Козачина Дмитрий Федорович — прапорщик армии Врангеля;

Лебедев Петр Иванович — прапорщик армии Врангеля.

/…/


Председатель Чрезвычайной тройки

Крымской ударной группы

Управления особых отделов

Юго-запфронтов В.Чернабровый


Члены: тт. Удрис, Гунько-Горкунов

М.Волошин. Красная Пасха.

Зимою вдоль дорог валялись трупы

Людей и лошадей. И стаи псов

Въедались им в живот и рвали мясо.

Восточный ветер выл в разбитых окнах.

А по ночам стучали пулемёты,

Свистя, как бич, по мясу обнажённых

Мужских и женских тел.

Весна пришла

Зловещая, голодная, больная.

Глядело солнце в мир незрячим оком.

Из сжатых чресл рождались недоноски

Безрукие, безглазые… Не грязь,

А сукровица поползла по скатам.

Под талым снегом обнажались кости.

Подснежники мерцали точно свечи.

Фиалки пахли гнилью. Ландыш — тленьем.

Стволы дерев, обглоданных конями

Голодными, торчали непристойно,

Как ноги трупов.

/…/

Зима в тот год была Страстной неделей,

И красный май сплелся с кровавой Пасхой,

Но в ту весну Христос не воскресал.

21 апреля 1921 Симферополь

Глава 39

Пронзительно прозрачным утром в первой половине октября Таня впервые за многие недели пересекла Перекоп. Глеб Сергеевич уверенно вел массивный джип сухими старческими руками, наматывая сотни километров неважных дорог по антропогенному аграрному и устарело-индустриальному ландшафту, вдоль бесконечных жухлых лесополос, мимо придорожных кустов, густо-белесых от пыли, мимо обрабатываемых и заброшенных полей, мимо остовов колхозных арок, мимо руин бетонных автобусных остановок со следами мозаик ушедшей цивилизации. На некоторых мозаиках еще можно было разобрать угловатые гордые, устремившиеся вперед энергичными грудями и волевыми подбородками фигуры молодых тружеников и тружениц, несущих в дар закромам Родины свои стандартные, стилизованные снопы. Иногда, особенно в районах с длинными бетонными заборами и высокими красно-полосатыми трубами, на полуобсыпавшихся мозаиках попадались фигуры рабочих в касках и кепках, с кузнечными молотами и отбойными молотками, очкастых инженеров с моделями атомов и шлемы-нимбы космонавтов на фоне ракет. Нередко встречались в настенных изображениях также лучи восходящего солнца, маленькие и большие пентаграммы, скрещения серпа с молотом и дети, в пионерских галстуках и без них.

У остановок и покосившихся арок стояли кучки селян, старых и юных, золотозубых и белозубых. Чаще всего — одиноко маячащие жіночки неопределенного возраста, в кофточках и китайских курточках, с бело-клетчатыми и другими огромными сумками, не смеющие махнуть проезжающему джипу престижной модели, возлагая основные надежды на какоую-нибудь местную «Таврию», архаичный рейсовый «Пазик», почти такой же старинный «ЛАЗ» или первую после пятнадцатилетнего перерыва рейсово-автобусную новинку — малопоношенный белый микроавтобус «Мерседес» самого продвинутого из районных перевозчиков.

Сквозь прах старого мира прорастали луковички церквей, ярко блестящие цинком и даже медью и позолотой, зеленые и синие ондулиновые крыши «мини-супер-маркетов» и такие же мансарды коттеджей, возведенных на зависть округе наиболее преуспевшими жителями просторного края. По убитым проселкам, по бугристым, пахнущим гудроном шоссейкам виляли, наряду с «Тавриями» и «Жигулями», иномарки. Они обдавали брызгами и шансоном встречный транспорт, а иногда даже идущих по обочине школьниц и студенток, не щадя их мини-юбки, загорелые упругие ножки, смелые штанишки-«бедрички», гаремные смуглые животики и оголенные верхние половинки ягодиц, эстрадно-стриптизные декольте, накрахмаленные воротнички, темные наколки, сверкающие заколки и прочие прелести: в конце-концов, в салоне уже сидели свои «тьолки». Джентельмены есть, мест нет. Во всяком случае, мест на всех. Так шо «звиняйте, дівчата».

Грюнберг, как настоящий немецкий бюргер, разложил яйца в разные корзины. Одна из этих «корзин» находились на окраине Киева — когда-то очень дальней окраине, а теперь уже в черте великого города. Однако ориентиры ее оказались утраченными. И Андрей, и Глеб Сергеевич рылись в государственных архивах, обращались и к частным специалистам, но никаких зацепок не нашли. Увы, в 1918 году еще не существовало космической съемки и архивов Google Earth, а бумажные фотографии в течение многих десятилетий были соблазнительным материалом для растопки печек, для сдачи макулатуры, а то и оказывались жертвой немецкой зажигательной бомбы или советского фугаса.

Зато местоположение второй «корзины» оказалось очень просто определить.

Ориентиром служило старое сельское кладбище, почти совсем заброшенное. Рядом с кладбищем умирало село. Жизнь здесь теплилась лишь в семи-восьми хатах. К счастью, Грюнберг спрятал ящик с ценностями не на самом кладбище, где, возможно, рыскали хотя бы изредка гробокопатели, а на соседнем холме — голом, с белесыми известняковыми ребрами.

