— Ты никогда меня в ресторан не приглашал, так что не жалуйся. А теперь даже если пригласишь — не пойду.

— Ладно, ладно. Ешь булку.

Алёна посверлила его взглядом, после чего откусила от калача, размером с луну. Кругом неприятные личности, только и ждут, когда гадость сказать.

На стоянке не повезло, попалась на глаза Рыбникову. Тот стоял у своего новенького «Лексуса», был занят своим телефоном, но Алёну всё равно заметил. Складывалось ощущение, что у него внутри магнит на неё настроен, в какую бы сторону Алёна от него не поворачивала, Пётр Алексеевич тут же поворачивался следом.

— Ты куда? — строго спросил он.

От его тона захотелось ему по-военному козырнуть.

— По делу. По поводу статьи, — заверила его Алёна.

— Про фестиваль?

Бодро покивала.

— Да, поеду, осмотрюсь, там декорации выставляют.

Рыбников устремил на неё въедливый взгляд, поджал губы, но затем кивнул. Но всё же не удержался и погрозил пальцем.

— Смотри у меня.

— Я смотрю, Пётр Алексеевич, — заверила его Алёна и поторопилась сесть в машину.

Архив краеведческого музея располагался… скажем так, не слишком удобно. Далеко не в центре. Как сказал бы добрый Бурдовский: в попе мира. Самая окраина города, здания все старые, как раз той эпохи, что Алёну интересовала, некогда статные, а сейчас медленно разваливающиеся. Красный кирпич на фасаде крошился и облетал, окна в старых деревянных рамах смотрелись чёрными пыльными дырами, зато двери везде новые, железные, напоминающие сейфовые. Что выглядело странно и чуждо. К чему такие двери, если можно пихнуть рукой окно рядом, и оно вылетит. Но вывески тоже новые, радующие глаз, с золотыми буквами. И если сам Краснодевичий переулок Алёна искала долго, катаясь туда-сюда по ухабистой дороге, то здание архива, благодаря вывеске, нашла тут же. Припарковалась рядом, вошла в тёмный, мрачный холл, ощутила влажную прохладу, исходящую от каменных стен и поёжилась.

— Я вас слушаю, — сказал то ли охранник, то ли консьерж в стёганом жилете.

— Здравствуйте, я договаривалась о встрече с Борисом Африкановичем.

Мужчина равнодушно кивнул.

— Он предупреждал. Проходите, поднимайтесь на второй этаж. Вторая дверь налево.

— Спасибо, — пропела Алёна и едва ли не бегом заторопилась на второй этаж по широкой лестнице.

Борис Африканович Никодимов оказался очень серьёзным мужчиной ростом чуть выше английского бульдога. Маленький, лысенький, щуплый, зато с невероятными интонациями в голосе, как будто всё на свете зависело именно от него. На его голос Алёна обратила внимание ещё когда по телефону с ним разговаривала, и нарисовала себе в воображении седовласого профессора солидной комплекции, а в реальности всё оказалось куда удивительнее. И голос, и отчество создавали явное противоречие с внешностью Никодимова. Что его совершенно не смущало, и стоило Алёне войти в его кабинет и представиться, он тут же взял её в оборот.

— О Марьянове можно много говорить. Очень интересное место!

— Правда? — Алёна плюхнулась на свободный стул и приготовилась слушать. Обратила внимание на то, что Никодимов лично её удостоил лишь беглым, абсолютно равнодушным взглядом, зато, когда заговорил об истории, глаза у него загорелись. Он встал из-за стола, став при этом лишь немного выше, и принялся ходить по забитому мебелью и бумагами кабинету, время от времени взмахивая руками.

— Я лично никогда этой темой всерьёз не занимался, хотя мысль такая была. Но в то время усадьба была заброшена, однажды мы со студентами дошли до дома, это был настоящий поход. Но там были настоящие заросли, дом разваливался и плохо пах. Кажется, там даже обретались бомжи.

— Бомжи? — Алёна вспомнила дом, великолепное крыльцо, и никак не могла представить полную запущенность и заброшенность. Но так было, между прочим, совсем недавно.

Никодимов закивал.

— Да, да. Там было неприятно находиться. Но это было в конце девяностых, больше я там не был, и от работы по этой теме отказался. Я тогда собирался защищать диссертацию. А сейчас это частная территория.

— Об этом я знаю. Я там была недавно.

Борис Африканович остановился и уставился на неё.

— Правда? Что вы там делали?

Алёна посмотрела за окно.

— Я была там по работе. Я же журналист.

— Ах, да. И как дом?

Она улыбнулась.

— Великолепен.

Никодимов ненадолго призадумался, видимо, стараясь решить что-то для себя. После чего кивнул в сторону и вернулся за стол.

— Что ж, наверное, так лучше. Пусть частная территория, но зато дом привели в порядок. Жаль, что туда не допустили нас. Возможно, мы бы смогли узнать что-то новое… А они просто всё отреставрировали.

В его голосе прозвучала неподдельная печаль. Алёна наблюдала за расстроенным маленьким профессором, и, в итоге, рискнула предложить:

— Может, вам стоит обратиться к новым хозяевам? Возможно, они позволят осмотреть территорию.

