Мальчишка поскользнулся на камнях, вот и все. Сплошь и рядом, такое бывает сплошь и рядом. Могло и с Шацаром случиться. Прошло лето, отцвела яблоня, упали яблоки, наступила зима. Теперь отец узнал.

— Шацар, — зашипела Саянну. — Быстро. Я же истеку кровью.

Шацар постарался вытянуть гвозди из ее ладоней. В гостиной было уже светло, и в этом свете Шацар увидел, как по щекам Саянну текут прозрачные, крупные, как бриллианты, слезы.

Вытащить гвозди получилось не сразу — отец хорошо их забил. Они с неохотой выходили из стены, зато из плоти Саянну выскользнули легко. Она упала на колени, а Шацар неподвижно стоял над ней.

Саянну запрокинула голову и закричала, так же громко и отчаянно, как тогда, когда он проснулся. Она зашептала:

— Незачем отцу знать, что ты меня освободил. Он внизу…с девочками.

Шацар кивнул, она посмотрела на него так, будто не была до конца уверена, что понимает его. Саянну вытерла руки о платье, снова беззвучно заплакав от боли.

— Беги наверх, быстро. На третий этаж. Прячься в комнате для гостей и жди меня.

Шацар смотрел на нее внимательно. Ему не хотелось ее оставлять, но Саянну толкнула его, оставив пятна крови на его пижамке.

— Быстро, я скоро приду.

Шацар посмотрел на нее еще раз — синяки под ее глазами казались черными. Он подчинился. И вот сейчас Шацар лежал под кроватью, ожидая отца.

Он был уверен, что отец убил Саянну, что отец их всех убил, потому что сошел с ума. Потому что увидел в них все то зло, которое сам и вырастил. Дверь скрипнула, но вместо отцовских ботинок, в зеркале отразились покрытые кровью лакированные туфельки Саянну. Шацар вылез из-под кровати, Саянну стояла перед ним, в одной руке она сжимала кухонный нож, другой прижимала к себе розовую шкатулку с выгравированными на ней белыми цветами.

— Ты помог мне, — сказала она быстро. — Я помогу тебе. Мама объяснила мне, как бежать. Мы могли бы…

Саянну осеклась. Шацар видел, что она на грани безумия. Она любила своих сестер, заботилась о них. Ее трясло. Шацар понял, что она не стала бы спасать его, может быть, бросила бы его здесь, если бы у нее остался хоть кто-то. Нежность, с которой Саянну взяла его за руку и заставила сесть на кровать, была знаком капитуляции, знаком, что никого, кроме него, у Саянну не осталось.

Саянну открыла коробочку. Внутри были засушенные осы, пахнущий розовым маслом платок, россыпь пуговиц и камешков, и бутылочка темного стекла.

— Пей, Шацар, — сказала она. — Пей и иди к зеркалу.

Шацар указал на нее, и Саянну помотала головой.

— Я останусь. Пока. Я убью его. Потом я найду тебя, Шацар.

Шацар помотал головой, и тут же услышал далекие, почти неразличимые шаги.

— Шацар, — сказал отец. — Я знаю, что ты прячешься там. Саянну, я знаю, что ты сбежала. Выходите-ка по-хорошему, дети.

Саянну схватила Шацара за подбородок, разжала его челюсти и влила в рот жидкость из бутылочки, как вливают животным лекарства.

— Мама говорила, — прошептала она безо всякого сомнения. Саянну зажала ему рот и нос, заставив проглотить содержимое бутылочки. Он почувствовал боль почти сразу. Что-то разъедало его рот и горло, шло дальше. Глаза наполнились слезами, Шацар почувствовал тошноту. Когда он открыл рот, изо рта хлынула кровь, еще до того, как его стошнило, это была кровь, скопившаяся во рту. Саянну взяла его за шкирку, легко, как котенка, толкнула к зеркалу. Шацар понимал, что она отравила его, что он умирает — в пищеводе будто пылал огонь. Но Саянну крикнула:

— Не забывай о Маме там, куда ты отправишься! Это тебе поможет!

Шацар ожидал, что от удара зеркало разобьется, но оно приняло его внутрь, как море. Холод омыл горло, живот и рот, заставив жар отступить.

Амти проснулась, хватая ртом воздух, вкус крови был нестерпим, пока она не заставила себя очнуться окончательно. Когда Амти проснулась, за окном уже было светло, она видела, как блеклое, желтое солнце смотрит на череду массивных многоэтажек, которые одни были видны из ее комнаты. Амти встала, прошла к заваленному вещами балкону и открыла двери. Зимний холод проник в нее сразу до костей, отгоняя остатки дурного сна. Город был укрыт снегом, как сахарной пудрой. Амти улыбнулась, глядя вниз, на детскую площадку, где с криком носились дети, а их продрогшие мамочки жались друг к другу на скамейке.

Амти подумала, что все же скучала по Государству. Скучала по этой тайной неустроенности, которую ощущала в промышленных постройках, одиноких в своей яркости детских площадках, вывесках круглосуточных магазинов. Амти улыбнулась шире, заметив, что абсолютно продрогла, отступила назад, в тепло.

Настроение у Амти было потрясающее, наконец-то она сможет увидеть свою семью. Она была жива, она будет с ними — что вообще могло пойти не так? Внутренний голос тут же напомнил ей, что, вероятнее всего, Шацар хочет ее убить.

