– Сонь! – громко прошептал Баринов. – Да плюнь ты переживать! Все спят давным-давно. И вообще... Пусть завидуют!

«Пусть завидуют!» А ей и так завидовали все девчонки в общежитии. Еще бы! Баринов был хорош собой, щедр и внимателен. Он приносил ей подарки и видел, с какой радостью она принимает их – и золотую цепочку на шею, и плюшевого зайца – с одинаковой радостью. Он вспоминал, как придирчиво рассматривала любое подношение дражайшая супруга – оценивающе, и не стеснялась сказать ему, раня самолюбие, что у него нет вкуса и он просто транжира. После всего этого Баринову не хотелось даже на официальные праздники радовать Тамару. Проще было выдать ей энную сумму на день рождения, Новый год и день мужского лицемерия – 8 Марта. Радости от этого Баринову не было никакой.

Соня умела искренне радоваться даже пустой безделице, что не мог не заметить Баринов. Его внимание было ей приятно. Но куда более важными были для нее их не испорченные бытовыми проблемами и неурядицами отношения.

Первый после их знакомства поход Баринова Соня переживала тяжело. Он предупреждал ее, что писать не будет. «На лодке все на виду, да и письма, кто надо, видит насквозь», – объяснил Саня. Она не просила и не умоляла его. У Сони вообще был удивительный характер, в котором женственная нежность соседствовала с мужской жесткостью. Она умела ждать. А еще она умела скрывать свои чувства, ровно настолько, чтобы держать мужчину в неведении. Чтоб нюх не терял!

Баринов это хорошо понимал и тем не менее мучился от сомнений. К тому же он не обещал Соне будущего. И понимал, что в такой ситуации когда-нибудь их отношениям придет конец. Ну, должна же она будет создать семью?!

А Соня совсем об этом не думала. Говоря Баринову, что ей от него ничего не нужно, Сонечка конечно же думала: «А вдруг?»

А вдруг он поймет, что все эти мнимые ценности их специально созданного брака не стоят и одной минуты их Сани-Сониного совместного счастья?

* * *

Все рухнуло в один совсем не прекрасный день, когда Баринов приехал к Соне и с порога выложил ей новость: он скоро станет отцом.

Она не показала ему, что внутри у нее все перевернулось.

Напротив, улыбнулась и сказала:

– Я рада за тебя!

Изобразить радость у нее хватило сил. А когда Баринов уехал, она вдруг расплакалась. Если бы он, принеся ей «радостную» весть, промолчал об остальном, она бы все поняла. У него семья, в которой ожидается пополнение. Пора ему стать счастливым отцом – все-таки тридцатник уже мужику.

Но вот не увидела Соня в своем Санечке никакой радости. Как раз наоборот. Да еще, уходя, сказал ей грустно:

– Ты для меня тот человек, на руках у которого мне хочется умереть...

Тогда в отношениях их что-то надломилось. Просто Соня никак не могла понять, как можно жить без любви и без любви заводить детей?

И Баринов был какой-то грустный, озабоченный, будто это он был беременный и рожать предстояло ему, а не супруге его дражайшей Тамаре Викентьевне.

У Баринова впервые за время их знакомства прозвучало намеком, что он готов на развод, даже если из-за этого ему придется порвать с родственниками.

«Поздно! Поздно! – думала про себя Соня. – Это ты знаешь только, милый, что я нища, как церковная мышь. А я еще и дочь «врага народа»! Но самое главное – у тебя будет ребенок, и я совсем не хочу, чтобы он рос без отца. Я знаю, что это такое...»

Она даже где-то рада была, что так все получилось, что будущий наследник Баринова четко определил ее, Сонечкин, статус. Такие изменения в семье ее любимого Санечки вязали бравого морского офицера по рукам и ногам. И не только его, но и Сонечку, которая нет-нет да и думала порой: «А вдруг?!»

Потом все потихоньку утряслось, и они больше не говорили о будущем отцовстве Баринова.

А в положенный срок в его семье родился мальчик. Его назвали Ильей.

Какое-то время Соня и Баринов не виделись. Он приехал к Соне через месяц, вымотанный, с синими кругами под глазами. Жаловался Соне, что малыш плохо спит, а жена плохо себя чувствует – не привыкла к таким нагрузкам.

– Солнечка, милая! Знала бы ты, как я устал! Хочу в отпуск! Да ладно – в отпуск! Хочу на работу, в командировку, в поход! Куда угодно – только бы удрать из дома. Устал! А жена еще такую глупость сотворила – кормить бросила пацана, фигуру бережет. Перешли на бутылочки. С утра на молочную кухню за «рожками» со смесью, вечером – за кефиром, бутылочки мой, соски кипяти! Поначалу ночью ему, орущему, она сунет грудь, и он спит! А тут!..

Баринов в подробностях рассказывал Соне, как жена его перевязывала грудь, чтобы побыстрее кончилось молоко, а Сонечка краснела. Ей было не совсем приятно слушать, как любимый мужчина рассказывает интимные подробности о другой женщине.

А он, уставший от капризов жены, добитый ее выдумками с ребенком, похоже, даже не понимал, что переходит границы дозволенного.

Еще через месяц Баринов собрался в море, чему рад был безумно. На радостях он пригласил Соню в ресторан, был весел и разговорчив, как прежде.

