Я чуть слюной не захлебнулся, но вспомнил, что сначала – дело, и заикнулся про масло для компрессора. «Дед» распорядился, и мой Боба с канистрами исчез. А бумаги мои для отчета он с негодованием отверг. «Я так соскучился по русской роже и так счастлив видеть тебя здесь, что забудь о делах! Давай-ка, сынок, пообедаем, а потом, по русскому обычаю, – в баньку! Я уже все приготовил...»

Когда я после нескольких тостов и плотной закуски очнулся и попытался прояснить, где мой Боба, «дед» отмахнулся: мол, не парься, и Боба твой при месте, поди, уж сыт, пьян и нос в табаке. И, злоупотребив еще раз (или не раз?), «дед» засобирал меня в баню.

Для меня это был бальзам на раны после нескольких месяцев мытья соленой водой. Прошу пардона у дам, но организм мой давно просолился до состояния заготовленного на зиму огурца. Ни один дизелист никогда от бани не откажется, а уж от такой гостевой – и тем более.

Я в благодарностях рассыпался, а «дед» в усы посмеялся и про «сюрприз» что-то зачесал. Да какие еще сюрпризы, если и так уже все кучеряво?!

Э-э, нет, недооценил я сванетинского «деда». Я еще подумал, какого черта он-то со мной попариться за компанию не хочет?! А как в баню завалился, так и понял все. Как «дед» предупреждал, в панику я впадать не стал, обнаружив в парной... улыбающуюся местную буфетчицу. Я в чем, простите, мать родила влетел в парную, а она там... вениками машет, полок к процессу готовит.

«Смирновская» в организме загуляла так, что плюнул я на свою неприличную наготу с высокой башни и с поля боя не убежал. «Шиш вам, Алла Константиновна, – подумал я. – Не обижайтесь, но советский моряк отступать не привык. Да и измена не велика, если учесть, что механик Илья Александрович Баринов от супружеского тела отлучен давно и надолго».

В общем, баня, бабы и водка – все в комплекте было. И неизвестно, чем бы все окончилось, так как кареглазая штучка Зина после бани выступила за продолжение банкета на два лица.

В чувство меня привело появление матроса, который нагрянул в самый неподходящий момент и объявил, что, судя по крикам на лодке, командир сейчас предпримет торпедную атаку и потопит «Сванетию», если три офицера не будут немедленно возвращены на борт боевого корабля.

О-о! Это на кэпа было очень похоже, матросик не врал.

Как потом выяснилось, ни я лично, ни мои товарищи, которым тоже от гостеприимства гражданских хватило удовольствий, не были против такого сладкого плена. Буфетчица Зина вовсю строила мне глазки и обещала взглядом еще бóльшие удовольствия. Это она первая озвучила мысль, которая нам троим закралась в голову: они нам просто завидуют!«Они» – это члены нашего экипажа, будь они трижды неладны!

В общем, прощайте, Зинаида, рад бы в рай, да грехи не пускают. Мы нетвердой поступью спустились в баркас, на котором сутки назад (во как! сутки, оказывается!) приехали в гости, и скоро нас встречал на борту родной лодочки весь исстрадавшийся экипаж:.

По нашим рожам было видно, что время для нас прошло с пользой. И если бы не гостинцы, которые мы доставили с теплохода, нами бы просто закусили!

Мы с Бобой, кроме гостинцев, привезли несколько канистр масла и бочонок домашнего вина, чем изрядно всех порадовали.

А вот помощника едва не прибили: вслед за его могучим телом на борт разгрузили ящики с капустой и сухофруктами. Капитан, посмотрев на все это, тем же баркасом отвалил на «Сванетию», откуда вернулся в хорошем настроении, поглядывая, как мартовский кот.

Я заподозрил Зинулю в измене и взревновал не на шутку, но не будешь же выяснять такие пикантные моменты у командира?!..»

* * *

Когда долгий день завалился вместе с осенним солнцем за дальний лес, Баринов оторвал свой онемевший от долгого сидения зад от жесткого стула. Подушка, подложенная под спину, упала на пол. Он потянулся за ней и чуть не сломался в спине.

– Мама дорогая! – сказал Баринов себе самому, схватившись за поясницу. – Вот она, писательская доля.

Он включил свет – яркая лампочка, забранная в плетенный из соломки абажур, вспыхнула под потолком. Перебрал исписанные листочки, сложил в аккуратную стопочку. Писалось ему легко и просто. Он не заморачивался над какими-то красивостями, просто писал как было. Дневник в прошедшем времени.

«Есть на подводной лодке такой специалист, заменить которого никем нельзя. Если командира может заменить старпом, помощника – минер, то доктора заменить не может никто. А ежели припрет – тем более. А припереть может кого угодно. Болезнь – она в званиях и погонах не разбирается.

Наш судовой эскулап Андрюша Соловьев – лучший из докторов, которых мне доводилось встречать на своем веку...

Дело было летом, на базе подводных лодок в Севастополе. Экипаж: готовился к сдаче первых курсовых задач. Впервые мы должны были доказать, что мы боевой экипаж:, а не сборная по бальным танцам. По этому поводу был объявлен оргпериод, а это значит – никакого схода на берег. Никто по этому поводу не роптал. Так как роптать бесполезно. И только каждый втайне от других мечтал хоть о глоточке холодного пива!