Впрочем, Шацар, герой Войны и мудрый правитель, хотел убить всех и уничтожить все. Мама Мескете обязательно сказала бы, что он достойный Сын Матери Тьмы. Амти поежилась от холода и страха, закрыла дверь. Именно в этот момент она услышала голос Яуди:

— Амти! Свари мне кофе!

Что касалось домашней работы, Яуди излишним стеснением в отношении эксплуатации гостей не отличалась.

— Да, Яуди! Я как раз уже проснулась, — сказала Амти громко, будто Яуди интересовал этот аспект. Амти вышла на кухню, которую с таким трудом привела в порядок позавчера. Сегодня она снова предстала перед Амти в своем первозданном виде — с косметикой в ящике для ложек и вилок, фантиками от конфет, рассыпанными тут и там, и пустым ведерком из-под мороженого, которое сиротливо взирало на Амти с подоконника. Амти вдумчиво кивнула, сказала:

— А ты не очень любишь порядок.

— Почему? — спросила Яуди из ванной. — Это просто энтропия растет.

Амти хотела было поспорить, но решила, что раз Яуди давала ей пищу и кров, то ее долг состоит в том, чтобы принять как факт ее веру в хаотическую Вселенную в качестве оправдания неряшливости.

Яуди спала очень мало, а потому любила кофе просто до невероятности крепкий, такой, который невозможно было пить без молока и ударной дозы сахара. Амти заваривала кофе, искала сахар, жарила яичницу, чья необходимость не обговаривалась, однако предусматривалась. Рука уже почти не болела, по крайней мере двигать ей Амти могла без опасений.

Яуди выглянула из ванной голая по пояс, сказала:

— Я на работу, поэтому встретишь своих…друзей. Одна просьба.

— Убраться?

— Да. Тогда вторая просьба. Задержи их. Хочу с ними познакомиться. Потому что они борцы с Системой. И герои.

Амти поправила очки и кивнула.

— Если Шайху придет? — спросила она осторожно.

Яуди хмыкнула, посмотрела куда-то поверх головы Амти, задумавшись, а потом сказала:

— Именно.

— Ты не боишься впускать их в свой дом?

Яуди неопределенно мотнула головой, ядерно-розовые прядки в ее волосах всплеснули розовым. Она снова скрылась в ванной, а Амти накрыла им завтрак. Когда она взяла пакет с молоком, горло у нее перехватило.

На обратной стороне была фотография девочки с крупными буквами под ней: вы меня видели?

Девочка, ее ровесница, улыбалась ей с пакета во все свои беленькие, огороженные брекетами зубки. Наверное, у родителей не нашлось другой фотографии, где она была бы серьезной. Школьная форма, две длинных косички, смешливые глаза. Амти со страхом отметила, что не чувствует жалости, что может отчего-то лицо этой девушки даже вызывает у нее радость.

С другой стороны, ей страшно было думать, что эта девочка жила обычной жизнью, ходила в школу, дружила и ссорилась, смеялась, а теперь все, что от нее осталось — фотографии на партии пакетов с молоком.

Вы меня видели?

От этого осознания было неуютно, будто одна возможность того, что веселая, улыбчивая девчушка лежит где-то мертвая, с навсегда угасшими глазами, делала мир Амти чуточку беззащитнее.

Амти смотрела на эту фотографию, скорее всего сделанную для какого-то школьного альбома и вовсе не подходившую к кричавшей строчке внизу.

А ведь были и другие девочки — меньше, беззащитнее. Яуди вырвала у Амти из рук пакет молока, плеснула немного в кофе и села за стол, взяв вилку. Амти осталась стоять. Ей на секунду снова показалось, будто ногти Яуди блеснули золотым. Теперь на Яуди было шерстяное платье, а руки ее были увешаны серебристыми браслетами.

Когда Амти спрашивала у Яуди, Перфекти ли она, Яуди только смеялась. Она говорила: конечно. Но Амти не могла выпытать у нее, имеет ли она в виду, что Перфекти все, кто не Инкарни, как считают в Государстве или знает правду.

— Разве тебе не кажется, что все это очень грустно? — спросила Амти, хотя ей самой не казалось так — в полной мере.

— Да, желток разрушен. Эх ты.

— Я о пропавших девочках.

Яуди молча принялась за еду. Тема явно задевала ее больше, потому она и не хотела ее обсуждать. Яуди нащупала под столом пульт и включила телевизор. Но, как назло, в новостях сообщили еще об одной пропавшей девочке — девятилетке.

— Как думаешь, зачем? — спросила Яуди.

— Ну, может у какого-нибудь Инкарни пунктик на маленьких девочек, — задумчиво сказала Амти, не сообразив, как цинично и просто это прозвучало.

— И все? — спросила Яуди, не подав виду, даже если ее задели слова Амти. — Ты же Инкарни, расскажи, как это у вас?

— У меня никогда не было пунктиков, мне обычно хочется убить всех вокруг. Ну в особенности тех, кто мне дорог. Но я даже не Инкарни Жестокости.

— Да, ты трусиха или вроде того.

— Вроде того, — холодно ответила Амти. — Я слышала про одного настоящего Инкарни-маньяка. Он держал в подвале мою знакомую, но в итоге она сама оказалась Инкарни и убила его.