— Все в порядке. Я просто хочу засунуть это в стиральную машину. — Вообще-то по этим тряпкам плакала печь для сжигания мусора. Он с искренним ужасом ответил:

— Ох, нет, папа. Пожалуйста.

Внезапно я почувствовал себя идиотом. Мой сын вернулся, воскрес из мертвых, а я думаю только о том, чтобы запихнуть его в ванну и постирать одежду. Я сказал:

— Ладно, пусть лежит. Только от нее пованивает. Я поищу для тебя что-нибудь.

Я не сплю в пижаме, но у меня есть несколько пар. Их купила Элен много лет назад, когда мы еще проводили странные уик-энды у ее родителей; они были бы шокированы, если бы узнали, что их зять спит голым. После недолгих поисков я нашел в комоде одну и взял из бельевого шкафа полотенце. Дверь соседней комнаты, в которой спал Барнаби, была приоткрыта. Из-под стеганого одеяла торчала только его макушка. Ночник был включен; я осторожно закрыл дверь. С верхнего этажа, где спали Фиона и Клио, не доносилось ни звука. Я отнес полотенце и пижаму в ванную. Тим сидя вытирал голову. Зеленая вода приобрела цвет заболоченного пруда и покрылась жирной ряской.

— Будь умницей, сполосни голову над раковиной, а не над ванной, — попросил я и, тут же устыдившись, что веду себя как сиделка, добавил: — Сейчас я соображу что-нибудь поесть. Может быть, ты и не голоден, а у меня просто бурчит в животе.

Я положил яйца в кастрюльку и позвонил Элен. Автоответчик сообщил, что в настоящий момент она не может подойти к телефону. В самом конце записи — до того, как прозвучал сигнал — мне почудилось слабое фырканье. Намек на смех. Может быть, она потешалась надо мной? Я весело и непринужденно произнес в трубку:

— Тим здесь, жив и здоров. Надеюсь, тебе это уже известно. Спокойной ночи, дорогая.

Я намазал тост маслом, покрыл тонким слоем джема, как Тим любил, и вылил в пивную кружку пинту молока. Когда я поднялся наверх, он уже лежал в постели. Его лицо по-прежнему было серым, но стало немного светлее и прозрачнее. Темные мокрые волосы прилипли к голове, как водоросли. Глаза горели. При виде яиц он покачал головой, но выпил немного молока и съел половинку тоста с джемом. Потом потянулся за лежавшей на полу красной кожаной курткой и вынул сигареты. Я протянул ему блюдце и сказал:

— Не смог найти пепельницу. Клио все куда-то убрала.

— Ты не возражаешь?

Я покачал головой. Он закурил, откинулся на подушку и посмотрел на меня с опаской. На его шее напряглись толстые бугристые жилы.

Я сказал:

— Никаких вопросов. Расскажешь, когда захочешь. А если не захочешь, не надо. Я устал. Думаю, ты тоже. Сможешь уснуть? Я могу поискать снотворное. Или ты хочешь виски?

Он вздрогнул так, словно я предложил ему яду. Я сказал:

— Пойду почищу зубы. Вернусь через минуту.

Я мыл ванну, вытирал пол и думал: я просто полезное домашнее животное: добытчик, отец и больше никто. Я не могу ничем управлять. Не могу сделать что-нибудь путное. Я могу командовать только тогда, когда работаю, в моем другом мире. Смог бы Тим выздороветь, найти мир с собой, если бы умел рисовать, писать, лепить горшки, делать мебель?

Он спал. Или делал вид, что спит. Я выключил лампу у кровати, лег рядом и подумал, что больше никогда не усну.


Он плакал, негромко шмыгал носом и всхлипывал. Я посмотрел на светящийся циферблат своих наручных часов. Было четыре часа. Тим сидел на полу, обхватив себя руками, накинув на плечи куртку и уронив голову на колени. Стоявшее рядом блюдце было переполнено окурками. Я вылез из постели и опустился рядом на колени. Он закашлялся и сказал:

— Извини, что разбудил. Я отвык спать в постели.

Я сказал:

— Знаешь, мы искали тебя. Все. Я, мама. Тетя Мод. Полиция. Даже дядя Генри. Как ты жил? У тебя не было ни пенса. Я положил деньги на твой банковский счет, но ты к ним не прикоснулся.

— Я оставил дома свою чековую книжку. И ключи. Думал, ты поймешь, что я не собирался возвращаться.

— Я бы с удовольствием выкурил сигарету, — сказал я.

Он вытряхнул из пачки сигарету и протянул мне. Вторую взял себе. В мгновенном свете зажигалки его лицо показалось состоящим из бледных геометрических фигур. В стиле живописи Латура. Он сказал:

— Папа, не начинай курить. Тебе это действительно вредно.

— Кто бы говорил…

Он негромко засмеялся.

— Слушайся меня, но не бери с меня пример.

Мы курили молча. Он докурил свою сигарету, прикурил новую от старой и сказал:

— Я считал, что у меня только два выхода. Пораскинул мозгами, решил стать юнгой или кем-нибудь в этом роде и удивить тебя. Добрался на попутном грузовике почти до Шотландии. Но у меня ничего не вышло. Мне казалось, что умру в горах, просто замерзну и умру. Или где-нибудь в лесу, и меня засыплет листвой. Но потом я подумал, что меня может найти какой-нибудь ребенок. Я воровал овощи на полях. Капусту. Какой-то фермер позволил мне жить у него в сарае. Я пытался немного помогать ему, но не выдержал. Силенок не хватило.

