А еще через неделю в памяти у Инги от полковника остался только мгновенно увядший букетик ландышей. Белые бубенчики, выгнанные из крошечной луковички раньше срока, пожухли и пожелтели, а листики засохли. Жалко, но закономерно, если не в срок да не вовремя.

* * *

Вернувшись в город, Инга первым делом заехала в автосервис, где обменяла взятый напрокат «фольксваген» на свою «мазду». Машинку можно было даже не осматривать: Олег Рыков был мастером на все руки и, если уж брался за ремонт, делал это блестяще.

– Привет, отпускница! – Олег галантно приложился к Ингиной ручке. – Как отдыхалось?

– Спасибо, Олежек! Отдыхать – не работать. А вообще-то надышалась воздухом и просто выспалась. Ну и гуляла по окрестностям. Представляешь, какой-то час езды, но тут, как всегда, не погода, а кошмар, а там – зима! Сугробы, елки по пояс в снегу, лыжи! Я, правда, кататься на них и не умею, но как факт – приятно. В общем, сказка.

– Завидую вам, барышня! Ну, пойдем твою ласточку смотреть.

– Да и смотреть не буду! Ты же знаешь – доверяю, как себе самой.

– Спасибо тебе! – Олег приобнял Ингу за плечи. – Ну, раз не будешь принимать машинку, пойдем пить чай.

– Отлично! И мой презент кстати. – Инга протянула Олегу пакет. – То, что ты любишь!

Инга засмеялась. Олег просто обожал сладкое, и лучшим подарком для него были шоколадные конфеты.

Пока пили чай и болтали по-дружески, пока Инга заезжала к Кузнецовым за лысым Митей и застряла у подруги на ужин – Тося и Софья Гавриловна отказались отпустить ее без рассказов об отдыхе, – до своего деревенского пристанища она добралась в потемках.

Здесь, как и на Карельском перешейке, лежал снег. Много снега. Правда, дорога была нормальная, разъезженная машинами – никаких сугробов и завалов. Но не это поразило Ингу. От калитки до крыльца ее домика дорожка была аккуратно вычищена, будто ее тут кто-то ждал. Удивившись, Инга скользнула взглядом по окнам соседа, хоть издалека видела, что в них ни огонька. В лунном свете было хорошо видно: от крыльца дома, где обитал ее когда-то рыжий мальчик из детства, тянулись две точно так же аккуратно вычищенные дорожки: одна – к калитке, другая – к дыре в заборе...

Инге стало ясно, кто постарался и кто ждал ее. Вот только проворонил возвращение. Она поспешила в дом – ее подгонял лысый кот Митя. Он недовольно ворчал в своем домике-сумке. В переводе с кошачьего это, видимо, означало: «Тебе-то хорошо в теплой шубке, можно под луной стоять разинув рот, а мне каково в тонком свитерочке?!!»

– Слышу, слышу, мой лысый котик! – запричитала Инга. – Пришли уже, не ворчи!

Она открыла дом и, не раздеваясь, кинулась растапливать печь. Потом достала валенки, нагрела их на чугунной плите, влезла в них с таким удовольствием, что даже кожей ощутила: вернулась домой. Митя по-свойски вскочил на печь, где у него была лежанка, и яростно драл там старую овчину.

Через час в доме стало тепло и уютно. Инга покопалась в ящике с припасами, отобрала какие-то банки и баночки, затеяла готовить не просто ужин, а немножко праздничный ужин. Она боялась себе признаться в том, что делает все это не просто так, а по поводу: она ждала в гости Илью Баринова.

...А свет в его окнах этим вечером так и не зажегся, и сооруженный мастерски штрудель, и рассольник с фасолью ей пришлось есть в компании с Митяем, который совершенно не разделял гастрономических пристрастий своей хозяйки.

А Баринов просто спал без задних ног. Он вернулся с работы рано-рано утром и завалился в постель. Печку растапливать не стал, просто включил в выстудившейся за сутки избе обогреватель и накинул поверх одеяла старый овчинный тулуп. После тяжелой смены, во время которой Баринову не удалось прикорнуть ни минуточки, вырубился мгновенно, едва голова коснулась подушки.

Разбудил Баринова шорох под окном. Сначала он спросонок подумал, что это мыши шуршат над головой, – иногда они такие пляски на чердаке устраивали, что Баринов запускал в потолок валенком.

Баринов прислушался. На мышей было не похоже, звук шел откуда-то с улицы, будто кто-то цеплялся за ветхий деревянный карниз. Баринов сразу вспомнил, что совсем недавно точно такое уже было: тогда по окнам ползал «импузантный бугай» – Ингин муж.

«Опять, что ль, приперся? – с неприязнью подумал Баринов. – Так ко мне-то какого хрена лезет? А может, навалять ему по самое «не грусти»?!! Когда еще такой случай подойдет?! К тому ж, раз девочка моя тут прячется от него, ему не повредит прочистка мозгов».

Баринов тихонько встал – ни одна пружинка не скрипнула. Стащил со спинки стула старые джинсы, нашарил у кровати шерстяные носки, сунул ноги в валенки, потом натянул через голову свитер и осторожно, стараясь не скрипнуть ни одной половицей, прошел в кухню. Дверные петли, смазанные маслом, не визгнули. В сенях мощный крюк снял бесшумно, тенью скользнул за порог. Темнотища была – глаз выколи, видать, луна где-то заблудилась. Примкнувшую к окну бесформенную фигуру Баринов увидел издалека. Он в три прыжка оказался возле нее и страшно рыкнул:

– Ну что, хрен «импузантный», мать твою не так, опять приперся?!

Кулак у Баринова зачесался со страшной силой, он уже было пустил его в разбег, как «бугай импузантный» вдруг тоненько ойкнул и опустился в снег под окном.

– Гуся?! Ты?! Гусенька, прости, напугал?!!

– Ага! – заикаясь, отозвалась Инга. – Я... Илья, я... У тебя света нет... второй день... Я испугалась, вдруг случилось что-то...

Илья уже не слушал ее лепетание, он кинулся поднимать Ингу, наступил на край ее длиннополого тулупа, потом сам провалился в сделанную собственноручно по осени ямку для посадки дерева, заброшенную по причине отсутствия энтузиазма. Падая, Баринов вцепился в забор и взвыл волком, почувствовав, как в ладонь его впилось что-то острое...

Через час они сидели в теплой Ингиной избушке и ужинали вкусным рассольником, а на раскаленной докрасна чугунной плите приплясывал весело чайник с цветочками на желтом боку.

Баринов от острой боли – в темноте со всего маху жахнул ладонью по ржавому гвоздю, торчавшему из трухлявой доски, – не помнил, как развивались дальнейшие события. А может, просто не хотел помнить. Ему было хорошо. Инга, как сестра милосердия на фронте, пока волокла его в свой дом, поминутно повторяла:

– Миленький мой, потерпи немножко! Сейчас все будет хорошо! Сейчас все будет хорошо!

И это ее «сейчас все будет хорошо!» звучало как заклинание, он относил его не к своей разодранной ржавым гвоздем руке, а ко всей своей дальнейшей жизни. У него слезы навернулись, Инга их увидела и запричитала:

– Больно, я понимаю, как больно, но сейчас станет легче! И все будет хорошо! Потерпи, Илюшенька...

* * *

«Илюшенька»! Она все-таки сказала так, ему не послышалось, и за это он готов был насадить на гвоздь вторую ладонь.

Дома Инга долго промывала рану, заливала ее йодом, отчего у Баринова резко дергалась левая нога. Когда он вздрагивал от боли, Инга дула ему на ладонь и говорила что-то приятное, и ему хотелось, чтобы рана была большая, и эта перевязка никогда не кончалась. В какой-то момент Инга была так близко от него, что он запросто мог поцеловать ее. И он был уверен, что она бы не оттолкнула его. У него даже мелькнула мысль, что она не просто так надолго задержалась рядом. Но он не решился, и момент был упущен.

Между ними установилось доверие, которое бывает только между близкими людьми. Как будто и не было между ними пропасти глубиной в двадцать лет.

Баринов, перевязанный, как солдат на войне, отсутствием аппетита не страдал, и Инга с удовольствием наблюдала, как он вкусно ест, подливала ему до тех пор, пока он не взмолился:

– Пощади! Это безумно вкусно, но я больше не могу!

– А про какого бугая ты орал, когда из дома выскочил? – вспомнила вдруг Инга.

– А-а, так это... Это не я! Это сторож, Савватий Степаныч, так твоего мужа обозвал!

– Мужа???

– Ну да! Тебя не было, и я тут за порядком следил, за домом твоим. Мало ли что! И как-то увидел следы под окнами, будто кто-то заглядывал. И в моей избе то же самое. Ну, я и пошел к сторожу, поинтересоваться, не жаловался ли еще кто на хулиганов. А он и сказал, что приезжал мужик – это он так сказал про твоего мужа: «бугай импузантный на жипе», спрашивал тебя, сказал, что мужем тебе приходится. Вот...

Баринов помолчал немного, внимательно наблюдая за Ингой. А она как будто забыла о его существовании, задумалась о чем-то.

– Ну вот... А я проснулся оттого, что кто-то в окно заглядывает, и решил, что муж твой снова наведался... А в башке переклинило, думаю, не зря ты тут от него прячешься, вот и решил по-свойски разобраться. Я очень напугал тебя, да, Гусенька?

– Да не в этом дело. – Инга оторвалась от своих мыслей и посмотрела на Илью. – Илюш, я ведь тут в большой тайне от всех живу, вот в чем дело. Есть единственный человек, который знает о месте моего нахождения, но этот человек никогда бы не рассказал об этой тайне моему мужу. Вот я и ломаю голову, откуда у него информация о том, где я скрываюсь?!

У Инги от волнения щеки раскраснелись, прядки волос выбились из хвоста, завязанного на затылке, отчего она стала похожа на ту девочку из далекого детства, которую так любил Илья Баринов. Девочка из детства с недетскими проблемами.

Появление Стаса Воронина встревожило ее.

– Понимаешь, Илюш, я бы не думала об этом, но приходится, и не могу сказать, что это меня не волнует.

– Если не секрет, почему ты здесь оказалась? Нет, ты не подумай, я, конечно, безумно рад, что ты тут появилась, иначе мы не встретились бы с тобой, и все-таки, что произошло и что тебя так тревожит?

Инга внимательно посмотрела на Илью Баринова, как бы раздумывая, стоит ли говорить все. У нее не было боли, но ей было безумно стыдно. И это она сказала Илье:

– Ты даже не представляешь, как мне стыдно!

Инга рассказала ему все без утайки. Баринов точно к стулу прирос. Ну, мать наша дивизия! Хотел было сопернику-мужику клюв начистить, а теперь что получается? Где мужик???