Барбара Картленд - Крылатая победа

Раз или два, когда по его распоряжению ее жеребца не кормили, он радовался, видя ее страдания, и с издевкой твердил ей, что голодание полезно и для людей, и для зверей.

— Но животные не… понимают, почему с ними… так обращаются, дядя Уолтер, — тихо говорила Кледра дрожащим голосом.

— Ничего, поймет! И, без сомнений, будет признателен, когда завтра, а может, через день его опять станут кормить.

Ночью, надеясь, что дядя уже заснул, Кледра попыталась спуститься вниз, намереваясь проскользнуть в конюшни и накормить Звездного.

Но сэр Уолтер ждал этого и, избив, запер в ее комнате.

Девушка слышала, как он смеялся, спускаясь по лестнице.

Кледра ненавидела его, но догадывалась, что он безумен.

Однако не знала, что предпринять или как сбежать от него.

В мире не было никого, к кому девушка могла бы обратиться за помощью. Даже если бы она сбежала к друзьям своих родителей в Эссекс, ее дядя как официальный опекун имел право вернуть ее.

Но услышав о намерении дяди продать Звездного владельцу постоялого двора, чье имя в Ньюмаркете было хорошо известно из-за его дурного обращения с лошадьми, Кледра решила, что должна любым способом спасти своего любимца.

Как ей жить, зная, что его бьют и держат в черном теле?

Сначала она подумала, что единственный способ — это убить коня, но знала, что, когда придет время, она просто не сможет опустить курок.

И тогда, будто луч света в темноте, в ее голове возникла мысль о графе.

Он был хорошо известен среди любителей скачек, поэтому Кледра подумала, что он должен понять, почему она не может допустить, чтобы ее конь страдал.

Дядя случайно упомянул при ней, что граф будет на аукционе.

— Этот щенок Пойнтон, — говорил он скорее себе, чем ей, — который знать меня не хотел, когда мы встречались на скачках, теперь появится на моем аукционе — можешь не сомневаться!

Кледра замерла.

— Вы думаете, он специально для этого приедет в Ньюмаркет?

— Он приедет в Ньюмаркет на скачки, идиотка! — прорычал сэр Уолтер. — И именно к этому времени я собираюсь приурочить свои торги. Я не дурак! Я знаю, что все эти высокородные владельцы лошадей в Ньюмаркете не смогут устоять перед искушением побывать на распродаже самых прекрасных коней, которых они когда-либо видели.

Кледре хотелось возразить, что лошади графа должно быть лучше, раз он всегда выигрывает, но она не сомневалась, что за подобное замечание дядя снова изобьет ее, поэтому промолчала.

— Я позабочусь, чтобы было море шампанского. Оно всегда поднимает ставки, — продолжал сэр Уолтер, — и я подам лучшее угощение, которое сможет приготовить мой повар. Будь уверена, уж если мне приходится бросать скачки, я сделаю это с шиком!

— А что вынуждает вас бросить скачки?

— Если хочешь знать, я сыт по горло этим Пойнтоном, который всегда приходит к финишу прямо у меня перед носом. Будь он проклят! Он явно продал душу дьяволу! Я не собираюсь смотреть, как мои деньги вылетают в трубу, да еще эти снобы, которые не пожелали сделать меня членом Жокейского клуба, постоянно задирают передо мной нос. — Он уже кричал:

— К черту их! Я верну свои деньги!

Помяни мое слово, — я верну свое!

Последние три дня он то и дело возобновлял подобный разговор, и Кледра, хотя и не осмеливалась произнести это вслух, чувствовала, что он становится все более и более одержимым.

Временами он бывал очень прижимист и считал каждое пенни, когда дело касалось траты денег на то, что его не интересовало.

Он хорошо платил конюхам, но был очень скуп в отношении жалования старым слугам в доме, которые уже не могли бы найти себе другого места, если бы сэр Уолтер уволил их.

Те, кто принес ему сотни фунтов, выигрывая для него в свое время призы, были обречены на голод и нищету.

Когда Кледра оставалась одна в Ньюмаркете, она иногда навещала этих стариков.

Они часто голодали, но не осмеливались жаловаться, боясь услышать, что они могут убираться вон.

Девушка представляла, в какой ужас пришел бы ее отец, узнав о поведении брата, и как глубоко это огорчило бы ее мать. Но она ничего не могла поделать. Только приносила несчастным беднякам фрукты, если удавалось сорвать их в саду, пока садовники не видели, и молиться о чуде, которое помогло бы им.

Иногда по ночам она разговаривала вслух с отцом и рассказывала ему, как она несчастна.

— Помоги мне, папа, помоги мне! Защити от побоев дяди Уолтера, научи, как помочь бедным старикам.

А когда Кледра узнала о дьявольском плане продажи Звездного, она в отчаянии воззвала к отцу в надежде, что он услышит ее и каким-то чудом спасет коня, которого любил так же сильно, как она сама.

— Звездный никогда не поймет, почему я бросила его и почему его бьют, папа. О папа, скажи же мне, что делать!

Ты должен помочь мне… ты должен!

И вдруг, словно и вправду кто-то услышал ее мольбы, она поняла, что должна предпринять.

Ей казалось, она слышит голос отца:

— Иди к графу Пойнтону. Он купит у тебя Звездного, а деньги ты можешь передать Марте и Джексону.

Это казалось так просто, что Кледра удивилась, почему она сама не догадалась об этом. И, возвращаясь домой при свете звезд, она снова и снова повторяла про себя:

— Благодарю тебя, Боже… за то, что ты дал мне услышать папу… Спасибо тебе! Спасибо!

Расставшись с Кледрой, граф вернулся в столовую и занял свое место. Один из гостей заметил:

— Должно быть, она хорошенькая, Пойнтон, раз так задержала тебя!

Граф не ответил, но Эдди заметил, как сжались его губы.

Пойнтон никогда сам не говорил о женщинах, с которыми его связывали близкие отношения, и не позволял никому делать это. Это правило он соблюдал неукоснительно.

А таких женщин было множество, и Эдди часто замечал, что их привлекало не только положение и богатство, но — в не меньшей степени — загадочность и непредсказуемость графа.

— Есть ли на свете женщина, которая не думала бы, что сможет взобраться на вершину горы, с которой падали все другие? — однажды спросил кто-то.

Что касалось графа, это было именно так.

Однако он не давал пищи для слухов, будучи столь же разборчив в отношении женщин, как и во всем остальном.

Для своих любовных приключений он всегда выбирал женщин осторожных, сдержанных и, без сомнения, исключительно красивых.

И только Эдди, близкий друг графа, знал, сколько разбитых сердец тот оставил позади себя!

Самые прелестные женщины высшего света безутешно рыдали в подушку, когда бывали вынуждены признать, что он устал от них и что теперь они смогут увидеть его разве что в переполненных бальных залах и на пышных приемах.

Как раз сейчас у графа заканчивался забавный бурный захватывающий роман с женой весьма честолюбивого политика.

Наполовину венгерка, она была очень красива, настоящий огонь. Даже волосы у нее были огненно-рыжие.

Пока ее муж произносил речи в палате общин, граф мог проводить с ней больше времени, чем обычно.

И только после переезда из Лондона в Ньюмаркет он подумал, что не стоило им видеться так часто.

Он уже заранее знал, что и когда она скажет, и нередко, когда они бывали вместе, он ловил себя на том, что его мысли бродят где-то далеко.

Более того, если быть честным, он стал находить ее вечные старания возбудить в нем желание чрезвычайно скучными.

На пути в Ньюмаркет, в экипаже, запряженном четверкой его любимых гнедых, чья масть напомнила ему ее волосы, граф решил, что пора кончать и этот роман. Он пошлет ей дорогой подарок и опустит занавес над тем, что было приятным эпизодом, но не более того.

К подарку он приложит записку, в которой будет сказано, что этот сувенир, как он надеется, будет напоминать ей о тех счастливых часах, которые они провели вместе.

Эта фраза почти неизменно повторялась в его прощальных письмах, и женщины, получая их, знали, что никакие их слезы или мольбы не возымеют действия.

Как ни странно, при всем том графу в отличие от большинства мужчин никогда не приходилось испытывать на себе гнев оставленных им и мечтающих отомстить женщин.

Те, кого он удостаивал своим вниманием, бывали неизменно так благодарны, что лишь проливали слезы в одиночестве.

Они чувствовали, что, хотя врата рая закрылись для них, наслаждение, которое граф дарил им, стоило тех страданий, которые они теперь переживали.

Итак, сев в свое кресло с высокой спинкой, граф поднес к губам бокал, оставив без внимания замечание своего гостя, которое, в глазах Пойнтона, было признаком дурного тона.

— Не желаете ли сыграть в экарте после ужина, Лайонел, — обратился он к своему соседу по столу, — или вы предпочитаете фаро?

Возник спор о том, какая игра более занимательна, и, когда все встали из-за стола, чтобы перейти в гостиную, вопрос о том, почему граф покинул гостей во время ужина, больше не поднимался.

Только через несколько часов, оставшись один и лежа в своей огромной удобной кровати с гербом Пойнтонов на спинке, граф задумался о Кледре и той странной истории, которую она рассказала ему о сэре Уолтере Мелфорде.

Он размышлял об этом, пока не заснул, а наутро, когда камердинер помогал ему одеваться, распорядился:

— Пока я буду сегодня на аукционе, Йетс, узнайте что сможете о человеке по имени Баубранк, хозяине постоялого двора в Ньюмаркете. Кажется, он называется «Корона и Якорь».

— Так точно, милорд.

— Вы слышали о нем?

— Да, милорд, и ее хозяин — отвратительный тип. О нем рассказывают такие вещи, которые не понравятся вашему сиятельству.

— Что означает, как я полагаю, — медленно произнес граф, — что он жестоко обращается с лошадьми, которых сдает внаем.

— И с лошадьми, и с конюхами, которые ухаживают за ними, милорд.

Слова Йетса подтверждали рассказ Кледры, а граф знал, что на его камердинера всегда можно положиться.