Она знала, что Сарасан, одна из немногих сохранившихся в своем исконном виде средневековых французских деревень, объявлен национальным сокровищем и новое строительство в нем запрещено.

– Все, что угодно, – проворчала Шушу, – лишь бы выбраться отсюда.

Они поднялись и начали пробираться к выходу мимо многочисленных афганов, всем своим видом выражавших презрение борзых и холеных пекинесов, чьи хозяева сидели на солнце, попивая шампанское или экологически чистую воду из бутылки – эта новинка стоила бешеных денег. По пути Элинор пришлось уделить пару минут двум скандинавам, попросившим у нее автограф. В конце концов подруги отыскали лимузин Сэма, снабженный кондиционером, и поехали на восток.

В противоположность шумному, жаркому и пыльному канну местность вокруг них выглядела свежей, словно только что вымытой, и красивой, как девушка в ожидании танца. Справа от шоссе раскинулась искрящаяся лазурь моря, слева – лавандовые поля, за ними темнела зеленая кромка леса, дальше поднимались горы, розовато-лиловатые в этот час: они стояли бледнеющей чередой до самого горизонта, силуэты самых дальних из них лишь слегка угадывались в белесом мареве.

Среди лабиринта извилистых улочек Сарасана не было ни одной настолько широкой, чтобы по ней мог проехать автомобиль, поэтому воздух в деревне был изумительно свеж и чист. Иногда в конце улицы вдруг обнаруживалась миниатюрная площадь – тенистый „пятачок", обсаженный лимонными деревьями и непременно со старинным каменным фонтаном посередине. Узкие дома с навесами над крыльцом соединялись таинственными мостиками, а многие двери – тяжелые, массивные, чью древесину не пощадило время, – украшала кованая, железная рука Фатимы – надежное средство от всякой нечисти.

Высокие железные ворота замка со скрипом приоткрылись, когда их коснулась рука Элинор, – и подруги очутились в выложенном булыжником, но заросшем травой подъездном дворе. У самых стен замка росли белые олеандры, кусты розмарина и еще какие-то деревья, ронявшие на землю странные бледно-желтые цветы. Их ветви сплелись, образуя зеленую, усыпанную цветами арку, настолько низкую, что женщинам пришлось наклониться, чтобы добраться до двери. Она была из доброго крепкого дуба, но очень старая, судя по тому, что ее неоднократно – и явно с большими перерывами – покрывали железом.

Как раз в тот момент, когда Элинор решила, что в замке никого нет, дверь медленно открылась, и на пороге появилась неприветливая седая женщина в пыльнике и тапочках, с вырезами для больших пальцев, чтобы не сдавливать набухшие шишки. Эта странная хранительница замка подтвердила, что он продается, но не знала ни цены, ни иных подробностей: для этого, сказала она, и существует агент по недвижимости, это его работа.

В конце концов Элинор удалось уговорить эту мегеру позвонить агенту. Вскоре явился высокий, худощавый, равнодушный молодой человек, который, узнав, что дамы англичанки, явно не принял их всерьез как потенциальных покупательниц: всем было известно, что у англичан нет больших денег. Чуть ли не бегом он повел женщин по замку.

Замок находился в не слишком хорошем состоянии: внутри было сыро, штукатурка осыпалась. Некоторые ставни висели, что называется, на одном гвозде, некоторые отсутствовали вовсе, а те, что остались, наверное, уже и не помнили, когда их в последний раз красили. На втором и третьем этажах не было ничего, кроме пыльных, тесных, как кроличья клетка, спален, где царил полумрак из-за спущенных жалюзи. Единственная ванная была всего на десяток лет моложе Элинор и Шушу, а центрального отопления и кондиционеров никто и не позаботился установить. Агент несколько неуверенно сказал посетительницам, что зимой в замке тепло, а летом прохладно благодаря стенам шестифутовой толщины. Экскурсия закончилась там же, где и началась, – на южной террасе, смотревшей в сторону моря.

Элинор подошла к балюстраде, увитой плющом. Справа, в отдалении, словно на картинах Рауля Дюфи, виднелся голубой полуовал Ниццкого залива в обрамлении высоких пальм и красивых вилл. У самых ног Элинор серые скалы круто обрывались вниз, к песчаной дуге пляжа и голубовато-зеленому, в серебряных искрах, морю; за пределами бухты прозрачная вода темнела, становилась чисто-синей, а у самого горизонта лежала широкая полоса цвета индиго – как бы оттеняя чистейшую лазурь касающегося ее неба. Над головой Элинор плыли небольшие, пухлые, как стайка купидонов, облака, сияющие в ослепительном, всепроникающем, невероятном свете французской Ривьеры.

Элинор медленно повернулась к молодому человеку:

– Сколько хотят за замок?

Внезапно Шушу поняла, что это не просто случайная прогулка в солнечный весенний день.

– На что нам эта громадина? к тому же посмотри, в каком она состоянии. По-моему, в ней не убирали с тех самых пор, как ее построили, – Шушу презрительно фыркнула. – Ты просто романтическая дура, Нелл.

Но обе уже знали, что Элинор купит замок.