Металлоискатель сработал четко. Уже на второй час прочесывания холма Глеб Сергеевич и Андрей взялись за лопаты и лом. Ковырять землю, перемешанную с большими камнями, было трудно, провозились до вечера. Солнце склонило голову к западному краю холмистого ланндшафта и стало глядеть на траву не сверху, сбоку, просвечивая своим горячим взглядом каждую травинку, покрывая каждый стебель призрачно-прозрачной позолотой и очерчивая складки холмов художественными глубокими тенями.

В темной яме показалась металлическая плоскость. Ящик. Небольшой, но добротный, герметичный, вроде сейфа. Вскрыли здесь же, на месте. Внутри увидели еще несколько емкостей — жестяные коробки, плотно обмотанные тканью и вощеной бумагой. Коробок и коробочек набралось с десяток, были они из-под всяческих продуктов времен заката романовской империи — судя по шрифтам, ятям, твердым знакам, рисунками с румяными потребителями и потребительницами, в черных смокингах и пышных юбках.

Среди представленных брэндов оказались неожиданно и знакомые: была коробка из-под кубиков Maggi, обнаружились упаковки молочных продуктов Nestle. Были и две ювелирные шкатулки, с барельефами.

Коробки стали вскрывать тут же, рядом с ямой, в сумерках. В первой оказался совершенно не тронутый временем рулончик бумаги. Развернули: векселя. Долговые расписки. Господин такой-то должен господину Грюнбергу такую-то сумму. В другой коробке был пакет других документов. Третья коробка, из-под печенья, оказалась плотно набитой банкнотами Английского банка — фунтами стерлингов. Бумажными. Фунт фунтов стерлингов, как сказал Андрей, прикинув на руке вес этого вороха. В четвертой коробке были французские франки и американские доллары, тоже бумажные. В пятой — снова документы, какие-то купчие, договора о приобретении предприятия в городе Киеве, а также о покупке усадьбы.

Остальное досмотрели в гостинице. Остальные емкости тоже были набиты бумагой: договора о покупке недвижимости, акции предприятий, права участия в управлении какими-то мастерскими.

Грюнберг осуществил свою мечту: стал предпринимателем, держателем ценных бумаг. Правда, все эти купчие и акции не пригодились бы ему, даже избегни он красной пули и проживи сто лет. Предприятия, акции которых купил предприимчивый немец, стали достоянием большевистского государства. Купленный Грюнбергом особнячок на окраине Киева тоже оказался национализирован.

Как все умные и состоятельные люди во время гражданской войны, Грюнберг запасался иностранной валютой: фунтами, франками, долларами. Эти запасы могли бы ему очень пригодиться, окажись он вместе с ними за пределами большевистского царства. Но не пригодились.

Самые умные люди в лихолетье первой мировой и рожденных ею революций покупали золото и серебро. Грюнберг, похоже, часть своих запасов золота и антиквариата перевел в иностранную валюту. Бюргер разложил яйца по разным корзинам. Пожалуй, в краткосрочной перспективе он принял неплохое решение. Но не пригодилось.

В 1918 году в его ящике было целое состояние. Теперь все эти бумажки, вместе с коробками из-под Maggi и Nestle и даже шкатулками, годились только в качестве очень посредственных товаров антикварного рынка, общей стоимостью в несколько тысяч современных американских долларов.

Оставалась еще одна, третья «корзина».

Глава 40

Через два дня Таня с Глебом Сергеевичем и Андреем прибыли на край совсем другого села, большого, раскинушего рукава-улочки между нескольких холмов. Приехали ранним утром. Было травянисто-душисто, ясно и тихо, только покрикивали петухи, глухо постукивал и порой тоскливо-призывно ныл за холмами далекий поезд, да приближалось близкое жестяное звяканье бубенчиков маленького стада, вытягивавшегося из сельской ущелистой улицы к последним пастбищам этого сезона.

Глеб Сергеевич и Андрей разложили на капоте карты, схемы и какие-то приборы. Пастух в засаленной камуфляжной куртке, проходя мимо джипа, весело раздвинул многочисленные морщины обветренного лица в железнозубой улыбке:

— Шо, хлопці, знову зброю копать? Та хіба там ще є шось? Вже ж усе перекопали по третьому разу.

Андрей стрельнул глазами в сторону пастуха:

— Шо, часто тут у вас копають?

— Та вже десять років риються. Стіки вивезли, шо на дивізію вистачить. Танка колись із болота витягли отам-о. Років зо два тому. А вже шоломів тих німецьких натягали, рожків до автомату, гвинтівок іржавих! Навіть гільзи снарядні та гудзики тягнуть. Раніше викидали, а теперь тягнуть. Нашо воно їм треба було? Я не знаю! Мені онук каже, шо вони нагороди шукають. Але ж вони геть усе вивозять! Може, на брухт? — Пастух засмеялся. — Але ж у нас у селі вже пару років ніхто брухт не збирає. Бо невигідно! В Києві працювати вигідніше. Або в Москві. А ці копачі з самого Києва приїжджають по наші воєнні діла.