– Благодаря "нежным" заботам отца я всегда избегал этого.

Умеренность Рэнда в этом отношении всем была хорошо известна. В детстве отец часто давал ему красное вино в качестве профилактики от болезней. Вскоре он попал в алкогольную зависимость, и если б не вмешательство бабушки, он бы окончательно спился.

– Я сделал все для тебя, мой мальчик, а ты так подводишь меня. Скажи, когда ты собираешься жениться? Когда я наконец увижу наследника?

– Наследника, – устало повторил Рэнд. – Полагаю тогда, когда встречу женщину, с которой решусь соединить свою жизнь.

– Боже милосердный, да вокруг сотни вполне достойных девушек! Ты вообще когда-нибудь смотрел на женщин серьезно?

– Не помню…

– Неужели я пропустил дискуссию о романтических похождениях нашего Рэнда? Это было бы очень кстати в такой отвратительно скучный день, – раздался вальяжный голос, и в комнату неторопливо вошел Коллин. На нем были роскошный пурпурный плащ, белый жилет и светлые брюки. Волосы тщательно причесаны.

Их разделяло всего два года, однако трудно было найти хоть какое-то сходство между братьями. По общему признанию, младший – Коллин – наследовал лучшие физические качества своих родителей: правильные черты лица, зеленые глаза, нежную кожу и великолепное сложение. Он был среднего роста, но благодаря элегантной походке казался выше. Приятели с завистью говорили о расточительности природы в отношении Коллина Беркли.

Рэнд же в сравнении с братом выглядел грубее и проще: светло-карие глаза, странная смуглость кожи, темные волосы. Высокий, худой, однако достаточно крепкий и сильный, он был создан для физического труда, что, естественно, не могло пригодиться аристократу, Братья обменялись взглядами.

– В чем дело? – улыбнулся Коллин.

– Ему необходимо жениться, – ответил граф. – А тебе надо было родиться девчонкой, – неодобрительно добавил он. – Ты слишком изнежен, чтобы быть моим внуком.

– Это привилегия аристократов – быть изысканными, – сказал Коллин, ничуть не обидевшись. – А если тебе так хочется поговорить о чьей-нибудь внешности, то посмотри на Рэнда: волосы слишком коротки, речь – как у простого крестьянина, и я уж не говорю о его цыганском загаре.

– По крайней мере я не ношу корсетов, – усмехнулся Рэнд. Коллин холодно посмотрел на него. Между братьями не было особой любви, может, потому, что, будучи почти ровесниками, в детстве они отчаянно дрались. И все же Рэнд чувствовал необъяснимую привязанность к брату, который, по сути, был безобидным, хотя и слишком избалованным существом. Он снисходительно относился к его шуткам и колкостям, они не задевали его.

– Что-нибудь случилось? – спросил Коллин.

– Я собираюсь во Францию, уладить кое-какие дела.

– Вот как, – нахмурился Коллин, а затем расхохотался. – Подумать только, как интересно! Ну что ж, счастливого пути. – Он подошел к столу и налил себе бренди. – А что же такое ты собираешься там улаживать?

Граф молча протянул ему газету, и тот мельком взглянул на статью, продолжая разговаривать с Рэндом.

– Говорят, ты был вчера на приеме? Может, увлекся какой-нибудь красоткой? Что, были хорошенькие?

– Подающие надежды девушки в кудряшках и белых платьях, мрачные вдовушки, жеманные мамаши, словом, ничего интересного.

– Что и говорить. – Коллин повернулся к графу. – Трудно винить его.

– Прошу прощения, у меня есть еще кое-какие дела, – сказал Рэнд.

– Почему бы тебе перед отъездом не посетить принца? – спросил граф, – Пускай Коллин займется этим, у него гораздо больше способностей тешить королевскую глупость.

– Ах, черт побери! – поперхнувшись, воскликнул Коллин. – Посторонний груз в тюках с хлопком!

– Аu revoir, – попрощался Ренд и вышел из комнаты, посмеиваясь над замешательством брата.

– У твоего брата вместо крови – вода. Никакого чувства принадлежности к нашему знаменитому роду, никакой морали!

– Не правда, у него есть моральные принципы, – заметил Коллин, глядя в монокль на захлопнувшуюся дверь. – И поведение его под стать им. Хотя Бог знает откуда он их берет?

– Я знаю откуда. Кутежи одни на уме.

– У каждого свое. У одних "кутежи", как ты изволил выразиться, а у меня, например, стремление к изяществу во всех проявлениях жизни, от галстука до…

– Другими словами, ты гонишься за пустяками и презираешь все остальное. – Граф откашлялся. – Радуйся, пока можешь. Вот умру – придет конец твоим роскошествам.

Коллин надменно поднял бровь.

– А я не сомневаюсь в щедрости Рэнда.

– И очень рассчитываешь на нее, так ведь? – ехидно спросил граф.

– Смешная, однако, ситуация, – задумчиво произнес Коллин. – Рэнда нисколько не интересуют деньги…

– В то время как ты обожаешь их.

– А ты думал, я стану посмешищем в глазах света, довольствуясь отбросами, а ты будешь взирать на все это с небес. Нет уж, уволь. – Он притворно зевнул и вышел.

Рэнд решил отметить свой отъезд во Францию и устроил буйную попойку в компании друзей в одном из лондонских клубов. Ему нравилось рисковать и испытывать судьбу за игорным столом, однако сдержанность всегда была его главным преимуществом. Не столько потеря денег беспокоила его, сколько угроза потерять контроль над собой, качество, которое напрочь отсутствовало у Коллина. Он играл азартно и самозабвенно, что было весьма опасно.

Крупные проигрыши в известных клубах почти всегда приводили к трагическому исходу. В одночасье разоренные семьи, разрушенные судьбы соседствовали с поголовным опьянением, восторгом и радостью. В этот вечер в клубе случилось небольшое происшествие. Несколько человек внесли в комнату какого-то господина.

Они положили его на диван из красного дерева, ожесточенно споря.

– Ставлю пятьдесят гиней, что он мертв!

– А я – сто, что он живехонек.

– Ставлю сто, что он просто пьян!

Рэнд пожал плечами: такое вряд ли случилось бы даже в грязной таверне. Между тем компания подвыпивших игроков предложила пойти в "Раммер", и все дружно высыпали на улицу.

– Ты слышал, что удача изменила твоему братцу? – вдруг спросил Джордж Сельвин.

– Нет, – с любопытством взглянул на него Рэнд.

– Он задолжал мне около сотни фунтов. Я, разумеется, ничуть не волнуюсь – Беркли всегда аккуратны с долгами. Я просто…

– Ты просто случайно вспомнил это, – тихо проговорил Рэнд. Он шел и думал о брате, об этой его уже укоренившейся пагубной привычке. Хорошо, когда ты часто выигрываешь, и совсем другое дело, если тебе постоянно не везет.

* * *

Розали уселась на свое место, радостно оглядываясь по сторонам. Неужели она в самом деле в "Ковент-Гардене"?

– Поверить не могу, что мы здесь! Мама, ты так добра! – Розали посмотрела наверх. Ложи были заполнены знатью. На запястьях, на груди, а также в волосах дам сверкали бриллианты. Платья их были полупрозрачные, белых и пастельных тонов, с глубокими декольте. "Как они могут носить их, нисколько не смущаясь?" – с удивлением думала Розали. – Мама, это просто чудо, что тебе удалось выпросить разрешение у леди Уинтроп! – воскликнула она.

Эмилия улыбнулась.

– Она, конечно, строгая, но не зверь же в самом деле!

Розали оставила при себе свое мнение на этот счет, решив, что сегодня пощадит баронессу. Да и что говорить, возможность забыться на пару часов, перенестись в другое время, в иную жизнь стоила всех перенесенных неприятностей, всех злобных выходок леди Уинтроп.

Между тем спектакль начался. Когда вышел актер Чарльз Кембл, публика затихла, все взоры устремились на сцену. В жизни его считали суетным и тщеславным человеком. Так, он мог отказаться играть Цезаря из-за какого-нибудь пустяка, только потому, например, что слишком короткая римская тога не прикрывала его ноги, а это ему почему-то не нравилось. На сцене же он был невероятие талантлив и драматичен. Роль Отелло ему особенно удавалась, в ней он был почти так же хорош, как знаменитый Гаррик в "Гамлете". Его лицо было тщательно загримировано, волосы черны как смоль, и вся его фигура выражала одновременно недоумение и отчаянную решимость. Он был похож на тот образ, который представляла себе Розали, читая Шекспира. Она в волнении сжала руку Эмилии, когда началась сцена обвинения несчастной Дездемоны. "Задую свет, сперва свечу задую, потом ее", – проговорил Отелло.

– Как же он может? – прошептала Розали. – Ведь у него нет никаких доказательств.

– Он слишком ослеплен любовью и не видит истины, – тихо ответила ей Эмилия.

Отелло бросился к Дездемоне, и вдруг случилось непредвиденное: из-за резкого движения свеча, стоявшая на столе, упала на пол, и язычок пламени коснулся бархатного занавеса. Действие продолжалось. Между тем драпировка начала медленно тлеть, и потянуло едким запахом гари.

По залу прокатился глухой ропот.

– Мама! – воскликнула Розали.

– Тише, тише, все обойдется, – успокоила Эмилия.

Тотчас на сцену выбежали рабочие и начали поливать занавес водой. Тем временем Отелло, задушив Дездемону, произносил длинный монолог, пытаясь отвлечь внимание публики от скандального происшествия. Но пламя разгоралось все сильнее. Вдруг бездыханная Дездемона, громко вскрикнув, бросилась вон со сцены.

И в ту же минуту страшная паника охватила всех. Люди вскакивали с мест и, отталкивая друг друга, бежали к выходу. Эмилия крепко взяла Розали за руку и увлекла за собой по боковому проходу между рядами.

– Не отставай! – крикнула она дочери, но голос ее был почти не слышен в толпе. Со всех сторон теснились люди, в дверях началась давка. От запаха дыма першило в горле, и Розали почувствовала, что задыхается.

– Мама! – крикнула она, видя, как толпа разделяет их, и в ту же минуту потеряла Эмилию из виду. Волосы ее растрепались, глаза расширились от ужаса при виде людей, затоптанных десятками ног.