Если не принимать во внимание, что отец старался с ней больше с глазу на глаз не оставаться, то всё было спокойно. В доме, в большой семье, особо много времени на то, чтобы предаваться тяжёлым раздумьям, не было. Все в доме были заняты своим делом, даже дети. Они кормили животных, помогали в огороде, Нина Фёдоровна занималась домом, и Алёна взялась ей помогать. Такую ораву следовало кормить, стирки было вдоволь, уборки. Алёна и забыла, каково это, заботиться о большой семье, когда ты лишена некоторых благ цивилизации, к которым привыкла и уже не замечаешь их, живя в городе. Здесь не было горячей воды, её нагревали специальным водоподогревателем, и стиральных машин-автоматов здесь не было. Бельё крутилось в старой советской машинке, а потом отжималось между валиков. Полы мылись вручную, скоблились щётками, домотканые половики вытрясались на улице и жарились на солнце, вместе с подушками, одеялами и зимней одеждой. И всё это между приготовлением завтраков, обедов и ужинов. Если честно, через три дня жизни в родительском доме, Алёна чувствовала себя так, словно её выжали, как лимон. Рыбников всегда прикрикивал на своих сотрудников, и на неё в том числе, обвинял их в разгильдяйстве и лени, заставлял поторапливаться и поворачиваться, и даже не особо следуя наставлениям начальника, Алёна время от времени чувствовала усталость. А вот сейчас понимала, что просто забыла каково это — уставать и крутиться, как белка в колесе. А её мама так жила, долгие годы.

— Как ты справляешься? — спросила Алёна в какой-то момент.

— Мне девочки помогают. Просто сейчас ты приехала, и они занимаются другими делами.

— Всё равно. Мама, ты должна себя беречь.

Нина Фёдоровна рассмеялась.

— Я берегу. Просто, когда то, что ты делаешь, в удовольствие, то усталости не замечаешь.

— Конечно, — проворчала Алёна, — шестеро детей в доме.

— Слышал бы тебя сейчас Коля. Нашла ребёнка.

— Ты права. Два мужика в доме. Их нужно кормить, их нужно обстирывать. Ещё и по голове гладить, мол, всё они делают правильно.

Нина Фёдоровна развешивала бельё на верёвке, дочь слушала и посмеивалась.

— Когда ты говоришь это, я прямо слышу Дусю.

— Дуся тут не причём. Просто я не хочу, чтобы ты уставала.

— Я не устаю, я привычная.

— Надо купить стиральную машину. Ну, правда. Это не такая уж и роскошь. Она выстирает, отожмёт, высушит.

— Даже высушит?

— Можно купить с сушкой. — Алёна зажала прищепкой край простыни. — Я подарю тебе на день рождения. И мне всё равно, что скажет папа.

— Ох, как бойко у тебя получается. «Мне всё равно, что скажет папа!».

— Да, всё равно, — храбрясь, проговорила Алёна.

— Ты со своим мужем так будешь разговаривать.

Внутри всё опустилось. Алёна губы облизала.

— С ним так не поговоришь.

Нина Фёдоровна кинула на неё быстрый взгляд.

— Мне становится всё любопытнее. — Алёна помолчала, и ей пришлось задать очередной вопрос. — Не хочешь рассказать, что у вас произошло?

Стираного белья оставался ещё целый таз, и Алёна наклонилась к нему. Встряхнула наволочку, прежде чем повесить.

— Это сложно объяснить. Но он приедет за нами, как только сможет.

— Отец твой говорит, что это не к добру.

— У папы всё не к добру.

— Знаешь, я склонна с ним согласиться. Хотя, признаюсь, иногда он перебарщивает с беспокойствами. Особенно на твой счёт.

— Он считает, что я пропащая.

— Алёна, он беспокоится.

— Он бы беспокоился, когда тащил нас сюда! В голод и холод.

Нина Фёдоровна недовольно поджала губы.

— Не говори так.

Алёна загородилась от матери развешанной простынёй, закрыла глаза и вздохнула. После чего признала свою вину.

— Ты права, я не должна так говорить. И знаю, что я несправедлива. Просто…

— Ты не можешь забыть.

Алёна отвернулась от неё.

— Это не значит, что я виню его… или тебя. Я просто не понимаю, почему он настолько категоричен. Все ошибаются. Даже из благих побуждений. Я тоже ошиблась. Мама, мне было шестнадцать лет, и я просто боялась… застрять здесь боялась. Что в моей жизни ничего не случится. Ничего достойного и интересного.

— И что? Ты довольна своей жизнью?

Алёна присела на скамейку. Прищепку между пальцев крутила. Всерьёз раздумывала.

— Наверное, да. Ещё совсем недавно я бы сказала, что мне мало. Снова мало. Что я хочу этого, и того хочу. Но я никогда не хотела денег, мам. Я хотела чего-то, что меня изнутри заполнит. Мне казалось, что это работа. Карьера, что-то безумно интересное. Оказалось, что нужно мне совсем другое. Но у меня это есть, появилось, и значит, всё не напрасно. Значит, уехала я отсюда не напрасно. — Алёна слёзы вытерла. Дурная привычка у неё завелась в последнюю неделю — реветь.

— Может, попробуешь сказать это отцу?

Алёна печально усмехнулась.

