. Инна присела, обрушив на ледяные руки Иды град поцелуев, а потом подхватила и принялась носить по квартире, не спрашивая разрешения пройти. Поднять Иду не составляло труда даже ей, с виду щуплой и сухощавой.

– Ну-ну... Не плачь, родная, – шептала она.

Тонкие руки кукольной мастерицы обвивались вокруг её плеч, обтянутых кожаной курткой. Ида тряслась всем телом, не в силах укротить водопад слёз, ворошила дрожащими пальцами тёмные волосы. И вздрогнула, только сейчас на ощупь обнаружив, что они стали короткими. Сквозь мокрую пелену, застилавшую глаза, она не сразу разглядела причёску Инны.

– Тебе идёт так, – сквозь всхлипы улыбнулась Ида.

– Ты же сама мечтала меня подстричь, забыла уже? – усмехнулась Инна, щекоча дыханием её щёку.

Кажется, Ида когда-то обмолвилась, что Инне со стрижкой будет лучше: образ более сильный, хлёсткий и чёткий, энергичный. Кончиками блестящих ногтей она прочертила пробор вдоль виска, а Инна быстро и крепко накрыла её рот поцелуем. Ощутив жадную, настойчивую ласку языка, Ида не могла отпрянуть: она стала совсем беспомощной. Оставалось только с отчаянным стоном стиснуть руки, лежавшие кольцом на плечах Инны, и та ответила ещё более крепкими объятиями. Поцелуй из скомканно-напористого, бешеного и грубоватого стал нежным, тягучим, как золотые струйки мёда. Ида уже сама ловила его, тянулась, просила губами добавку, но Инна, поцеловав девушку ещё два или три раза, прижалась щекой к её щеке.

– Довольно. Я не хочу, чтобы ты сделала то, о чём будешь потом жалеть.

Острая нежность ранила больнее, чем лезвие. Слияние губ – и их разъединение с душевной кровью, с судорогой, выворачивавшей сердце наизнанку. Горькая, краткая, бесприютная нежность, родившаяся так странно, так не ко времени, так невпопад... Словно кусочек из какой-то другой жизни, вклинившийся непрошеным гостем между кадрами нынешней.

– Помнишь, мы говорили про перевоплощение душ? – Закрыв глаза и крепко притиснув Иду к себе, Инна отрывисто дышала – обуздывала себя, успокаивала. – Я найду тебя, кем бы мы ни были. Я тебя узнаю в любом облике. И тогда ты будешь моя, только моя...

Ида рыдала в голос, разрываемая нестерпимой горечью, которая драла ей грудь когтями, полосовала на ремни. Инна стиснула её, почти придушив объятиями.

– Тш-ш... Не надо, родная, всё будет хорошо. Это был просто тизер, анонс, понимаешь? А настоящее кино – впереди. Мы немножко преждевременно встретились, но это ничего. Всё будет... Будет, обещаю тебе. Я держу своё слово. Я найду тебя.

У Иды вырвался только жалобный умирающий стон, и руки Инны сжали её опять.

– Ты можешь, конечно, подумать, что я трусливое малодушное дерьмо и таким вот способом сливаюсь. Думай, как хочешь. Если я ублюдочное дерьмо в твоих глазах – пусть будет так. Но я не сливаюсь, нет. Просто в твоей жизни мне нет места. Пока нет.

Откуда-то взялась бутылка сладкой вишнёвой настойки. С непривычки Ида с трёх стопок натощак поплыла, а Инна, вкладывая ей в рот ломтики горького шоколада, накрывала его следом поцелуями, хотя поклялась больше не целовать.

– Не могу сдержаться, прости... Ты прекрасна. А там, в настоящем кино, ты будешь королевой. Владычицей моей.

Обе опьянели и несли, наверное, эпичнейший бред... Их устами говорила Вселенная.

Проснулась Ида в одиночестве. Подняв гудящую голову с кухонного стола и сняв со щеки прилипший ломтик сыра, она вспомнила всё удивительно чётко. Встреча отпечаталась – нет, впечаталась в душу. Отзвуки голоса Инны ещё аукались, гулко отдавались эхом. «Я найду тебя», следующая жизнь, владычица... Бред пьяного исступления, и вместе с тем – не такой уж и бред. Ведь та кукла существовала! И ниточки, и движения Инны по ту сторону экрана – синхронно с дрожью пальцев Иды-кукловода. Это было, это не померещилось ей.

Реальность пронзила её стрелками кухонных часов. Через полчаса придёт домой Галя, а на столе – следы попойки... Сунув бутылку сперва в шкафчик, Ида сморщилась с коротким досадливым «ах, нет, ну глупо же!» – и закопала её поглубже в мусорное ведро вместе с обёрткой от шоколадки. Стопки она ополоснула и поставила на место.

Ах, ведь ещё же розы! Они так и лежали в прихожей на полу – красноречивая, дерзкая улика.

Через минуту Ида стучала в дверь соседки по лестничной площадке.

– Людмила Павловна, вы замечательный, прекрасный и добрый человек... Это вам! – И она вручила обалдевшей пенсионерке букет. У той даже очки с носа соскользнули.

...Очередная чашка кофе опустела, зимний закат багрово догорал за окном, озаряя белоснежно-сахарный наряд деревьев – кружево из инея. Ида озябла и включила масляный радиатор на час, а когда в комнате стало жарко, выключила – из соображений экономии. Новую куклу она закутала в платочек и посадила на полку рядом с пони и котятами. Снова открыв почту, Ида нашла письмо с предложением знакомства и напечатала:

«Извините, я открыта только для делового общения. Если вы хотите что-то ещё приобрести, с удовольствием вас выслушаю».

Клик мышкой – и ответ ушёл адресату.

Инна через месяц после той встречи написала, что помирилась со своей девушкой. Письмо было сухим и коротким, прощальным, резко отличавшимся по тону от той исступлённой нежности, которую она обрушила на Иду тридцатью днями ранее. Больше они с тех пор не общались. Галя так ничего и не узнала.

Шрамик от ожога уже почти изгладился. Кто знает, может, в следующей жизни у Иды на этом месте будет родимое пятно?.. Инна целовала этот шрамик... «Я узнаю тебя в любом облике». Может, это и будет метка.

«Глупая романтическая чушь, – усмехнулся в Иде циничный реалист. – Галя пришла, увидела и победила, то есть, полюбила. Не испугалась. А Инна пришла, увидела... и поняла, что не готова, но вместо честного признания навешала на уши розовых соплей про будущие жизни».

Но как Иде хотелось заткнуть этому реалисту рот!.. Тоненькая шерстяная ниточка веры в чудеса расползалась ветхими волокнами, а она соединяла, свивала между собой обрывки, горько улыбаясь. Ведь было же чудо: она двигала пальцами под столом, а Инна откликалась.

А может, просто воображение разыгралось, выдавая желаемое за действительное. «От добра добра не ищут», – назидательно подсказала душа, и глупое, не к месту размечтавшееся сердце попробовало с ней согласиться. Будущая жизнь – неизвестно, где и когда... Но сейчас-то Ида жила в настоящей.