«Прохожий, стой!

Се — граф Алексей Толстой!».

Еще более грузный мужчина, завернутый в оранжевое античное одеяние, характеризовался следующим текстом:

«Толст, неряшлив и взъерошен

Макс Кириенко-Волошин».

Последний персонаж был явно центром внимания в Коктебеле, о Волошине обнаружилась еще одна надпись:

«Бесстыжий Макс — он враг народа.

Его извергнув, ахнула природа».

Впрочем, преобладали в настенных росписях все-таки характеристики и визуальные образы товаров, а не потребителей:

«Для удаления глада

Слаще нет винограда».

«Желудку вечно будут близки

„Варено-сочные сосиски“».

«Нет лучше угощенья

Жорж-Бормана печенья».

«Выпили свекровь и я

По две чашки кофея».

«Мой друг, чем выше интеллект,

Тем слаще кажется конфект».

О негастрономической стороне жизни в Коктебеле тоже оказалось возможным узнать из бубновских фресок.

Довольно эротическая картинка с изображением гетеры в легком одеянии прозрачно намекала своим видом и надписью:

«Многочисленны и разны

„Коктебельские соблазны“!»

При виде одной из картинок Таня даже рассмеялась вслух. Нарисован был мужчина в черном котелке, черном костюме, с усатым лицом и стоячим воротником. Надпись при нем назидательно поясняла:

«Нормальный дачник, друг природы.

Стыдитесь, голые уроды!»

Под конец обеда Таня не удержалась и спросила бармена, в чем же, все-таки, состоят многочисленные коктебельские соблазны, кроме, конечно, моря, солнца и замечательного заведения «Бубны».

— Вольные нравы, сударыня, присутствие знаменитостей и отменный пляж с особенными камешками, — охотно ответил бармен. — Несмотря на старания госпожи Дейши-Сионицкой и общества курортного благоустройства, нравы у нас все более вольные. А вот прелестного песку становится все меньше. Вывозят подводами на бетонные работы-с. И песку все меньше, и камешков. Еще лет пять, и растащат коктебельские самоцветы. В это году приезжих втрое больше противу прежнего. Так что спешите отдыхать в Коктебеле.

— Самоцветы? — Откликнулся Семен Терентьевич, повернувшись всем корпусом. — Какие же?

— Очень разные встречаются. Сердолики, агаты, халцедоны, яшма, да многие. Их даже охотно покупают туристы в Ялте. Товар так и называется: «коктебельские камешки». Такого пляжа с драгоценными россыпями нигде больше в Крыму нет. Потому здесь не только дети, но и взрослые рыщут по пляжу, особенно на рассвете. Просеивают, что море вынесло. Попадаются очень ценные экземпляры-с.

— Ох, это по мне. Люблю я это дело, камушки-то, — мечтательно заговорил Семен Терентьевич. — Да чему удивляться, мне ведь это на роду написано. Яхонтовы мы. Так-то. Как увижу камень драгоценный, так сердце и загорается. Только ведь на жалованье мое не шибко разгуляешься. А на подарки мне фортуна не щедра. Видно, счастье дуракам бывает. Вот ведь прямо на моих глазах случай был. Эмир Бухарский, в который раз, в свое крымское имение пожаловал, да на симферопольском вокзале расположение духа у него хорошее случилось. И сразу двоих железнодорожников перстнями одарил. Рубиновыми. То бишь, с красным яхонтом. Так ведь я же Яхонтов! И чин у меня поболее! А этим дуракам досталось. Слыхал я, что на той же неделе один из тех болванов перстенек-то эмирский продал, да в запой ушел.

— А чего вдруг этот эмир перстнями разбрасывался перед дураками? — спросила Таня.

— Так ведь это же Эмир Бухарский. Неужто не слыхали о его чудачествах? Ну, то, что у него два дворца в Ялте, так то еще мелочь. А вот подарками он сыпал, как никто другой. Мог запросто даже орденом бриллиантовым наградить какого-нибудь крымского чиновника, за сущий пустяк. За красивы глазки, можно сказать. Орден называется «Золотая звезда Бухары». Да что там орден! Он русскому флоту целый крейсер подарил! Или миноносец… Запамятовал, — Семен Терентьевич сокрушенно вздохнул.

Помолчали. Заговорил бармен.

— Еще наш курорт славен литераторами. Вот уже лет пять как приезжают многие известные литераторы погостевать, а некоторые уж и дачи приобрели в собственное владение. На шоссе домик доктора Вересаева, известного писателя. Может, читали? «Записки врача». У моря дом детской писательницы госпожи Манасеиной. Гумилев бывал у нас, модный поэт. Граф Алексей Толстой, известный проказник. Ну, и, конечно, Макс Волошин. Да сама природа подсказывает: быть в Коктебеле поэтам. Вот ежели всего несколько шагов сделаете, станете на пляже да посмотрите вправо на Карадаг, то увидите в этой горе профиль Пушкина, обращенный к морю. Многие завсегдатаи наши, впрочем, уверяют, что это профиль господина Волошина.

— А самого Волошина где сейчас можно увидеть?