Он тычком затушил сигарету, положил голову мне на плечо и пробормотал:

— Ох, папа, я не могу ни жить, ни умереть.

— Только не говори этого матери. — Я обнял его за плечи и сказал: — Ложись в постель, милый.


Когда я проснулся снова, было двадцать минут девятого. Я встал; Тим перевернулся на другой бок, что-то пробормотал и тут же затих. У него был жар; волосы слиплись от пота; от него несло потом и табаком. Я взял свою одежду, прошел в ванную и включил воду. Затем побрился и принял ванну. Голова болела. Ощущение было странное. Я чувствовал себя жонглером, пытающимся удержать в воздухе целую кучу разноцветных шаров. Нужно было известить полицию, что мой сын вернулся домой. И поговорить с Элен. У Тима подскочила температура. Я должен был убедить его показаться врачу. Найти ему чистую одежду. Съездить в отстойник и забрать микроавтобус. Поговорить со своим адвокатом и попросить его выяснить, когда меня вызовут в суд. Скорее всего, меня лишат прав. Но пока этого не сделали, мне придется съездить в галерею и забрать копии. Я пообещал Неду привезти их в Норфолк в течение ближайших двух недель. Собирался на пару дней забрать Барнаби и пожить с ним у Джойс. Но теперь нужно было позаботиться о Тиме. И, конечно, о Клио.

Я слишком устал, чтобы думать обо всем сразу. И, как ночью Тим, погрузился в воду с головой.

Вошел Барнаби. Его здоровый глаз был заклеен черным пластырем от косоглазия. Он сказал:

— Папа, знаешь что? Мой брат вернулся, он лежит в твоей постели, я заглянул и увидел его. Я пошел сказать это маме, но она уже ушла на работу. Сегодня утром она была немножко сердитая. Фиона велела мне почистить зубы. Сейчас я пойду в школу. Она сказала, что нужно наклеить пластырь. Это так?

Как трудно приходится в этой жизни детям, подумал я. Все нужно делать последовательно. Я сел, как следует намылился и спросил:

— Неужели тебе не нравится пластырь? А я думал, что в нем ты чувствуешь себя настоящим пиратом. Грозой морей.


Я дождался возвращения Фионы. Когда-то она была сиделкой и могла оценить состояние Тима. Она смерит ему температуру, вызовет врача, если сочтет это необходимым, приготовит завтрак и убедит его позвонить матери. Когда я звонил Элен, она чуть не пела от радости. А у меня на душе почему-то была страшная тяжесть. С какой стати? Один сын спит; другого удалось убедить заклеить глаз черным пластырем…

У меня ушло несколько тоскливых часов на то, чтобы съездить в отстойник, забрать машину и добраться до галереи. Поскольку мне было нужно припарковаться в запрещенном месте, я позвонил Джорджу из отстойника и сообщил ему, когда примерно приеду, чтобы он об этом договорился, а потом рассказал о Тиме и попросил передать это Клио. Я был краток и повесил трубку, не обращая внимания на его изумленные охи и вздохи. Когда я прибыл, он стоял у дверей магазина.

— О Господи, — сказал он, — не стоило трудиться, никакой спешки не было. Все остальное я сбыл с рук, а это главное. Машина пришла прямо с утра, раньше, чем я ожидал. Конечно, был страшный переполох, но теперь все позади. Ох, я чертовски рад за Тима. Мы все верили, что рано или поздно он объявится. Но время он выбрал для этого самое подходящее. Клио до сих пор плачет.

По противоположному тротуару прошел регулировщик. Пока мы грузили картины, у микроавтобуса стояла Илайна. Я прихватил несколько одеял, чтобы завернуть полотна. Джордж сказал:

— Как ты думаешь, Вдове нужен ее ящик? Тогда передай ей, что я пришлю это дерьмо с посыльным. Передай от меня привет Элен. — В его глазах стояли слезы. Он достал огромный оранжевый носовой платок, высморкался и промолвил: — Проклятье, ты должен быть чертовски счастлив!

А я чувствовал себя как зомби. Поцеловал Клио, но не посмотрел на нее. Мы загрузили микроавтобус, и она села на пассажирское сиденье. На ней были толстый рыбацкий свитер, джинсы и кроссовки. Когда я завел двигатель, она сказала:

— Я бы не поехала с тобой, но за утро так набегалась, что у меня нет сил возвращаться домой трусцой.

Это было сказано очень по-детски и не требовало ответа. Я положил руку на ее колено; она подняла ее, немного подержала и вернула мне, как нежеланный подарок. Потом выглянула в окно и сказала:

— Мне ужасно жаль.

— Жаль?

— То есть, я ужасно рада за Тима. Конечно, рада, сам знаешь.

— Но?..

Ее голос был гнусавым и хриплым от слез.

— Почему ты не сказал мне?

— Когда я вернулся и обнаружил его, ты уже спала. Он сидел на ступеньках. Не мог войти, потому что перед уходом отдал тебе ключи. Почему ты не сказала мне об этом?

— Потому что ты не спросил! — стала защищаться она. — А я подумала, что это расстроит тебя. Я считала, что тебе нужно сосредоточиться на работе. Но это пустяки по сравнению с тем, что ты не сказал мне о его возвращении. Если ты не хотел меня будить, то мог бы хотя бы оставить записку на кухонном столе. Я чувствовала себя последней дурой!