– Ну вот, с сегодняшнего дня я совсем свободен, – объявил он, разливая шампанское, – я своих сегодня в Ленинград проводил. Соня, у меня дома дела, а я хочу побыть с тобой. Поедем ко мне?! Пожалуйста! Заодно посмотришь, как я живу. А главное – побудем вместе. Когда еще увидимся?..

Соня отказывалась наотрез, тогда Баринов сменил тактику:

– Хорошо! Давай по-другому решим: поедем завтра утром – и вечером назад. Хоть наш Большой Лог увидишь...

На этот вариант Сонечка согласилась.

У Баринова была аккуратная, чистая квартирка в центре города. Соня не могла не отметить, что у хозяйки отличный вкус: все вещи в доме жили в гармонии друг с другом, окна закрывались симпатичными мягкими шторами, а на столе, тумбочке и подоконниках в качестве украшений были расставлены шикарные хрустальные вазы и плошки – символ достатка и благополучия. Достаток здесь не прятали. Как раз наоборот – выставляли напоказ.

Соне было не очень хорошо в чужом доме, а когда Баринов после длительных препирательств все-таки уговорил ее на близость, она не могла отделаться от чувства, что что-то ворует. Она не могла этого скрыть от Баринова, и он очень расстроился.

– Тебе неуютно? – спросил он Соню.

– Ты правильное слово употребил – неуютно. Да, Саня, совершенно неуютно. Не надо было... Не надо было ехать. И не надо было этого... делать...

Соня злилась на себя и казнила себя за любопытство. Да, ей хотелось посмотреть на дом, в котором живет ее любимый. Женщине дом о многом мог сказать, этот чужой дом. И он сказал. Достаточно красноречиво.

* * *

Через неделю Баринов ушел в море, вернулся через два месяца. На дворе стояло полярное лето. Сонечка собиралась в отпуск в Ленинград. В комнате общежития, в которой она до сих пор жила одна, на кровати, стульях были разложены вещи. На столе, как большой зверь с широко раскрытой пастью, стоялчемодан, новенький, пахнущий кожзаменителем. Чемодан был зеленым – других просто не было! – и потому походил на крокодила.

– Тук-тук! Кто там? Это я – Саня Баринов, – услышала Сонечка.

Она распахнула двери и повисла на шее у Баринова.

Он приехал к ней прямо с корабля, не заезжая домой. Заскочил только на рынок за цветами.

– ...значит, опоздай я на сутки, и мы бы не увиделись... Соня! Я безумно соскучился. У меня есть предложение: едем вместе в Ленинград, а там ты бросишь этого своего монстра с подарками, – Баринов кивнул на новый зеленый чемодан, – и мы уедем к морю. Ты была на море? В Севастополе?

– Нет, не была, и очень хочу! Но... но как же твоя семья?

– Моя семья потом. Они не знают, что я уже в отпуске...

Сонечка потом всю жизнь вспоминала это счастливое лето, их с Саней Бариновым путешествие. Сначала от Мурманска до Ленинграда, потом от Ленинграда до Севастополя, потом – обратно.

В Ленинграде на Московском вокзале Соню встречали всей семьей. Мама и Аня плакали от радости, Пашка подкидывал вверх толстого, хорошо подросшего за год Валерку, который заливисто смеялся.

Соня и Саня Баринов договорились, что из вагона поезда выйдут как знакомые, попутчики.

Баринов выволок зеленого монстра с подарками на платформу, козырнул семье Сони, улыбнулся ей одними глазами и отправился к другу.

Соне предстояло за вечер подготовить родственников к тому, что уже завтра она уедет на две недели к морю. Баринов достанет с утра билеты на поезд в Севастополь и позвонит Соне. В общем, отпускной марафон.

Чемодан навьючили на Пашку, а толстого Валерика до такси тащили по очереди Соня и Аня.

До дому добрались минут за пятнадцать. Мама Катя не выпускала Сонечку из объятий, и она не знала, как сказать, что уже завтра она намерена уехать:

– ...но через две недели приеду и буду с вами до конца месяца!

Сонечка, как могла, старалась успокоить мать. Она на ходу придумала несуществующую подружку, с которой едет к морю.

– Подружка эта носит форму офицера-подводника, – подвела итог Катерина Сергеевна. – Он любит тебя, дочка, это видно. Вот только... у него ведь... семья?

– Семья. И сын. – Соня была убита наповал материнской проницательностью. – Мам, а как ты...

– А что там догадываться? Видела я, как он на тебя смотрит. И как ты – на него. Не как на попутчика – это уж точно.

– Точно... – Соня даже не нашлась, что ответить.

– Знаешь, я так скажу тебе, дочка: главное в жизни – любовь. Но готовься к тому, что тебе будет очень больно. А больше ни о чем не спрашиваю. Понимаю все.

Соня едва сдержалась, чтобы не расплакаться. Не ожидала она от мамы такого. Боялась, думала, что осудит, будет отговаривать. А она...

Вечером с сестрой посекретничали. Аня только охала и ахала, слушая историю любви Сони и Баринова.

– Ну а отбить его у жены?.. – заговорщицки посоветовала Аня.

– Нет, не хочу, Ань. У нас с ним так все замечательно, потому что нас не связывают общие квартиры, ложки, чашки – быт. И штамп в паспорте. Но это только одна сторона медали. У него сын, семья. Я не хочу никому делать больно. И вообще, пусть будет как будет! Давай не будем об этом, ладно?