Никодимов рассеянно покивал, и, кажется, улетал в своих мыслях всё дальше и дальше.

— Возможно, возможно.

Алёна кашлянула, привлекая его внимание. Борис Африканович моргнул, его взгляд переместился к её лицу, и Никодимов более осознанно поинтересовался:

— Так что именно вас интересует?

— Всё, — ответственно заявила Алёна. — Дом, усадьба… хозяева. Но больше меня интересует всё, что касается начала прошлого века. Как они пережили революцию, кто не пережил. Предки Кривовязовых — Ставровых. Возможно, кто-то до сих пор живёт поблизости. Я бы с ними встретилась.

— Ох, девушка…

— Я видела фотографии дома на сайте архива. У вас есть подлинники?

— Конечно, есть. Но они все в закрытом доступе. Из-за их старости и ветхости. Мы, знаете ли, делаем всё, чтобы сохранить историю. А усадьба Марьяново, не смотря ни на что, является исторической жемчужиной нашей области. Единственный уцелевший дом, по-настоящему уцелевший. По области всего три усадьбы царских времён, каждая по-своему ценна и уникальна, но дома там полностью перестроены. Есть планы, макеты, фотографии, раскопки производились, воспоминания собирались по крохам и записывались. Никого из очевидцев уже не осталось. И поэтому Марьяново уникально. Но владельцы…

— Что вы думаете про Кострова? — спросила Алёна в лоб.

Никодимов сдвинул брови.

— Про Кострова?

— Он заявляет, что он прямой потомок владельцев усадьбы. Это правда?

Борис Африканович побарабанил короткими пальцами по столу.

— Почему нет? Насчёт прямого я бы зарока не дал, но то, что правнук, одна из ветвей семейства…

— Но это как-то можно проследить? По архивным записям?

— Это трудоёмкий процесс.

— Я понимаю. Но разве вам самому не интересно? Установить истину?

— А что это изменит? Усадьба продана.

— Говорят, что уже перепродана.

— Правда? — Никодимов, не скрываясь, вздохнул. — Что ж, «о времена, о нравы»…

— А я могу сама посмотреть документы? Я хочу написать об усадьбе.

— Об усадьбе или о Кострове?

Такого провокационного вопроса Алёна от него не ожидала, и в первый момент растерялась, а Борис Африканович ещё и смотрел на неё пытливо и с умыслом.

— Обо всём, — сказала ему Алёна. — Я хочу написать обо всём.

Никодимов потёр подбородок.

— Я не обещаю вам закрытых документов, но если вас интересует сама усадьба, то смогу с этим помочь. Документов уйма. А уж что вы среди них в итоге найдёте… кто знает.

Наверное, это стоило расценивать, как удачное завершение разговора. Поэтому Алёна кивнула и благодарно улыбнулась.

— Когда можно это сделать?

— Я вам позвоню.

— Спасибо. Очень вам благодарна.

Но на этом визит в музейный архив не закончился. Борис Африканович решил провести для неё ознакомительную экскурсию, и следующие сорок минут Алёна терпеливо слушала его лекцию об усадьбах области. Её даже провели в другой кабинет, более просторный, и показали отсканированные снимки старых фотографий. На каждой были дома, на некоторых люди. Алёна неожиданно для себя заинтересовалась, слушала про Ерофеево, про Боярово и Скудлово, и даже про Марьяново ей профессор немного рассказал.

— Вот на этих снимках очень хорошо виден дом. Только сбоку. Вот левое крыло и кухня. Здесь жила обслуга.

Да, именно в этой кухне ещё позавчера Алёна и пила чай.

— А это фотографии, которые музею пожертвовали жители деревни. Культурной ценности они не представляют, чьи-то дальние родственники, но зато, видите, на этой отлично видна дорога на Марьяново и двуколка.

— Какой это год?

— Пятнадцатый. Незадолго до революции.

— Удивительные ощущения.

Борис Африканович кинул на неё любопытный взгляд, после чего согласился.

— Да, удивительные.

— Может, там и клад какой зарыт?

Профессор сдержанно улыбнулся.

— Не слышал. Ставровы были зажиточными, как сейчас бы сказали, состоятельными, но чтобы клады зарывать? Знаю только, что когда пришли большевики, всё более-менее ценное из дома было вывезено.

— Значит, Ставровы успели уехать?

— Из усадьбы — да. А уж как сложилась их судьба дальше, никто не знает. Возможно, смогли выбраться из страны, возможно, нет. На момент революции у Ставрова Кузьмы Афанасьевича было пятеро детей. Трое сыновей и две дочери. Их фотографию вы как раз и могли видеть на сайте архива. Из пятерых детей известна судьба только двоих. Старший сын был расстрелян в восемнадцатом году большевиками, а младшая дочь, ей тогда едва исполнилось семнадцать, была отправлена отцом к родственникам в Саратов. Уж что с ней стало там, установить не удалось, к сожалению.

— А остальные?

Борис Африканович пожал плечами.

— Возможно, Костров и имеет к ним отношение. Кто знает. Времена были смутные. Могли поменять фамилию, старшая сестра могла выйти замуж, могли уехать из губернии, а позже вернуться. Вряд ли возможно установить доподлинно. Говорить о своих родственных связях было опасно.