— Я слышал, он отправился сегодня в горы надолго, и увел с собою толпу поклонников. До заката едва ли вернутся.

— А кого сейчас еще из известных можно увидеть в поселке? Прямо сейчас.

— Часа полтора назад у нас тут подкрепился граф Толстой. Говорил, купаться идет. Пройдите вдоль моря, авось увидите. Ищите там, где женщины.

Глава 22

Михалыч отправился по риэлторским делам, а Таня в сопровождении железнодорожника и поручика пустилась по возвышенной полосе над пляжем. День был жаркий, и полтора десятка человек купались. Еще с полсотни отдыхающих расположились вдоль длинной береговой полосы.

Когда они остановились перекинуться парой слов с сидящей дамой в белом античном одеянии, из воды услышали звонкий возглас:

— Эй, господа, а ну-ка, отвернитесь, мне нужно выйти.

Мужчины, взглянув на темноволосую женскую голову, обращенную к ним из бликов морской поверхности, послушно отвернулись в противоположную сторону. Из воды, энергично размахивая загорелыми крепкими плечами, двинулась на берег девушка. Она оказалась совершенно обнаженной. Струи воды стекали внизу живота по большому, густому черному треугольнику волос, при виде которого гламурные девушки начала XXI века подавились бы своим мохито, от изумленного отвращения и презрения. Купальщица быстро растерлась полотенцем, поданным ей сидящей дамой, улеглась на живот, полотенцем прикрыла бедра и, задрав голову, весело крикнула:

— Мужчины, можете уже не отворачиваться!

Расспрашивая встречных о Толстом, Таня, наконец-то, получила долгожданное указание рукой. «Вон, видите, пара, за дамой в соломенной шляпе? Тот, что заходит в воду, и есть Алексей Толстой».

Таня со своими спутниками подошла поближе. Мужчина лет тридцати, с чувственными губами и скошенным подбородком, с темными гладкими длинными волосами, холеным толстым торсом, голый до пояса, энергично работал ладонями, стоя по колено в воде, заливая брызгами лежавшую на берегу девушку и заливаясь смехом. Девушка, преувеличенно визжа, пыталась увертываться:

— Алешка, дурак, холодно же! Обжигают твои брызги, мороз по коже! У меня вся одежда уже мокрая!

— Ну, так сними, обсуши!

Таня представила себе анонс-ссылку на интернет-портале:

«Скандальный писатель Толстой „отжигает“ на курорте с новой любовницей. Смотреть видео».

По предложению Тани, ее спутники обустроились вместе с ней на этом участке пляжа. Ей хотелось подольше наблюдать за веселым времяпровождением будущего руководителя советских писателей, автора «Буратино», «Петра Первого», «Гиперболоида инженера Гарина», «Хождений по мукам» и еще невесть какого количества классических текстов.

Солнце припекало, и Тане самой захотелось выкупаться, благо она предусмотрительно надела под платье купальный костюмчик, купленный в Симферополе. Продавщица охарактеризовала его как очень смелый, хотя ноги в этом купальнике были прикрыты почти до колен. Таня начала раздеваться.

Грюнберг присел неподалеку. Семен Терентьевич тоже было присел, затем оглядел камешки вокруг себя, обвел взглядом пляж чуть поодаль, с озабоченным видом встал и медленно побрел вдоль моря в полусогнутом положении, пылесося прищуренным взглядом каменные россыпи под ногами.

Вода оказалась вполне приемлемой температуры. Берег из воды выглядел еще более красивым и безмятежным, чем в том Коктебеле, который знала Таня. Эта была бухта простого, настоящего покоя. Никаких катеров, водных мотоциклов, навязчивых мегафонных зазываний посетить потухший вулкан Карадаг, перекрестного шансона из ресторанных динамиков. Только громадное всеобъемлющее небо, холмы, горы, пустые пространства и кучка милых домиков под Карадагом. Безмятежность.

Одно мешало: буравящий неотрывный взгляд поручика. Когда Таня разделась, Грюнберг прямо окаменел, двигаясь лишь обалделыми глазами, которыми просто-таки облизывал дистанционно ее тело. Все время, пока Таня купалась, она чувствовал на себе его взгляд. Как гиперболоид, блин, лазерный луч. Ну, что он, баб не видал, что ли? Или все-таки таких не видал? Или… ах, да, как раз таких! Она совсем забыла о баронессе. Интересно, они с ней похожи только лицом? Или и телом тоже? И видел ли он баронессу в неглиже?

Когда она вышла из воды, Грюнберг смотрел на нее, как голодная дворняга на сосиски. Да, в мокрой прилипшей ткани, бурно дыша после плавания, обратно она вышла наверняка по-эротичнее, чем заходила. А периферическим зрением Таня уловила взгляды Толстого, которые тот бросал на нее исподтишка, искоса, из-под ладони, приставленной козырьком ко лбу, и глядевшего будто бы в морскую даль.

Таня почувствовала еще один взгляд. С пригорка на нее шла немолодая женщина в одежде со множеством оборок и кружев. Дама, не дойдя несколько шагов, негодующе заговорила: