Гейл Форман - Куда она ушла

В первый рабочий день мама встала пораньше и приготовила мне столько всего на завтрак, что я даже не смог все это съесть, а вот кофе казался недостаточно крепким. Она стояла возле меня в своем стареньком розовом купальном халате и явно волновалась. Когда я уже собрался уходить, она покачала головой.

– Что такое? – спросил я.

– Ты на завод устроился, – сказала она с торжественным видом. – Это меня не удивляет. Именно этого я и ждала от своего сына. – Я не мог понять, из-за кого она больше расстраивается – из-за себя или из-за меня.

Работа оказалась отстойная, но это было неважно. Умственные усилия там не требовались. Вернувшись домой, я спал до вечера, потом просыпался, читал и снова спал с десяти до пяти утра. Мой график выбивался из ритма жизни всего остального мира, но это меня не смущало.

Какое-то время до этого, в районе Рождества, у меня в душе еще тлел огонек надежды. Потому что изначально Мия планировала приехать домой на праздники. У нее даже был обратный билет на девятнадцатое декабря. И я хоть и понимал, что это глупо, но все же рассчитывал, что она ко мне зайдет, объяснится или, еще лучше, извинится. Может, окажется, что это все было какое-то страшное недоразумение. Может, она ежедневно писала мне по электронке, но письма не доходили, и она придет, злая, что я не отвечал, как она злилась из-за всяких глупостей, например, из-за того, что я сказал или не сказал ее друзьям.

Но декабрь как начался, так и кончился, такой же монотонно-серый, хотя с первого этажа порой доносились рождественские песни. А я лежал в кровати.

Только в феврале ко мне пришли.

– Адам, Адам, к тебе гости, – сказала мама, тихонько стуча в мою дверь. Обычные люди в такое время ужинают, а я дрых, для меня это время все равно что полночь. В полубреду я подумал, что это Мия. Но, подскочив, по несчастному лицу мамы я понял, что новости невеселые. – Ким! – объявила она с деланой радостью.

Ким? С лучшей подругой Мии я тоже не общался с августа, когда она уехала в бостонский колледж. И вдруг до меня дошло, что она своим молчанием предала меня точно так же, как Мия. Хотя мы с Ким не дружили, даже когда я встречался с Мией. По крайней мере до аварии. Я до этого не понимал, что Мия и Ким – они как две в одном, вместе. Если теряешь одну, то теряешь и другую. Хотя как еще могло быть?

Но вот Ким пришла. Это Мия ее подослала? Ким неловко улыбалась. Она обнимала саму себя за плечи, словно пытаясь укрыться от влажной ночи.

– Привет. С трудом тебя отыскала.

– Я там же, где и всегда, – ответил я, скидывая одеяло. Увидев, что я в одних трусах, Ким отвернулась, пока я натягивал джинсы. Я взялся за сигареты – курить я начал за несколько недель до этого. По-моему, на заводе все курили. Это был единственный повод сделать перерыв. У Ким от удивления глаза на лоб полезли, будто я пистолет достал. Я отложил пачку.

– Я думала, что ты в «Доме рока», ходила туда. Видела там Лиз с Сарой. Они меня ужином накормили. Я с радостью с ними пообщалась, – Ким смолкла и принялась осматривать мою комнату. Мятые нестираные простыни, закрытые шторы. – Я тебя разбудила.

– У меня график необычный.

– Ага, твоя мама рассказала. Ввод данных? – Ким даже не попыталась скрыть удивление.

На пустой разговор, да еще и начатый покровительственным тоном, я настроен не был.

– Так что тебе нужно, Ким?

Она пожала плечами.

– Ничего. Просто приехала на каникулы. Мы ездили к бабушке с дедушкой в Нью-Джерси на Хануку, а сюда я вернулась впервые, так что решила зайти и поздороваться.

Казалось, что она нервничает. Но и как будто беспокоится за меня. Такое выражение лица было мне уже хорошо знакомо. Как будто я теперь больной. Вдалеке послышался вой сирены. Я рефлекторно почесал голову.

– Вы еще видитесь? – спросил я.

– Что? – Ким почти взвизгнула от удивления.

Я прямо смотрел на нее. И медленно повторил свой вопрос.

– Вы с Мией еще видитесь?

– Д-да, – заикаясь, ответила она. – Хотя не часто. Обе очень заняты, да и поездка от Нью-Йорка до Бостона занимает четыре часа. А так конечно.

«Конечно». Именно эта безусловность произвела на меня такой эффект. Породила желание убивать. К счастью, под рукой ничего тяжелого не оказалось.

– Она знает, что ты тут?

– Нет. Я пришла, потому что я твой друг.

– Ты мой друг?

Ким от моего сарказма побледнела, но вообще она всегда была сильнее, чем казалась. Она не сдалась, не ушла.

– Да, – прошептала она.

– Скажи мне, друг мой. Твоя другая подруга, лучшая, Мия, она тебе сказала, почему меня бросила? Да еще и молча? Вы эту тему обсуждали? Или обо мне вообще даже речи не было?

– Адам, прошу тебя… – с мольбой начала Ким.