Доктор не исключение. Тоже сидит на лодке, на берег ни-ни. И тут ему приходит в голову гениальная мысль – сделать анализ воды в цистернах. Опять же – забота об экипаже и общей санитарии. Это его святая обязанность.

В общем, набрал он из каждой цистерны по бутылке воды и на доклад к командиру: мол, так и так, надо срочно в СЭС с водой, анализ положено раз в полгода делать. Дескать, и рад бы, но... обязанность такая докторова...

Кэп серьезность мероприятия оценил, слово «дезинтерия» из уст врача для него прозвучало как приговор. Представил, видать, экипаж, лежащий вповалку в бреду с коликами в животах, и очередь в гальюн, и доктора благословил, несмотря на правила оргпериода.

Доктор водички нацедил, переоделся и в город смылся. Вечером явился отдохнувший и похорошевший, с красивым блеском в глазах.

На следующий день ему понадобилось сделать контрольный анализ, и он снова благополучно ушел под этим предлогом с лодки. Мы стали догадываться, что ни в какую СЭС наш Андрэ не ходит, просто за углом избавляется от бутылок с водой – и все.

На наши провокации док не велся. Просто командовал заливать цистерны новой питьевой водой, снова брал ее на анализ и уходил в неизвестном направлении. Мы уже ему открытым текстом предлагали залить в его бутылки воды сразу из-под крана, на что Андрюха отвечал с яростью: «Нет!» – и уверял всех, что здоровье экипажа ему дороже всяких липовых показателей.

А мы сгорали от зависти, и чувство мести жгло наши сердца. Мы ждали, что час расплаты все-таки настанет.

Уходя в свой очередной поход с водой, гремя, как бомж, стеклянной посудой – пузырьками с водой «на анализ», Андрюха отловил моего трюмного и приказал к его приходу выкрасить в белый «докторский» цвет только что изготовленный по его заказу сейф для медикаментов.

Как только доктор скрылся с горизонта, я взял это трюмное тело за грудки и строго спросил: «Ты чей холоп, сынок, будешь? Мой или доктора?»

Ответ прозвучал однозначно в мою пользу. Тогда я приказал покрасить сейф в черный цвет, а чтобы всем было понятно, чей шкафчик, сверху эмблему приказал прилепить – рюмку со змеей.

Получился такой авангард, если я что-то смыслю в живописи, что Малевичу с его черным квадратом оставалось только завистливо вздыхать. А чтобы доктора паралич сразу не разбил, мы то произведение трюмного искусства простыней закрыли, как памятник. И ждем-с!

Все собрались к приходу доктора: кто догадывался о его манипуляциях с питьевой водой, кто наивно полагал, что так и надо. Наконец голубь наш прилетел. Трюмный в целях личной безопасности встал подальше от «шедевра».

Трогательный момент «открытия» – и доктор с воплем прислонился к стенке. Потом, правда, смеялся и совсем не обиделся. Он вообще правильный док был, Андрюха, юмор флотский ценил. И как врач – спец был, каких поискать...»

* * *

«Эх, Андрюшу бы сейчас сюда, – подумал Баринов невольно, потирая ноющую на погоду спину. – Он бы враз все поправил. Не зря ему на погоны рюмку со змеей пристроили...»

Впрочем, рюмку принять Баринову и так никто не мешал. Он выбрался из-за стола. На затекших ногах добрался до «закромов родины» – кухонного шкафчика, в котором еще неделю назад обнаружил трехлитровую банку крепкой и густой сливовой наливки. В темноте шкафа банку при переезде бывшие хозяева не приметили, а Баринов, обследуя все укромные уголки, сразу же обнаружил. Попробовал аккуратно. Одобрил: хороша наливочка!

Он набулькал в стопочку из толстого голубоватого стекла живительной жидкости и вернулся к столу. За окном увидел соседку, которая выметала с крыльца опавшие листья. Жаль, толком не разглядеть. Может, и не совсем баба-яга. Может, тогда Баринов пригласил бы ее на огонек, и они выпили бы по рюмке сливяночки и разговорились. И может быть, даже понравились бы друг другу. А там – чем черт не шутит, может, и любовь какая закрутилась бы. А что? Они не старые, можно и о семье подумать...

На этом месте Баринов встряхнулся, быстренько вспомнил все, что со словом «семья» у него связано, и, как в том анекдоте, громко сказал:

– И пошла бы ты куда подальше со своим утюгом!

Глава 4

Первые белые мухи полетели с серого неба в самом начале октября, до Покрова. Инга поняла, что надо ехать домой за теплыми вещами. Собственно, для дачи этой деревенской у нее все было, а вот, что называется, в люди выйти...

Выехала рано утром. Свою красненькую «мазду» оставила в самом конце их странной улицы за ручьем. К дому проезда не было, только извилистая тропка по берегу. Инга долго ломала голову, как быть с машиной. Потом пообщалась с соседями, у которых автолавка – большой фургон и старенький «каблук» стояли прямо у дома на большой площадке под навесом. Дорога от шоссе буквально упиралась в их участок.