— Привет, — сказал чей-то хриплый голос. — Доброе утро!

Она вздрогнула и зажмурила глаза. Кровь с шумом ударялась в виски. Противно ныл затылок.

— Доброе утр-ро! — повторил тот же голос. — Пор-pa вставать. Кофе готов.

По комнате на самом деле был разлит аромат кофе. Послышались шаги. Элли медленно открыла глаза и увидела мужчину в джинсах и клетчатой рубашке.

— Папа, — сказала она. — Как я соскучилась по тебе, папа!

— Ну и дела. — Мужчина растерялся. — Если ты и впрямь моя дочка, то скажи хотя бы, как тебя зовут.

— Элли… Элен… Элина… Леля. Одно из этих имен должно принадлежать мне. Только я забыла — какое.

— Хорошо хоть что-то вспомнила. Я уж думал, тебе совсем мозги отшибло. Доктор Буш сказал, тебя нужно определить в психиатрическую лечебницу. Ты тут такое молола, когда в бреду лежала. Принести кофе?

— Да. И что-нибудь поесть. Я ужасно проголодалась.

Он вернулся через несколько минут с подносом, на котором дымилась чашка с кофе и аппетитно желтели тосты и мед. Он поставил поднос на столик возле кровати и сел в кресло напротив.

Пальцы не слушались ее — они были словно деревянные, а в подушечках покалывало. Она поперхнулась горячим кофе и закашлялась. Кашлять было больно, словно внутри кровоточило и саднило. И тем не менее она с аппетитом позавтракала и в изнеможении откинулась на подушку.

— Так ты говоришь, я твой отец. Занятно. — Мужчина усмехнулся. — Все может быть. Я никогда не считал, сколько сделал за свою жизнь детей. Делать-то их приятно, а вот растить хлопотно. Одному оно куда вольготней живется.

— Дай мне зеркало, пап.

— Ишь ты, а оно, оказывается, приятно, когда тебя так называют. — Он встал, снял со стены небольшое зеркало в деревянной раме и протянул Элли. — Лола… Красивое имя. Может, ты мексиканка? Была у меня одна девушка… Она работала в цирке — висела на трапеции вниз головой. Помню, мы славно с ней времечко провели. Потом она укатила к себе домой и вышла замуж за какого-то богача. Если мне не изменяет память, он торговал недвижимостью и рогатым скотом. Может, ты дочка той циркачки?

— Не знаю. — Она разглядывала себя в зеркало. Большие темно-зеленые глаза лихорадочно блестят, скулы заострились, и кожа на них так бледна, что, кажется, сквозь нее просвечивают кости. На носу появились мелкие серые точки угрей. Она брезгливо поморщилась и вернула зеркало.

— Хороша ты, Лола, ничего не скажешь. Эй, а сколько тебе лет? — осторожно спросил он.

— Я родилась в семьдесят шестом году, десятого июля, — сказала она словно с чьей-то подсказки.

— Что ж, сходится. Помню, мы с этой Роситой всю осень любовь крутили. Правда, она не говорила мне, что беременна. Ну да, наверное, у нее уже был на примете тот богач. Она еще трепалась про какого-то кузена, который вроде бы рисовал картины и продавал их за большие деньги. Я тогда не верил ей — все женщины любят прихвастнуть своими родственниками и знакомыми. Славная была девочка эта Росита.

— Пап, я долго болела? — Она плохо слушала его.

— Два месяца без малого, вот как долго.

— И ты все это время за мной ухаживал?

— А что оставалось делать? Класть тебя в больницу обошлось бы ой как дорого. Доктор Буш так и сказал: как распорядится Бог. Вижу, Бог, если он есть на самом деле, свойский парень.

— Спасибо тебе, пап.

Она почувствовала, как на глаза навернулись горячие слезы.

— Не стоит, Лола. Я одинокий человек. Если ты вправду моя дочка, это замечательно, ну а если нет, то все равно хорошо. Как-никак, живая душа.

— Пап, а ты не будешь заставлять меня лежать с тобой в одной кровати? — вдруг спросила она и почувствовала, как вспыхнули от возбуждения щеки.

— Да что ты такое мелешь? — Он вскочил с кресла и стиснул кулаки. — Мне скоро пятьдесят стукнет, а тебе еще и двадцати одного года нету. Что, я не найду себе подружку по возрасту или, на худой конец, проститутку? Вдруг ты на самом деле моя дочь? Уж тогда Господь точно меня покарает.

— Я твоя дочь. Я соскучилась по тебе.

Он встал на колени перед кроватью и неуклюже обнял ее за шею. У него были сильные руки человека, выполнявшего нелегкую физическую работу. От него пахло лошадью и еще чем-то очень знакомым. Она не помнила, что это за запах.

— А что с мамой, Лола? — спросил он, медленно вставая с колен. — Она в порядке?

— Мама умерла, когда мне было одиннадцать лет.

— Дела… — Он отошел к окну, чтоб она не видела внезапно набежавших слез. — Небось, упала-таки со своей трапеции…

— Мама вскрыла себе вены. Отец гулял, она не вынесла этого.

— Вот мерзавец. Я бы с удовольствием скрутил ему шею.

Ей вдруг показалось, что голова ее состоит из двух половинок, каждая из которых хранит воспоминания о прожитом. Но они были отрывочные и противоречивые, и ей никак не удавалось связать их между собой. Для этого нужно было, чтоб зажила эта болезненная трещина в затылке.

— Моя сестра… Я не знаю, что с ней случилось. Это было где-то не здесь. Я не помню, как называлось то место.

