– Он с прошлого лета, фотография не особо свежая, но все равно ясно, кто сейчас как выглядит.

– Ладно, не надо.

Но Мия уже кинулась к сумочке.

– Генри вообще не изменился, все еще как ребенок-переросток. Где же кошелек? – Она ставит сумку на стол.

– Не хочу я смотреть на твои фотографии! – Мой голос похож на ломающийся лед и громок, словно родительский окрик.

Мия останавливается.

– Э, ну ладно. – Она выглядит как наказанная, закрывает сумку на молнию и убирает, столкнув при этом мою бутылку с пивом, после чего лихорадочно хватает салфетки, чтобы все вытереть, словно по столу растекается серная кислота. – Проклятье!

– Да ничего страшного.

– Нет, очень некрасиво, – говорит Мия, едва дыша.

– Ты все уже почти вытерла. Позови своего этого приятеля, он уберет остальное.

Мия продолжает неистово вытирать стол, пока салфетки не кончаются, как и всякая другая бумага в окрестностях. Потом она сминает мокрые салфетки в комок, и мне уже кажется, что она руками готова вытирать столешницу, а я смотрю на это все в некотором недоумении. Через некоторое время у Мии кончается запал. Она останавливается и опускает голову. А потом поднимает на меня этот свой взгляд.

– Извини.

Да, круто было бы объявить, что ничего страшного, все нормально, пиво-то на меня вообще даже не попало. Но я вдруг ловлю себя на том, что не уверен, идет ли речь о пиве, и если нет, то, значит, это завуалированное извинение…

За что ты извиняешься, Мия?

Даже если я мог бы заставить себя произнести это вслух – а я не могу, – она все равно уже подскочила и побежала в туалет, и все из-за того, что пиво попало на нее – прямо как леди Макбет[12].

Какое-то время Мия отсутствует, и двусмысленность, которую она оставила за столом, пробирается в самую глубь моего сознания. Я ведь за последние три года себе кучу различных сценариев нафантазировал, по большей части это были разновидности на тему, что это какая-то Ужасная Ошибка и страшное недопонимание. Во многих фантазиях Мия молит о прощении – за то, что она на мою любовь ответила жестоким молчанием. За то, что повела себя так, будто те два года жизни – наших жизней – ничего не значили.

Но я запрещаю себе воображать, что она извинится за свой уход. Даже если она сама не знает об этом, она ведь сделала то, что сказал ей я.

9

Вообще-то предвестники были. Вероятно, даже больше, чем я заметил, в том числе постфактум. Но я их все проигнорировал. Может, потому что не ждал. Я слишком часто заглядывал в прошлое, в тот ад, через который только что прошел, и не заметил замаячившего впереди высоченного обрыва.

Мия решила, что поедет осенью в Джулиард, и когда к концу весны стало ясно, что она действительно сможет это сделать, я сказал, что и я с ней. А она так посмотрела на меня, словно говоря: «Ни в коем случае».

– Раньше мы такую возможность не рассматривали, – сказала она, – так зачем начинать?

Потому что раньше ты была цельным человеком, а теперь у тебя селезенки нет. И родителей. Потому что Нью-Йорк проглотит тебя заживо, подумал я. Но промолчал.

– Нам обоим пора возвращаться к собственным жизням, – продолжила Мия. Я действительно и раньше на занятиях не каждый день появлялся, а после несчастного случая и вообще ходить перестал, так что мне предстояло наверстывать целый семестр. Мия тоже пропустила слишком много и начала заниматься с частным репетитором, чтобы закончить школу и вовремя уехать в Джулиард. Хотя это было скорее лишь формальностью. Ей бы поставили нужные оценки, даже если бы она вообще больше ничего сдавать не стала.

– А группа как же? – спросила она. – Они тебя уже заждались. – Это тоже было правдой. Незадолго до аварии в независимой студии «Смайлин Саймон» в Сиэтле мы записали альбом, который назывался так же, как и группа. Вышел он в начале лета, и даже несмотря на то что мы не давали концертов, диск распродавался на ура и песни часто крутили на радиостанциях различных колледжей. В результате «Падающей звездой» заинтересовались уже более крупные лейблы – все они захотели подписать контракт с группой, существовавшей только на словах. – Твоя бедная гитара скоро уже умрет от тоски, – добавила Мия с грустной улыбкой. Я действительно не расчехлял ее с того самого сорвавшегося выступления на разогреве у «Бикини».

Так я и согласился на эти отношения на расстоянии. Частично потому, что спорить с Мией было бесполезно. Частично потому, что бросать «Падающую звезду» мне действительно не хотелось. Но еще и потому, что у меня выработалось какое-то хамоватое отношение к этому самому расстоянию. Ну, раньше-то я переживал из-за этого водораздела. Но теперь? Да что нам могут сделать какие-то жалкие четыре тысячи километров? К тому же Ким тоже едет в Нью-Йорк, будет всего в нескольких километрах от Джулиарда. Она присмотрит за Мией.

Только вот она в последний момент передумала и предпочла Брандейский университет в Бостоне. Меня это просто взбесило. После несчастного случая мы с ней частенько обсуждали восстановление Мии, передавали какие-то новости ее бабке с дедом. Но мы это скрывали, понимая, что Мия убила бы нас, узнай она о том, что мы делаем что-то у нее за спиной. А мы с Ким просто ощущали себя двумя капитанами команды «За Мию». Так что уж поскольку я не мог поехать в Нью-Йорк с ней, то считал, что быть рядом – задача Ким.

Я парился из-за этого до тех пор, пока одним жарким июльским вечером, примерно за месяц до того, как девчонки должны были уехать, мы не собрались у бабушки с дедушкой Мии посмотреть кино. Мы запустили какой-то претенциозный иностранный фильм, и Мия ушла спать пораньше, остались мы вдвоем. Ким все пыталась говорить о Мие, типа как у нее все хорошо, и трещала весь фильм, словно попугай. Я, наконец, велел ей заткнуться. Она сощурила глаза и принялась собираться.

– Я знаю, чем ты недоволен, и дело не в этом идиотском кино, так что давай скажи уже, да покончим с этим, – и она расплакалась. Я до этого Ким в слезах не видел, то есть так вот, всерьез, она даже на похоронах держалась, так что я немедленно почувствовал себя свиньей, извинился и как-то так неловко ее обнял.

Собравшись и вытерев глаза, Ким рассказала, каким образом Мия заставила ее выбрать Брандейский университет.

– Ну, то есть я и правда хотела именно туда. Я столько времени прожила в гойском Орегоне, мечтая попасть в еврейский колледж. Но и Нью-Йоркский мне подходил, там и в самом городе евреев достаточно. Но Мия уперлась. Сказала, что не надо ее больше «нянчить». Именно так и выразилась. И что если я все же решу ехать в Нью-Йорк, у нее не останется сомнений, что мы с тобой спелись, чтобы не спускать с нее глаз. Угрожала, что перестанет со мной общаться. Я сказала, что не верю в это, но у Мии был такой взгляд, какого я никогда еще не видела. Я поняла, что она это всерьез. И послушалась. Ты представляешь, как мне пришлось постараться, чтобы вернуть себе место на столь позднем этапе? И оплату за обучение в Нью-Йорке я потеряла. Но это неважно, главное, что Мия обрадовалась, что в последние дни бывает не часто, – Ким печально улыбнулась. – Так что я не могу понять, отчего мне так хреново. Из-за чувства вины, наверное. Печальные последствия набожности, – и она снова расплакалась.

Вот это был довольно жирный намек. А на меня, наверное, в тот момент глухота напала.


Но разрыв, наступив, оказался тихим.

Мия улетела в Нью-Йорк. Я снова переехал в «Дом рока». Пошел доучиваться. Конца света не случилось. Первые пару недель мы с Мией писали друг другу километровые письма. Она рассказывала о Нью-Йорке, занятиях, музыке, колледже. Я – о встречах со звукозаписывающими компаниями. Лиз запланировала кучу концертов в районе Дня благодарения, предстояло много репетировать, особенно с учетом того, что я несколько месяцев не брался за гитару, но по настоянию Майка на первое место мы поставили деловую сторону вопроса, ездили в Сиэтл и Лос-Анджелес, встречались с представителями различных лейблов. Какие-то ребята из Нью-Йорка сами приезжали в Орегон на нас посмотреть. Я рассказывал Мие об их обещаниях, как все они говорили, что подточат нам звук и запустят нас в плеяду суперзвезд. Все мы старались держаться, но звездной пылью, которую нам пускали в глаза, мы все равно надышались.

Помимо этого мы ежедневно созванивались – перед тем, как Мия шла спать. Она сильно уставала, поэтому разговоры длились недолго; для нас это была лишь возможность услышать голос друг друга и сказать «я тебя люблю» в реальном времени.

Однажды вечером, когда шла уже третья неделя, я чуть задержался со звонком, потому что мы ужинали с представителями звукозаписывающей компании в ресторане «ЛеПижон» в Портленде, и все как-то затянулось. Когда автоответчик предложил мне оставить сообщение, я решил, что она уже легла спать.

Но на следующий день не пришло и письмо. Я отправил текстовое сообщение: «Извини, я задержался. Злишься?»

«Нет», – сразу же ответила Мия, и меня отпустило.

Но в тот же вечер я позвонил вовремя, и все равно сразу же включился автоответчик. На следующий день я получил короткое письмо, всего два предложения о том, что в оркестре много работы. Я поверил, что так все и было. Она же все же в Джулиарде, все непросто. А виолончель к вайфаю не подключается. К тому же Мия и без того репетировала по восемь часов в день.

Но потом я стал пытаться звонить в другое время, просыпался пораньше, чтобы поймать ее до занятий, набирал, когда она должна была ужинать. Но всегда включался автоответчик, и Мия не перезванивала. На эсэмэс тоже перестала отвечать. Письма еще приходили, но не каждый день, и на мои многочисленные и полные отчаяния вопросы типа «Почему не берешь трубку?», «Ты что, потеряла телефон?», «У тебя все нормально?» она отвечала расплывчато. Говорила, что занята.

Я решил навестить ее бабку с дедом. Я же буквально прожил у них пять месяцев, пока Мия восстанавливалась после аварии, и обещал заходить почаще, но слово не сдержал. Мне было трудно без нее находиться в их доме, который продувался насквозь всеми ветрами и был полон душераздирающих фотографий призраков – свадебный портрет Дэнни и Кэт, двенадцатилетняя Мия, читающая книжку брату у нее на коленях. Но поскольку Мия буквально перестала со мной общаться, мне хотелось как-то получить ответы на свои вопросы.