Впервые проснувшись в большой Владовой комнате, сделанной по всем правилам дорогого дизайна, Таня какое-то время мысленно перебирала в памяти слова, чувства и ощущения вечера и ночи, глядя на спину спящего мужчины. Потом тихонько высвободилась из-под руки посапывающего Влада и подошла к окошку. За окном внизу пестрил цветочной желтизной, белизной и розовизной майский сад, уходящий вперемешку с крышами и мансардами горделивых домиков, во все стороны, к невидимым отсюда крутым склонам; среднего плана у этой картины не было, а на заднем плане распахнулся Киев. Среди десятка свежепостроенных и недостроенных высоток, среди тысяч домов поскромнее, посверкивали купола соборов.

Сзади засопел и перевернулся на другой бок Влад. Таня снова взглянула на него, на его мощный затылок и большую спину. Затертое до полной неузнаваемости выражение «как за каменной спиной» Таня ощутила вдруг с неожиданной четкостью и свежестью. Впервые в жизни она увидела воочию, как выглядит эта самая стена, за которой так спокойно и уютно. Нырнув под одеяло, Таня всем телом прижалась к теплой гостеприимной спине-стене. В Таниной голове даже начало складываться стихотворение с рифмой «спина-стена», но тут Влад шевельнулся и, начиная просыпаться, оторвал голову от подушки, пробормотал:

— Тебе какой кофе? С молоком или без?

Таня пару секунд помолчала, подивившись настолько безукоризненному джентльменскому обращению. После того весьма качественного секса, который состоялся истекшей ночью, еще и кофе в постель? Ай да Влад. И совершенно искренне выдохнула:

— К черту кофе. Ты — мой кофе.

Жизнь рванула с места и, как дорогое авто, удивительно быстро набрала скорость. Культурная программа мелькала, как виды из окна джипа. В столице оказалось множество мест (преимущественно, закрытых и полузакрытых клубов), о существовании которых Таня только слышала. Но, как известно, лучше один раз увидеть. И еще приятно было пощупать добротную кожу их диванов и вдыхать всякие удивительные дорогие запахи. Правда, среди посетителей попадалось очень много омерзительных морд, но здесь, по крайней мере, ублюдки были надушены и чисто одеты, в отличие от мелкой уголовщины, попадающейся частенько в метро и в холлах кинозалов.

Через пару недель этой насыщенной жизни Влад преподнес Тане, вместе с ежедневным пухлым букетом роз, еще и бархатную коробочку. В ней оказалось колечко с маленьким, но настоящим бриллиантиком. Влад ничего прямо не говорил, но его намеки о браке и детях участились. Таня не считала бриллианты своими лучшими друзьями, но камешек наполнил ее какой-то новой уверенностью в себе и своем будущем.

Уверенность окрепла еще больше, когда Влад предложил ей бросить работу: ему, мол, не сложно компенсировать Тане отсутствие зарплаты, зато он сможет чаще ее видеть, а она будет меньше уставать. Таню предложение одновременно обрадовало и покоробило, в чем она честно призналась Владу. Быть содержанкой ей казалось неприемлемым. Ответ несколько покоробил, в свою очередь, Влада, но он не стал настаивать.

На свою работу в бюро переводов она продолжала ходить, но теперь офисная жизнь была уже не тошно-навязанной, какой ощущалась раньше, а как бы веселой игрой, в которую Таня играла теперь по собственной воле.

Влад каждый день довольно тактично, но настойчиво продолжал гнуть свою линию про переход с офисного на домашнее положение. Спонсорство уже не предлагал. Убеждал в выгодности занятия частной практикой: «Боишься, что пенсии не будет? А у кого она вообще будет? Нация вымирает, рождаемости никакой, половина уехала за кордон и никогда не вернется. Уже сейчас работать некому, а кто будет пенсионеров кормить через тридцать лет? Совковые старики тоже надеялись на пенсии пожить, а их в девяностые годы без копейки оставили. Боишься клиентов не найти? Ну, так начнешь снова в офисе работать, как раньше».

Таня поразмыслила и согласилась. К тому же, после того, как Влад стал регулярно подвозить Таню к офису, на работе расползлись тараканами сплетни, что Таня спит с бандитом за деньги. По одной из версий местных аналитиков, Влад был Таниным сутенером, который возил ее по самых злачным местам города, чтобы подкладывать под старых олигархов и криминальных авторитетов. Возмутившись такой чушью, Таня заявила приятельнице-коллеге, что не станет больше работать «в этом гадюшнике», а начальству просто написала заявление и отказалась комментировать свое решение.

Первый день полной свободы от офиса пришелся на понедельник. Влад уехал по своим делам. Таня, как в первое утро, подошла к подоконнику, вглядываясь в панораму города, проступавшую между крон деревьев и крыш коттеджей.

Снизу доносилось бормотание репродукторов железнодорожного вокзала, приглушенно шумели составы, свистели тепловозы. Где-то там сновали толпы людей, волоча огромные грязно-белые клетчатые сумки, стуча и клацая «кравчучками», «кучмовозами» и новыми чемоданами, скрипя потертыми турецкими кожанками и шурша китайскими спортивными костюмами, растекались от вокзала по всему огромному городу, чтобы схлынуть обратно вечером того же дня или вечером пятницы. А многие больше не возвращались обратно в свои села, городки и города, пополняя ряды киевлян. Занимая места тех, кто уехал в Израиль, в Штаты, в Лондон, в Москву, в Германию, Италию, Канаду, Австралию, и куда только ни разъехались коренные обитатели киевских кварталов! Да и коренные ли? Ведь и сами эти коренные киевляне когда-то приехали в опустевший, полуразрушенный Киев после войны. А те немногие, кто жил здесь до немецкой оккупации, пришли в старые и новые киевские цеха и конторы в двадцатые-тридцатые годы, на место сметенных войной и революцией жителей. Где закончили жизнь великие киевляне? Писатель Булгаков — в Москве. Авиаконструктор Сикорский — в Штатах. Архитектор Городецкий — в Иране.

Среди Таниных новых знакомых с каждым годом было все больше недавних приезжих, а большинство одноклассников и одногруппников оказались где-то за границей. Таксисты перестали понимать, где находится та или иная улица, — они явно были приезжими. Попав в малознакомый район, Таня очень редко могла получить у прохожих ответ, как пройти туда-то. Прохожие сами были бы рады встретить человека, обладающего такой информацией, — они явно приехали совсем недавно.

Повсюду на улицах и в переходах те же клетчатые сумки, те же чемоданы, тюки с колесиками, те же толпы, что и на вокзале. Киев, пожалуй, уже полтораста лет служил эдаким перевалочным пунктом, пересадочной станцией, транзитным пунктом, временным пристанищем, но в последние полтора десятка лет стал им в полную силу. Город-терминал. Город-вокзал.

Там, вдали-внизу, дымили заводы, сигналили в пробках осатаневшие водители, гудели забитые офисной пылью компьютеры, истекали потом кондиционеры, шла еще какая-то, не видимая отсюда, работа, сотни тысяч людей выбивали и выгадывали свои копейки.

Но здесь, в стенах дома на Батыевой горе, Таня была явственно выше городской суеты.

Она могла не думать о работе, о графиках и планах, об интригах девок из своего и соседнего отделов. Она могла жить созерцательной жизнью, всматриваясь и вслушиваясь преимущественно в то, во что приятно было всматриваться и вслушиваться. Могла ходить не по оживленным улицам в час пик, а по паркам и центровым переулкам в будни, по остаткам былого киевского уюта, вдали от офисной и уличной толкотни.

Май и июнь шли, как войска на параде: белыми шеренгами, волна за волной.

Парад буйства жизни открывали нежные белые и розовые облачка цветочных лепестков на фруктовых деревьях — вишнях, черешнях, яблонях, сливах и прочих абрикосах, наполняя улицы тонким, юным ароматом. На смену им шагали крепкие гроздья сирени в своих фиолетовых и розовых мундирах, и еще более сильный аромат лился на улицы в местах появления этих цветов. А вот показались ракеты-свечки каштанов, сначала хрупкие, но постепенно наливающиеся силой, и к середине мая каштаны окончательно торжествующе включаются, оперными люстрами, рождественскими елками, салютуют своими бело-розовыми пирамидками солнцу, висят над улицами. Не успели еще пройти цветы сирени и каштанов, как вдруг воздух улиц взорвался самым сильным, и в то же время самым тонким из лучших весенних ароматов — это финал-апофеоз весны, это по-настоящему начинается летняя знойная пора, это цветы акации вступили в свои царственные права, на ветвях из мира итальянских пейзажей. Снежные цветы вспыхнули на классических упругих спиралях и прихотливых изломах знойных южных деревьев.

И вот, завершают парад цветущие липы, медовые по запаху и по сути. Это — лето.

Глава 3

Таня не относилась к числу тех женщин, которые считают немногословность а-ля Шварценеггер признаком настоящего мачо. Да и вообще, классический образ мачо вызывал у Тани иронию. Интересный рассказчик был намного ближе к ее идеалу. Влад, увы, был немногословен. Впрочем, время от времени суровый властелин замка на Батыевой горе становился словоохотливым. Однако лучше бы он этого не делал: речи в такие моменты были сплошным мрачняком. Партнеры-падлы, депутаты-суки, подрядчики-уроды и прочие враги честного делового человека громоздились в его речах в периоды раздражительности, и тягостно становилось на сердце у Тани. Иногда в разгар этих приступов Владу звонили по работе какие-то, судя по всему, зависимые от него мелкие людишки: Влад в таких случаях деликатно удалялся в другую комнату, но оттуда было слышно совершенно неделикатное вытирание ног о своих собеседников, исполняемое властным тоном и категоричной лексикой.

Пару раз, когда Влада накрывало таким макаром, он даже начинал занудно придираться к Таниной стряпне и вполне невинным репликам, что уж было совсем неприятно.

К счастью, в постели с Таней он никогда не оказывался в подобном состоянии. Как-то так получалось, что, дойдя до температуры своего и Таниного кипения, Влад должен был срочно отправляться на очень важную встречу, а возвращался с нее поздно ночью. Возвращался примерно в том состоянии, о котором принято было писать в советских школьных сочинениях так: «дети вернулись с прогулки усталые, но довольные». Когда вся эта ситуация повторилась во второй раз Таня уже не на шутку заревновала, а после третьего задала прямой женский вопрос о «другой». Влад в ответ настолько искренне отмел всякую вероятность существования любовницы, что даже не очень-то доверчивая Таня поверила. Однако цикл повторился в четвертый раз, и Таня забеспокоилась.