Шел мелкий моросящий дождь. Джуди торопливым шагом спешила по авеню Монтень на работу. Время еще только подходило к восьми утра, но на улице перед парадным входом уже стояла большая толпа. Фотографы с сумками через плечо, в которых лежало их оборудование, сгрудились рядом со стоящими около тротуара двумя фургонами киностудий, а кинооператоры дрожали на тротуаре чуть поодаль. Толпа людей стояла и около служебного входа, оставив лишь узкий проход, совсем сжимавшийся около двери, где охранники тщательно осматривали каждого входящего. Внутри разговоров почти не было слышно: каждый куда-то торопился, лица у всех были озабоченные и напряженно-отрешенные.

Настоящий хаос начался, когда открыли парадную дверь и толпы людей устремились в нее, сжимая в кулаках пригласительные билеты, как спасающиеся беженцы сжимают свои паспорта. Эта волна с головой захлестнула дежурного администратора, которая проверяла каждое приглашение, а тех, кто почему-либо вызывал у нее подозрение, просила предъявить их официальное, обязательно с фотографией, служебное удостоверение. Чтобы сдержать нахлынувшую толпу, охранники возле дверей сцепились руками, как это делает полиция на стадионе во время особенно крупных футбольных матчей. Потоки холодного воздуха ворвались в дверь и устремились вверх по мраморным ступеням. Толпа завизжала от восторга, когда появились знаменитости: принцесса Али Хан, бывшая когда-то Ритой Хейворт, сердито рассматривающая ее Джин Тиэрни и герцогиня Виндзорская, выглядевшая как маленькая гувернантка.

Гости, успешно миновавшие барьер дежурного администратора, допускались в главный салон, все кресла в котором были пронумерованы. Журналисты, однако, спорили между собой из-за мест: ни ассоциация ателье мод, ни сами ателье не знали, как рассаживать по старшинству иностранных журналистов, а попытаться как-то узнать это им мешала собственная самонадеянность. Поэтому журналистов приглашали со всего мира, в том числе из-за тридевяти земель, их селили в роскошной «Плаза Атенэ», а потом обращались с ними так, будто они карманники из нью-йоркской подземки. И когда известные обозреватели, работающие в крупнейших информационных синдикатах мира, вдруг обнаруживали, что на их местах — заказанных заблаговременно, за много недель, — сидит репортеришка из какой-нибудь мелкой газеты, откуда-нибудь из глухой американской провинции вроде никому не известного Литтл-Рока, который может дать отчет в свою газетку завтра, а может и через пару месяцев, и ничего от этого не изменится, — естественно, возникали ожесточенные споры и скандалы. Права и места отстаивались безжалостно и грубо, с отчаянием камикадзе.

В самом первом ряду, однако, обстановка всегда бывала иной. Места там постоянно бронировались для кинозвезд и представителей ведущих женских журналов.

— Кто эта маленькая блондинка? Она-то как сюда попала? — спросил кто-то Джуди.

— Это Эмпресс Миллер, новая обозревательница мод из «Нью-Йорк клэрион». — Джуди познакомилась с Эмпресс на одном из приемов у тетушки Гортензии.

Толпа, набившаяся сразу же за первым рядом, постепенно затихала. Все приготовили блокноты. Удушливый запах от тысячи новых сортов духов становился все гуще. Воздух в зале постепенно делался все теплее, а потом и жарче. Когда включат мощные лампы-осветители, будет еще хуже.

Прожектора включили, и зал мгновенно стих. Сидевшей за кулисами Джуди казалось, что она наблюдает непрерывно меняющийся калейдоскоп озабоченных глаз, напряженных лиц, слышит сплошной поток задаваемых шепотом разных вопросов, впитывает в себя общий хаос, царящий в тех комнатах, где переодевались манекенщицы. Обнаженные до пояса, в чулках, подвязанных к специальному пояску на талии — трусов и обычных поясов манекенщицы не надевали, так как их очертания прорисовывались бы через ткань демонстрируемых туалетов, — девушки сидели перед рядами зеркал. На полках перед зеркалами теснились баночки с разноцветным гримом и кремами, полупустые флаконы, тюбики губной помады. Манекенщицы приклеивали себе невообразимо длинные ресницы, а тем временем парикмахеры наводили последний лоск на их прически. Потом костюмерши помогали манекенщицам одеваться: застегивали «молнии», кнопки, пуговицы. Главная костюмерша проверяла, в порядке ли все швы, хорошо ли отглажен туалет, нет ли на нем пятен или других дефектов.

Держа наготове аксессуары, Джуди следила за готовящимися отправиться в зал манекенщицами. Время засекалось по секундомеру и выдерживалось с военной точностью. Показ был рассчитан так, чтобы разные цвета, линии кроя, фасоны контрастировали, противоречили бы друг другу, а вещи в новой коллекции подбирались в такой последовательности, чтобы журналисты могли проследить эволюцию новых линий или цветовой гаммы. Джуди видела, как все это решалось во время самой первой репетиции. Последовательность показа обозначалась затем на большой доске, стоявшей перед входом в костюмерные: на ней булавками прикалывали карточки с указанием имени манекенщицы и номера туалета, сверху вниз в порядке выхода.

Манекенщицы нервничали, подобно гончим перед тем, как их спустят с поводка: они теребили руками ожерелья, которые надевала на них Джуди, одергивали пиджаки и жакетки, поправляли прически. В показе были заняты шесть постоянных манекенщиц салона и восемь временных — все тонкие, словно палочки корицы.

Первую модель объявили каким-то странно высоким и одновременно сдавленным голосом:

«Пекин, номер третий» — вначале на французском, а потом на плохом английском языке. Манекенщица была загримирована под китаянку, для чего ее большие, как у лани, глаза пришлось густо намазать черной тушью. Свободный белый жакет из льняного полотна, прямая черная юбка и соломенная шляпка наподобие тех, что носят кули, были специально подобраны с тем, чтобы сразу же, с самого начала, дать понять аудитории центральную тему всей коллекции — китайские мотивы. Карандаши забегали по бумаге. Некоторые журналисты строчили, не останавливаясь ни на секунду. Эмпресс Миллер, однако, сделала лишь несколько коротких конспективных записей: «Длина юбок прежняя /китайский/ черно-бел. /под кули/ свободно /без жест. вставок/ без накладных/ легко двигаться/ шляпки солом. лента широк. / костюм верх под матроску, бел., темно-гол./ юбки плиссир. и прямые».

Журналистам разрешалось делать записи, но запрещалось зарисовывать фасоны или давать их подробное описание. В демонстрационном зале становилось все жарче. Какая-то девушка в шубке из рыси упала в обморок, ее быстро вынесли из зала. Одна из манекенщиц — с черными как смоль волосами, демонстрировавшая ярко-красное платье без бретелек, с открытыми плечами, для официальных приемов, — заметила, что кто-то из журналистов рисует. Она на секунд очку остановилась напротив него, дотронулась до мочки своего левого уха и широко улыбнулась, глядя прямо в глаза рисовальщику.

Энни налетела на него как тигрица. Рисунки и записи были конфискованы, а имя журналиста внесено в «черный список» ассоциации ателье мод Парижа. Несколько позже из зала были удалены еще два журналиста. Гнев, угрозы, мольбы, слезы — все это было совершенно бесполезно.

Часом позже, когда Джуди была в костюмерной, она услышала донесшийся сюда взрыв аплодисментов. Месье Диор, в безупречном светло-сером костюме, с лицом, блестевшим от пота и усталости, раскланивался перед публикой и принимал выражения благодарности. Джуди, снимавшая в этот момент золотое ожерелье с манекенщицы, на которой не было ничего, кроме шляпки с перьями и пояса с подвязками, на мгновение замерла. Главная костюмерша вздохнула с облегчением, на глазах сбрасывая с себя накопившуюся напряженность.

«Не такие громкие, как в сорок седьмом году, но громче, чем в июле прошлого года», — прокомментировала она. Лица сотрудников стали медленно расплываться в улыбках. В этот момент в костюмерную вошел месье Диор, и все бросились обнимать и целовать друг друга.

— Во мне как будто пружина сломалась, — мрачно проговорила Джуди пять дней спустя.

— Не расстраивайся, — ответил Ги. Он лежал на полу в комнате Джуди, задрав босые ноги на ее кровать. — Ты же знала, что тебя взяли к Диору только на временную работу.

— Да, но я так надеялась, что они оставят меня на постоянную.

— Ну, ты еще будешь работать там до конца февраля, помощница Энни выходит ведь только тогда, — напомнил ей Ги. — Ив любом случае у тебя останется это серое фланелевое платье. Оно же от Диора! Если бы ты покупала его сама, тебе пришлось бы отдать за него никак не меньше восьмимесячной зарплаты. Кстати: если ты готова на любую работу за те гроши, какие тебе платят у Диора, то работай уж лучше у меня. Из пансионата меня выгоняют: они говорят, что нечего устраивать тут фабрику. Так что первое твое задание — подыщи для нас где-нибудь неподалеку две комнаты, в которых можно было бы работать. И нечего меня целовать: пить мешаешь!

Джуди нашла вполне подходящую студию с естественным освещением, и всего через две улицы от пансионата. Теперь она отвечала за все, кроме непосредственного производства: встречалась с клиентами, отвечала на телефонные звонки, вела бухгалтерию и всю переписку.

Ги конструировал новые модели, закупал материалы и руководил производством и всеми сотрудниками в целом. Помимо преданной им Хосе, появилась Мария. Ее мать была ведущей швеей в салоне Нины Риччи, и потому Мария с раннего детства научилась шить по высшим меркам профессионального мастерства.

Дел у Джуди было теперь больше, чем когда бы то ни было раньше, но и чувствовала она себя счастливей, чем прежде. Покупательницы любили ее: она не стояла рядом, без всякого выражения на лице и с книгой заказов в руках, но предпочитала разговаривать и шутить с ними. Джуди всегда остро чувствовала все, над чем можно было посмеяться, и ей нравилось веселить других — даже если это удавалось сделать только ценой того, что они смеялись над ней самой. Некоторые находили подобную общительность утомительной, кое-кому трудно было принять ее откровенность и прямолинейность, — а Джуди была прямым человеком и говорила всегда то, что думала. Понаблюдав как-то раз за тем, как Джуди отчитывала покупательницу, не пожелавшую приобрести один из их новых жакетов, Ги потом сказал ей: