Ксюша скользнула под одеяло и прижалась к ней всем телом. Элли невольно отстранилась.

— Ты чего?

— Так, — пробормотала Элли. — Мне противно, когда ко мне кто-то прикасается.

— Мне надо поговорить с тобой. — Ксюша протянула руку и положила ее на голый живот Элли. — Какая ты теплая и мягкая.

Элли сбросила руку сестры и села в кровати. Казалось, ее вот-вот стошнит.

— Послушай, ты совсем одичала, Елочка. Мы, как-никак, сестры.

Элли отодвинулась к самому краю кровати и обхватила руками колени.

— Уходи. Мне противно, — сказала она.

— Дурочка. Разве ласка может быть противной? Мне так холодно и неуютно в этом мире. От красивого тела исходят тепло и покой. У тебя очень красивое тело, Елочка. Пожалуйста, согрей меня.

Ксюша обхватила сестру руками и заплакала. У нее были обжигающе горячие слезы.

— Я хочу домой, — сказала Элли, с трудом сдерживаясь, чтобы тоже не заплакать.

— Это невозможно, — сказала Ксюша.

— Отец не знает, где мы и что с нами. Думаю, он сходит с ума.

Ксюша громко всхлипнула.

— Я убью этого борова, и мы уедем домой.

— Не надо, Елка, прошу тебя. У нас больше нет дома.

— Но отец… Он так нас любит.

— Отца тоже больше нет! Понимаешь? Его больше нет!

— Что ты несешь? Ты опять сидела на игле?

— Меня уже ничего не берет. Я ни на секунду не могу забыться. Елка, Елка, ты бы видела его…

Ксюша судорожно вздохнула и затихла на груди у сестры.

— Кого? — не поняла Элли.

— Он был похож на обуглившийся окорок. А эта вонь… Ты представить себе не можешь, как от него мерзостно воняло.

Элли грубо отпихнула сестру и встала.

— Расскажи мне все, как было, — потребовала она.

— Не стоит. Тебе еще жить и жить. Это мои деньки сочтены. Но я сама во всем виновата и ни о чем не жалею. Елочка, дорогая, в этом мерзопакостном мире самое ценное — сиюминутные удовольствия. Иди сюда.

Она протянула руку и ущипнула сестру за ягодицу. Элли наотмашь ударила ее по лицу.

— Прости, Елочка. Я такая испорченная. Все только и делали, что портили меня. С самого рождения.

— Ты говоришь, от отца… отец сгорел в том пожаре?

— Да. Я стояла рядом с ним, когда вспыхнула Башня. Как цистерна с бензином. Отец кинулся в огонь с криком: «Мой «Закат»!» Елочка, милая, я не хочу больше жить!..

Прошло несколько минут, прежде чем она смогла заговорить снова.

— С тобой творилось что-то странное. Ты много выпила в тот вечер. У тебя был вид неистовой валькирии.

— Я себя плохо чувствовала. Кажется, у меня была температура. Хотя какая теперь разница? Отца все равно больше нет. Но почему загорелась Башня?

— Не надо, Елочка, прошу тебя. Уже ничего не вернешь. Дай лучше я поцелую тебя.

Элли не успела отвернуться. Ксюша впилась в ее губы, как вампир. Ей казалось, она высасывает из нее жизнь.

— Я должна знать, отчего сгорела Башня, — сказала она, когда Ксюша наконец ее отпустила. — Ее кто-то поджег?

Ксюша кивнула.

— Кто?

— Не надо, Елка.

Она отвернулась и закрыла глаза.

— Кто это сделал? Отвечай!

— Елочка, милая, ты была такая пьяная!

— Ты хочешь сказать, что я подожгла Башню?!

— Да, — едва слышно сказала Ксюша.

Элли показалось, будто у нее в голове взорвалась граната. Она застонала и медленно опустилась на пол.

— Успокойся, Елочка, милая. Все равно это случилось бы рано или поздно. Так больше не могло продолжаться. Мы жили как на вулкане.

Перед глазами Элли вспыхивали обрывочные картины. Она видела себя, бегущую по лужайке с факелом над головой. Вот она споткнулась и выронила факел… Он упал и скатился в озеро.

Огонь зашипел, соприкоснувшись с водой. Стало темно.

— Я уронила его в озеро, — прошептала она. — Я хорошо помню это.

— Да, ты сделала это после того как поднесла его к перилам крыльца.

— Ты видела?

— Ты неслась как ракета. И все перед тобой расступались.

— Но почему я это сделала?

— Не знаю. Ты о чем-то говорила с Милой, потом подошел Борис. Мы с папой стояли возле беседки.

Ксюша вдруг широко раскрыла рот и захрипела. Потом упала на пол и стала громко визжать. Прибежал Мэтт, слуга-мулат, потом появился Достигайлов. Ксюшу куда-то унесли.

— Ей нужно лечиться. Придется тебе потрудиться за сестричку. Завтра съемки начнутся в шесть утра. И чтобы никаких глупостей!


Самовар сипел, распространяя аромат еловых шишек и леса. В небольшой комнатке с низким потолком было жарко, хотя за окном выл февральский ветер. Лицо молодого человека, сидевшего напротив Элли, принимало выражения от скорби до восторженной радости. Он слушал девушку так, словно от того, что она скажет, зависела его жизнь.