— Верно. У Роситы была пятилетняя девочка от первого брака. Она отдала ее на воспитание монашкам. В Колумбии или в Пуэрто-Рико, я точно не помню.

— Пап, помоги мне все вспомнить. Я… мне кажется, я живу не своей жизнью.

Он обернулся от окна и сказал хриплым от слез голосом:

— Ларри Иванс клянется тебе, дочка, что сделает это. Ты должна верить слову Ларри Иванса, потому как он всегда его держит. Моя бабушка была из племени чероки. Она говорила мне: держи язык за зубами, а уж если высунул его, то держи слово, иначе в следующем воплощении будешь безголосой тварью вроде червя или гусеницы. Лола, клянусь тебе, ты вспомнишь все, начиная с пеленок. И расскажешь мне. Уж я доберусь до твоего мерзавца отчима, пусть даже он живет в Антарктиде.

Через несколько дней она уже выходила в сад. В отсутствие Ларри она разговаривала с большим белым попугаем, который жил в вольере под ее окном.

— Доброе утро, Ромка, — говорила она ему, открывая поутру окно. — Что ты видел во сне?

— Жрать! Хочу жрать! — кричал попугай и стучал по жердочке кривым клювом. — Пор-ра кормить Тома. Пор-pa жрать!

Она поджаривала тосты, заваривала кофе и садилась завтракать за маленьким столиком в саду. Попугай робко вылезал из вольера и, шумно хлопая крыльями, перелетал на стол. Он смотрел на нее круглыми удивленными глазами и отчаянно вертел головой. Как-то она спросила у него:

— А ты не знаешь, где Петька? И Мила? Куда они подевались? Или все это было в моем предыдущем воплощении? А ты снова со мной, да, Ромка?

Она задумчиво жевала тосты с медом, пила кофе и строила ему рожи. Попугай кричал:

— Ронни убил Тома. Ларри убьет Ронни. Смерть Ронни! Смерть!

Однажды, когда она уже твердо стояла на ногах, Ларри посадил ее в машину и куда-то повез. За окнами мелькали однотипные щитовые домики среди невозделанной темно-красной земли. Машина остановилась возле одного из них.

— Это моя дочка Лола, — сказал Ларри женщине с черными прямыми волосами, которая неподвижно сидела на лавке возле дома. — Она тяжело болела и потеряла память. Она очень долго болела. Посмотри ее, Нерис. У меня нет никого на всем белом свете, кроме Лолы.

Женщина похлопала рукой рядом с собой, приглашая девушку сесть.

— Зачем тебе нужно знать прошлое? — спросила женщина.

— Мне страшно ночами, если я сплю одна. Я вижу какие-то лица, слышу голоса, но я не знаю, кто это.

— Ты молодая. Ты должна спать с мужчиной, — перебила ее женщина. — Почему ты не спишь с мужчиной?

— Мне это надоедает. Это скучно. Мое тело хочет этого. Моя душа этого не хочет.

Женщина усмехнулась.

— Это не должно надоедать. Слушай, что велит тебе тело. Душа непостоянна, как ветер. Без любви к мужчине прожить нельзя.

— Я никого не хочу любить! — страстно возразила она.

Женщина взяла ее руки в свои и крепко их сжала.

— У тебя есть враги, Лола? — спросила она, глядя ей в глаза.

— Что это такое?

— Люди, которые сделали плохо тебе или твоим родным. У каждого человека должны быть враги.

— Я не знаю, где мои родные. Не помню, что с ними случилось.

— У тебя есть отец, Лола. Я знаю человека, который сделал зло твоему отцу.

— Его зовут Ронни? — спросила она.

Женщина словно не слышала ее вопроса.

— Ты должна ненавидеть этого человека, Лола. Так устроена наша жизнь. Два полюса — любовь и ненависть, а между ними натянута тугая струна. Мы идем, держась за нее. Мы получаем от нее жизненную силу. Тот человек, который не может любить и ненавидеть, не должен жить среди людей. Пускай он уходит в лес.

Женщина встала и зашла в дом.

— Нерис приходится мне троюродной сестрой, — сказал Ларри. — Она очень умная. Она поможет тебе, Лола.

Нерис вышла минут через пять и протянула Ларри кривой желтый корень.

— Потолки его в фарфоровой ступке и давай Лоле каждый четверг в тот момент, когда солнце касается земли напротив твоего дома. Одну щепотку. — Она положила руку девушке на голову и сдавила ее пальцами. — Запомни, Лола: это очень тугая струна. На одном конце — любовь, на другом — ненависть. Ненавидь врагов, люби друзей. Не на словах, Лола. Жизнь человека состоит из поступков, как бусы из отдельных бусинок. Нанизывай их на эту струну. Любовь и ненависть. Ненависть и любовь…

Ларри спросил уже в машине:

— А ты не боишься вспомнить то, что забыла?

Она пожала плечами и чему-то улыбнулась.

— Смотри, дочка. А то ведь существуют такие вещи, о которых лучше навсегда забыть. Да и ни к чему сильно любить в этом паскудном мире. — Он тяжело вздохнул и стукнул по рулю кулаком. — Без любви оно свободней как-то живется. А вот ненависть я никак в себе не могу преодолеть. Она бурлит во мне, как кипящее масло. — Он повернулся к девушке и пристально посмотрел на нее. — А что если, Лола, ты поможешь своему отцу? Как-никак я тебе родственником прихожусь. — Он подмигнул ей. — Сможешь, а?