Баринов подпер голову рукой. Вроде не так много и написал, а притомился как-то. Но зато – чувство глубокого удовлетворения. Тьфу! Привязалось...

Вот плеваться негоже. Подводники в приметы верят. Но у Баринова как-то все вразрез с приметами шло. Вот взять хоть число тринадцать. Несчастливое и даже опасное число. Будь Баринов суеверным, он бы с тоской на лодочку свою ступил, потому как номерок у нее был как раз «чертова дюжина». Тринадцатой по очередности постройки из лодок этой серии была его субмарина. Несмотря на такой номер, она благополучно отходила всю свою подводную «жизнь» и от бед экипаж сберегла. Хотя первый ее механик Гена Птичников – царство ему небесное, давно в лучшем из миров – то ли по великой пьянке, то ли с большого бодуна бутылку шампанского с первого раза о корму не разбил. Не получилось. Кое-кто вздрогнул – быть беде. Но на него шикнули: «Не каркай!» И лодку все беды обошли стороной.

И другие приметы, которые считаются не совсем добрыми, на судьбе лодки и ее экипажа не отразились. В море выходили и в понедельник, и в пятницу, вопреки тому, что это не к добру. И женщины бывали на борту. Кое-кто из научных работников женского пола даже в море с экипажем выходил, следил за приборами и параметрами, которые они выдавали.

Баринов вспомнил, как кэп был вежлив с учеными дамами, и только мужики чувствовали, что он напряжен, как натянутая струна. Он был вежлив и молчалив. Даже доктор тогда забеспокоился о нем: все ли хорошо со здоровьем?

А все было просто: примета плохая – женщина на борту. И как только дамы сошли на берег, к кэпу дар речи вернулся, и стал он тем самым, узнаваемым, к которому так все привыкли.

* * *

«И вообще, в море нам с нашей тринадцатой по счету лодочкой везло, вопреки всем приметам. В последнем походе все компрессоры вышли из строя, воздуха взять негде было для продувания цистерн. Так мы просто с разгона, «пробкой» наверх вылетали и продували балласт газами от работающих дизелей. И если вода кончалась дистиллированная, тоже не беда. Собрали настоящий самогонный аппарат! Гнал, милый, воду за милую душу! Как говорится, голь на выдумки хитра. Потом, правда, слушок был, что кое-кто аппаратец этот по его прямому назначению употребил, точно не знаю. Но дыма без огня не бывает. Да, о дыме и огне: горели дважды. И тонули дважды. Так что огонь, воду и медные трубы самогонного аппарата мы вместе с нашей родной лодочкой успешно прошли, даром что довелось ей тринадцатой по счету на свет появиться и перепугать кое-кого номерком этим несчастливым...»

* * *

Баринову от мыслей о лодке стало жарко. Вслух бы не сказал, а в душе она для него была живой. Да еще и, можно сказать, со счастливой судьбой. Отмерив необходимо по штату число погружений и точно такое же число всплытий, «Новосибирский комсомолец» стал музеем. И Баринов не думал не гадал, да так вышло, что через много лет снова встретился со своей лодкой, уже на берегу. Он уже был сухопутный, и она – сухопутная.

Удивительно, но он всегда вспоминал о лодке, как о женщине, – с любовью. Иногда – с тоской. А как иначе, если еще вчера она была боевой подругой, а сегодня на нее приходят посмотреть все кому не лень. И сфотографироваться на память рядом, потому что нет уже никаких секретов. Это когда она по океанскому дну рыскала, как акула, с бортовым номером Б-396, пугая субмарины противника, все было засекречено. А сегодня это музей «Подводная лодка», поставленный почему-то в Москве, на берегу Химкинского водохранилища в Северном Тушине. Смешно! Какое это все имеет отношение к флоту и морю?!

После экскурсии на борт боевого корабля, который по выслуге лет не распилили на металлолом, а поставили на всеобщее обозрение, Баринов прижался к теплому, словно до сих пор живому корпусу и тихонечко, чтобы никто не слышал, сказал:

– Спасибо тебе, моя лодочка!

* * *

«Сначала корабелы назвали нашу лодку «Сом». Она и правда была похожа на эту подводную тварь – то ли рыбу, то ли зверя. Даже характер у лодки был сомий – в море она двигалась неторопливо, сосредоточенно. Не то что какая-нибудь килька в томатном соусе!

Когда первая лодочка этого проекта вышла на мировые просторы, натовские супостаты окрестили ее по-своему – «Танго».

А мы любовно обозвали ее «Резинкой». За корпус, оклеенный толстым слоем резины. Механики, правда, дали ей еще одно название, которого при дамах не упоминали. Очень мужское имечко – «Гандон, надутый водородом». Ничего обидного! Это за способность выделять большое количество водорода аккумуляторной батареей.

Если бы мне дозволили провести экскурсию по своей лодке, я бы о втором названии умолчал. Да и первое – с двойным смыслом. Но это пояснения для циников. В здоровом мужском коллективе никто ни от первого, ни от второго названия не шарахался. А как раз наоборот. Индивидуальные средства защиты, так сказать...

Кстати, об этих самых средствах. Байка, о которой я тут хочу поведать, обросла такой бородой, чтоее рассказывают все кому не лень. Причем каждый рассказчик, даже если он моря не видел ни разу в жизни, выдает ее за случай, произошедший с ним лично. Это как то самое бревно, которое с Лениным по Красной площади на субботнике, судя по мемуарам пламенных революционеров, несло человек триста. Впрочем, не исключаю, что проделанный мною трюк был героически повторен десятки раз.

Дело было так. Как-то раз после похода мы попали сразу в ремонт, до дому не добрались и оказались хоть и на воле, но вдали от того, что снилось нам последние полгода. Единственный счастливчик из экипажа – замполит. Его супруга подсуетилась и прикатила на свидание прямо в Мурманск. Значит, опять самое сладкое тем, кто бревна на субботниках носил! Пламенным революционерам, стало быть. И пусть бы он шел на свидание с дражайшей своей Марьей Ивановной и не трогал тех, кому обломали весь кайф. Так нет же! Вот что значит гадостная натура. Он, отправляясь на берег, нам объявил, что отныне начинает борьбу за нравственность. И стало быть, про всех, кто ее не блюдет и готов рвануть в кабак с пьянством и прочими излишествами, будет доложено женам.

Ну не гад? Гад!

Народ, конечно, расстроился. Тут от воздержания уже глаза из орбит лезут, а нам вместо дома – ремонт. Ну ладно, партия дала такую команду – исполним! Но зачем же тайное-то выдавать?

В общем, решили мы зама подставить по полной программе. У самого запасливого из экипажа выцыганили два презерватива – жутких «изделия № 2», упакованных не в яркую коробочку, как сейчас, а в серые аптечные пакетики. Легким движением руки мне удалось сунуть эти изделия в карман нашему замуле. С тем он и ушел на свидание.

Но на то он и замполит, что ему везде везет и из любого дерьма он чистеньким вылезает. Как стало позже известно, жена у зама распотрошила его вещички и презервативы обнаружила. Отнекиваться зам не стал. Как раз наоборот – изворотливый, паразит! – на ушко жене этот хитрожопый нашептал, что есть приказ – носить изделия в кармане всегда, потому как передающиеся половым – будь он трижды неладен! – путем заболевания таким образом можно предупредить. «Это НЗ – неприкосновенный запас», – доложил он жене для пущей важности. И раз НЗ не использован – это говорит об одном: о его супружеской верности и флотской чести!

В Большом Логе шила в мешке не утаишь, скоро жены подводников стали трясти мужиков на предмет наличия НЗ в кармане. Нет НЗ – стало быть, использовал по прямому назначению. Так что фразочка «Братцы, дайте два гандона в долг!» у нас никого не шокировала».

* * *

Баринов задумчиво просмотрел исписанную страничку. И порадовался за себя. Вот для статьи или книжки такое вряд ли пойдет, а у него – пожалуйста! Потому как для себя пишет. А если кто знающий прочтет, скажет, что все правильно, так и было. Правда жизни, так сказать.

* * *

Однажды, при заходе в сирийский порт Тартус, Баринова чуть не записали в шпионы. Дело было так. В любом иностранном порту морячков-подводников полагалось в те времена отпускать в город только группами по пять человек. Во главе такой группы обязательно должен был стоять офицер, коммунист, которого никакими соблазнами не собьешь с пути праведного.

Баринов построил своих четырех матросов и повел их в город. Время, выделенное на посещение магазинов – строго четыре часа! – пролетело быстро. Затарившись всяческим ширпотребом, группа Баринова двинулась обратно в порт, где ее в условном месте должен был ждать баркас, на котором им предстояло добраться до лодки.

Придя на место немного раньше намеченного срока и не обнаружив нужного плавсредства, моряки стали терпеливо ждать. И надо же тут было случиться беде: у одного матросика скрутило живот. Ну, негоже советскому моряку в иностранном порту наложить в штаны! Не мог Баринов такого допустить. Да и парня жалко. У него, несчастного, аж бисеринки пота на лбу выступили, только не плачет!

Баринов бойцу кивнул на штабель контейнеров: мол, давай быстро за них, мухой! И тихо чтоб! Парень понял, быстренько шмыгнул в укрытие.

И в тот же момент к причалу подвалил катер с замом на борту. Везде-то его черт дернет быть в первых рядах. Даже если дело касается самого натурального дерьма.

Баринов от досады плюнул. А замуля чуть в обморок не ломанулся, увидев вместо пяти моряков – четырех. ЧП! Скандал! Хорошо, что матросик проворным оказался и уже через секунду из своего импровизированного гальюна выскочил, поправляя на ходу предмет туалета.

Группа погрузилась на катер и отправилась восвояси. Баринов, считая инцидент исчерпанным, уже предвкушал скорый ужин и посиделки с друзьями. Как бы не так!

Не прошло и получаса после прибытия, как его выдернули в каюту к представителю особого отдела. Был такой строгий дяденька на лодке, который до утра экзаменовал Баринова одним и тем же вопросом: «Что делал матрос Мамедов в течение пятнадцати минут один в иностранном порту?»