— Меня отпустили из монастыря. Священник понял, что рано или поздно я сбегу сама, — рассказывала она, глядя в заснеженное окно. — Он сказал на прощание: «Дочь моя, возможно, сам Господь Бог надоумил тебя совершить это. Твое стремление неодолимо, и никакие запоры и решетки тебя не удержат. Помни одно: предназначение человека в том, чтоб отстаивать в этом мире добро и справедливость и искоренять зло. Однако, борясь с ним, не позволяй себе упиваться чувством ненависти. Ненависть разрушает и губит душу. Ненависть породила войны и уничтожила целые народы. Сохрани в своем сердце любовь. Таков мой совет, дочь моя».

— Он прав! — воскликнул молодой человек. — Как часто мы, ослепленные ненавистью, рубим направо и налево, не обращая внимания на то, как под нашим топором летят безвинные головы. Как часто мы испытываем ложную уверенность в том, что обладаем правом вершить правосудие. Но ты продолжай, Леля, продолжай.

— Я уже почти все тебе рассказала. Священник дал мне денег и благословил на дорогу. Я купила себе одежду и билет на автобус в Лас-Вегас. Сама не знаю, почему именно туда. Наверное, потому, что в этом городе родился Джинни.

— Ты любила его…

Лицо молодого человека погрустнело.

— Не знаю. К тому времени мое тело уже стало бесчувственным. Я нуждалась в друге, в душевном тепле, но мужчины не понимали этого и тащили меня в постель. Я не осуждала их — они привыкли получать от женщин только плотские удовольствия. Ведь большинство из нас живет только сегодняшним днем, пытаясь урвать от жизни побольше, и не думает, что будет потом. Джинни был другим. Он не мог любить меня своим телом, но он распахнул мне душу. Я не забуду его.

Она замолчала и отвернулась.

— А Гарри? Какие отношения связывали вас с Гарри? — допытывался молодой человек.

— Мы познакомились в баре. Это был мой первый вечер в Вегасе. Я выиграла в рулетку две тысячи долларов и решила перевести дух за бокалом шампанского. Я поверила, что Господь поможет мне и я непременно сделаю то, что задумала. Поняв это, я улыбнулась сидевшему рядом со мной за стойкой мужчине. Это был Гарри.

— Он оказался русским эмигрантом. Его родители уехали в Штаты в начале восьмидесятых, — продолжала она. — Им крупно повезло: и отец, и мать были опытными хирургами-офтальмологами и сумели заработать много денег. Гарри потерпел крах в первом браке, разочаровался в любви. Мы подружились. Возможно, я бы вышла за Гарри замуж и осталась в Штатах, но…

— Но что?

— Он хотел, чтобы у нас были дети, много детей. Я тоже хочу иметь детей. Но у меня нет права быть матерью. Петуня, ты слышал когда-нибудь о проклятых в нескольких поколениях?

— Ты несправедлива к Господу, Леля. Бог милосерден. Он способен все понять.

— Понять — еще не значит простить. Когда я увидела Милу, я поняла, что начинаю упиваться ненавистью к ней. Это чувство так же сильно, как и упоение любовью.

— Она засадила меня в дурдом. Она давала врачам деньги, чтоб они держали меня за решеткой. Я сидел среди людей, потерявших не только разум, но и ощущение бытия. Иногда мне казалось, что я нахожусь в Аду.

— Но ты не возненавидел ее, верно?

Она внимательно смотрела на него.

— Я переборол в себе это чувство. Оно мешало мне жить.

— Одна индианка сказала, что любовь и ненависть два полюса, между которыми натянута струна жизни, — задумчиво сказала Элли.

— Об этом же говорил поэт. Помнишь? «То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть». Но мне кажется, я умею любить.

— Неизбежность. — Она грустно улыбнулась. — Вот слово, которое помогло мне. Я твердила его как молитву. Иной раз я задавала себе вопрос: за что мне выпали такие страдания? И сама же отвечала — это неизбежность.

— Искупление тоже неизбежно. Я верю в искупление.

— Только не для меня. Я стала причиной несчастья и смерти многих людей.

Она поднялась и подошла к окну. За ним было заснеженное поле. Оно искрилось и сияло на солнце. Ей стало нестерпимо больно от этой непорочной белизны, из глаз потекли слезы.

— Из-за меня убили Гарри, — прошептала она. — Если бы я послушалась его и отложила свои поиски до утра, я уверена, Гарри был бы жив.

— Ты считаешь его смерть случайностью?

Она ответила не сразу.

— Теперь это не имеет значения. На моей совести столько страшных грехов. Прежде всего гибель отца.

— Ты не поджигала Башню, — тихо, но решительно заявил Петя.

Она быстро повернулась от окна. Ее глаза гневно блеснули.

— Не надо утешать меня! Я не нуждаюсь в утешениях!

— Это не утешение, Леля. То, что ты сейчас узнаешь, принесет тебе новые страдания.

Он смотрел на нее растерянно и виновато.

— Но я помню так отчетливо, как бежала с факелом в руке и…

— Кто-то очень хотел, чтобы ты запомнила именно это.

— Кто?

— Сядь. Это длинная и печальная история. Но ты обязана знать правду.