— Вряд ли его это заинтересует. Отсутствие штампа в моём паспорте является неоспоримым доказательством моего морального падения и очередной совершённой ошибки. А я тебе, мама, скажу больше: у меня даже паспорта сейчас нет. Я человек без всяких прав.

— Не говори ерунды.

— Не буду. — Алёна поднялась, натянула на верёвке край последнего пододеяльника. На мать посмотрела. — Ты научишь меня щи варить? Паша явно этому обрадуется.

Нина Фёдоровна улыбнулась.

— Научу.

Ваня по отцу скучал, сильно. Но заговаривал о нём в основном перед сном. Днём он был занят, носился с детьми по участку, стараясь не отставать от более старших и знающих. Интересного вокруг было много, его брали с собой кормить животных, брали с собой в огород и даже объясняли, что можно есть, а что лучше пока не трогать. Дети ели малину прямо с куста, смородину, грызли морковку и огурцы прямо с грядки. Для деревенских всё это было привычно, а вот для Ваньки, столичного ребёнка, в новинку и приводило в восторг. Ваня время от времени прибегал к Алёне, и, сбиваясь и тараторя, рассказывал той, о чём он только что узнал или что видел. Ванька пачкался, барахтался в сене, а пару раз даже засыпал на сене, в обнимку с Роско. И только перед сном, когда Алёна рассказывала ему сказку, стараясь не нарушать традицию, вспоминал об отце, принимался выспрашивать, когда тот к ним приедет, и даже расплакался однажды. Алёне было безумно его жаль, и Роско жаль, да и себя тоже, но мальчика она старалась успокоить, и обещала… обещала что-то абстрактное. Она сама ничего не знала. Лишь однажды позвонила Дусе, но у той новостей особых не было. Пересказала то, что слышала каждый день из новостей, сообщила, что Регина информацией её тоже не порадовала, потом поинтересовалась, как у них дела. В общем, успокоения после этого разговора Алёна никакого не почувствовала, и Ваню её порадовать было нечем. Им по-прежнему оставалось только ждать.

Но больше всего волновал Роско. Прошло несколько дней, а он отказывался есть. Ходил за Ваней, следил за ним цепким взглядом, почти не спал. Пёс откровенно тосковал. На ночь забирался под кровать, на которой спали Алёна с Ваней. Весь не помещался, из-под кровати торчала то задняя часть, то печальная морда. Коля за ним присматривал, Алёна даже видела пару раз, как уговаривает поесть и подкладывает Роско лучшие кусочки. Собакам, живущим здесь, сырое мясо было не положено, а вот для Роско Коля лакомство находил. Но Роско и им не соблазнялся, хотя обычно от мяса не отказывался никогда. Но то из рук хозяина. Вот и сегодня есть не стал, а Алёна опасалась, что и не пьёт, за этим уследить никак не получалось. Об этом и думала. Лежала, слушала, как Ваня сопит, уткнувшись носом в её руку, а за окном темно. Хотя, часы показывали всего одиннадцать часов. По деревенским меркам глубокая ночь. В доме тихо, но Алёна знала, что Коля смылся через окно ещё час назад и вряд ли вернётся до утра. А под кроватью очень тихо лежал Роско, и только изредка вздыхал. Кажется, он даже не спал в последние дни. Как только Алёна обращала к нему свой взгляд, пёс тут же глаза открывал и смотрел на неё с ожиданием.

Долго лежала, слушала. Детское дыхание, вздохи собаки. Потом с кровати свесилась, на Роско посмотрела. Он лежал, устроив тяжёлую голову на скрещенных лапах, а как только Алёна к нему наклонилась, глаза открыл. А она его погладила.

— Роско, — шёпотом позвала Алёна. У него уши шевельнулись, но головы пёс не поднял и не повернул. Алёна ещё его погладила. — Ты должен есть, слышишь? Так нельзя. — На глаза снова слёзы навернулись, а горло перехватило спазмом. Пришлось сглотнуть. — Мы все его ждём, и он вернётся. Но что тогда я ему скажу? Что не уследила за тобой? А ты сам? Ты должен Ваню охранять, ты за него отвечаешь… А ты не ешь и не спишь. — И повторила: — Так нельзя.

Пёс не шевельнулся, глаза закрыл, а Алёна, после секундного раздумья вернулась на свою подушку. Вот что делать с этим упрямцем?

Зато утром её Коля порадовал. Подошёл и показал пустую миску. Алёна ахнула.

— Поел?

Коля с довольным видом кивнул.

— И миску вылизал. — Он подошедшего Роско по загривку похлопал. Тот никак не отреагировал, Алёна давно поняла, что если Роско против, он никого к себе не подпустит, если настроен благосклонно, то от чужих похвалу или ласку воспримет ровно, никак не реагируя. Но у ног Алёны сейчас сел, правда, смотрел в ту сторону, где Ваня с Петей играли. Алёна собаку тоже похвалила, потом погладила.

— Ты молодец. — Потом чуть наклонилась к нему, понюхала. От собаки начало пахнуть псиной, как от любой деревенской дворняги. Пришлось успокоить и себя, и Роско. — Ничего, домой вернёмся, папа тебя с лавандовым шампунем намоет. Будешь чистым и душистым. Да?

Роско смотрел в другую сторону, но Алёна заметила, что хвостом пару раз дёрнул. Можно вздохнуть с облегчением. А вот Коля откровенно ухмыльнулся.

— Лавандовый шампунь?