– Нет, Ким, я прошу тебя. Пожалуйста, ответь, потому что я вообще ничего не понимаю.

Ким сделала глубокий вдох и расправила плечи. Буквально на моих глазах решимость распрямила ей спину, позвонок за позвонком, словно ее потянули за веревочки, связывающие ее с подругой узами верности.

– Я пришла не о Мии разговаривать. Я с тобой хотела увидеться. Не думаю, что мне следует обсуждать ее с тобой и наоборот.

Ким заговорила как соцработник, непредвзятое третье лицо, и мне снова захотелось ее ударить. За все вот это. Но я просто взорвался.

– Тогда какого черта ты приперлась? Какой от тебя толк? Ты мне кто? Кто ты без нее? Никто! Ничто!

Ким неловко попятилась, но потом снова подняла на меня взгляд – полный не злобы, а нежности. Но это лишь взбесило меня еще больше.

– Адам… – начала она.

– Катись отсюда! – прорычал я. – Не желаю тебя больше видеть!

А Ким такая, ей дважды повторять не надо. Так что она ушла, не сказав больше ни слова.

В тот вечер я не мог ни спать, ни читать, просто ходил по комнате несколько часов подряд. И пока я стаптывал старенький дешевенький родительский ковер, во мне нарастала какая-то лихорадка. Она казалась мне живой и неизбежной, как, бывает, с похмелья точно знаешь, что тебя вот-вот вырвет. У меня зудело все тело, и это чувство требовало выхода наружу, пока, наконец, оно не прорвалось с такой силой, что я сначала принялся колотить по стене, а потом, поскольку было недостаточно больно, по оконному стеклу. Осколки резали руки, и боль, а затем и порыв холодного февральского воздуха принесли достаточное удовлетворение. И от этого же шока у меня внутри словно что-то пробудилось от глубокого сна.

В эту ночь впервые за год я взял в руки гитару.

И снова начал писать песни.

За неделю я сочинил больше десятка. Через месяц снова собралась группа, и мы начали их играть. Через два подписали крупный контракт. Через четыре уже записывали «Косвенный ущерб», в который вошло пятнадцать новых песен, сочиненных мной в бездне моей детской спальни. Через год он уже был в чартах «Билборда», а «Падающая звезда» – на обложках международных журналов.

Я подумывал о том, что должен извиниться перед Ким или даже поблагодарить ее. Может, и то и другое. Но когда я это понял, казалось, что изменилось слишком многое и момент упущен. Да, по правде говоря, я до сих пор и не знаю, что ей лучше сказать.

Я выхожу на улицу, руки трясутся, а в кишках идет революция. Достав пузырек, я понимаю, что таблетки кончились. Черт! Похоже, Алдус скормил мне в машине все. А в отеле-то осталось? До завтрашнего перелета непременно надо раздобыть еще. Я пытаюсь нащупать телефон, но вспоминаю, что бросил его в номере из-за своего идиотского желания никого не слышать.

Вокруг собираются люди, и их взгляды задерживаются на мне как-то уж слишком надолго. Вот только не хватало, чтобы меня узнали. Я сейчас с этим не справлюсь. Я вообще ни с чем не справлюсь. Не хочу. Ничего не хочу.

Хочу все бросить. Прекратить свое существование. В последнее время это желание охватывает меня очень часто. Не умереть. Не убить себя. Нет, все это глупости. Скорее я просто не могу перестать думать о том, что, если бы я вообще не родился, у меня сейчас не было бы этих шестидесяти семи ночей впереди, я не оказался бы тут после этой вот беседы с ней. «Ты сам виноват, что приперся, – напоминаю себе я. – Не надо было и лезть».

Я прикуриваю в надежде, что табак успокоит меня и я смогу дойти до отеля, позвонить Алдусу, чтобы он все уладил, может, даже посплю несколько часов, чтобы этот кошмарный день, наконец, остался уже позади.

– Бросил бы ты.

От ее голоса меня встряхивает. Но в то же время и как-то становится спокойнее. Я поднимаю глаза. Мия раскраснелась, но, как ни странно, улыбается. Дышит она тяжело, как будто бежала. Может, за ней тоже гоняются поклонники. Например, та парочка старичков в смокинге и жемчугах ковыляет по пятам.

Я даже смутиться не успеваю, потому что Мия снова рядом, стоит передо мной, как в те времена, когда мы жили с ней в одном временном и пространственном континууме, то и дело натыкаясь друг на друга, и хотя это каждый раз казалось счастливым совпадением, все же в этом не было совершенно ничего необычного или сверхъестественного. Мне вспоминается сцена из «Касабланки»[11], когда Богарт говорит: «И надо же было ей из всех баров мира зайти именно в мой». Но тут приходится снова себе напомнить, что это я зашел в ее бар.

Последние разделяющие нас пару метров Мия преодолевает медленно, словно я пугливый кот, которого ей предстоит поймать. Она смотрит на мою сигарету.

– И давно ты начал? – спрашивает она. Будто и не было всех разделивших нас лет, и Мия забыла, что уже не имеет права меня критиковать.

Хотя в данном случае это заслуженно. Я в свое время резко отрицательно относился к никотину.