Потом, когда они молча спускались с холма, на котором стоял замок, Элинор обратила внимание на то, сколько тени на узеньких улочках и маленьких площадях от многочисленных плакучих ив, оливковых и абрикосовых деревьев. Подруги выпили кофе в единственном кафе Сарасана. Вдоль стен домов стояли горшки с цветущей розовой геранью, а у самых ног разгуливали голуби, прилетевшие, чтобы подобрать крошки, которые бросала им Шушу. Потом, минуя темно-зеленую дверь с надписью „Синдикат инициативы", помещение местного кооператива со спущенными на окна жалюзи цвета лаванды, женщины подошли к бледно-голубому домику мэрии, который стоял возле зелено-голубой аптеки. Напротив старинной церкви Святого Петра располагался местный магазинчик, в его витрине были выставлены пластмассовые бокалы для шампанского, красные мухобойки, кувшины, пыльные кастрюли, коробочки со средствами от насекомых, местные одеколон, мед в банках и различные травы.

– Как здесь хорошо! – проговорила Элинор. – Пожалуй, еще чуть-чуть – и было бы уже слишком.

Эти тихие, залитые солнцем улочки мало изменились за прошедшие семь столетий. Элинор и Шушу совсем недалеко отъехали от Канна, но им казалось, что они находятся за тысячи километров от его шумных, заполненных народом улиц.


– Ну и номер ты собираешься отколоть! – ворчала Шушу, когда они катили по шоссе по направлению к Канну.

Элинор рассмеялась в ответ. Судьба так неожиданно подбросила ей романтическую идею уехать из Англии, что она сейчас видела только положительные стороны этого решения: она сможет забыть о туманах и бронхитах – на Ривьере ее ждут яркое солнце, теплое море, восхитительная кухня, чудесные вина.

– А ты не будешь скучать по Старлингсу? – Шушу все еще не верилось, что Элинор может покинуть свой обожаемый, нежно лелеемый сад.

Вдруг Элинор стала серьезной.

– Стерлингс уже не тот, с тех пор как девочки разлетелись.

Тишина, царившая в опустевшем Старлингсе, постоянно и больно напоминала Элинор, что ее девочек больше нет с ней. Куда бы она ни обратила взгляд, перед ее мысленным взором всплывала какая-то из картин прошлого, причиняя мучительную тоску, и ее ничем нельзя было заглушить. Элинор изнывала от невозможности вернуть назад то, что некогда – еще совсем недавно – жило в этих стенах. Может быть, Сарасан поможет ей; может быть, там ей удастся освободиться от власти воспоминаний и начать новую жизнь, в которой будет не только прошлое, но и будущее.

На следующее утро Пол Литтлджон, недавно ставший младшим партнером адвокатской конторы „Суизин, Тимминс и Грант", прилетел из Лондона в Ниццу. Поскольку Элинор располагала во Франции деньгами, заработанными в этой стране, никаких валютных проблем у нее не возникло, и вскоре она стала владелицей старинного французского замка. Оформление этой сделки было делом довольно простым, однако Пол Литтлджон умудрился обставить все так, как будто речь шла по меньшей мере о разделе Берлина между союзными державами, и потребовал соответствующий гонорар.

Шушу убеждала Элинор проверить правильность счета, однако та ответила, что, по словам Адама, это нормальная сумма за оформление такой крупной сделки.

– Чего уж тут нормального – покупать замки одиннадцатого века! – махнула рукой Шушу. – А почему этот мистер Литтлджон всегда пишет в своих письмах к тебе „согласно вашей просьбе"?

– Потому, что я его прошу сделать что-то, и он это подтверждает. В этом-то какой криминал ты усматриваешь? – с раздражением спросила Элинор. – Я думаю, что просто так полагается, а возможно, связано с правилами обмена валюты. И вообще это не повод для беспокойства. Адам и мистер Литтлджон действуют в моих интересах, я доверяю им… Между прочим, почему до сих пор не приехал дизайнер?

Глава 14

Четверг, 12 сентября 1963 года


Адам неторопливо поднимался по мраморным ступеням клуба „Клэнрикард". Двумя годами раньше азартные игры были наконец узаконены в Великобритании, и с тех пор Лондон превратился в один из мировых игорных центров. Крупнейшими лондонскими клубами являлись „Крокфордс" на Карлтон-Хауз-Террас, „Клермонт" Джона Эспинолла на Беркли-сквер, где собирались наиболее состоятельные и отчаянные игроки, Посольский клуб, где можно было пообедать, потанцевать, а потом подняться наверх, в игорный зал, и „Клэнрикард", где всем заправлял Майк Грант.

Не успел Адам подойти к двери, как она открылась и навстречу ему торопливо вышел Тоби Сатч, хозяин клуба. Адам не ожидал застать его здесь в столь ранний час.

Чуть помедлив, Тоби Сатч заговорил:

– Надеюсь, Грант, что вы пришли уладить свои дела по-хорошему.

– По этому поводу я и хочу видеть Майка, – ответил Адам, прекрасно понимая, что означает это „по-хорошему". Респектабельная внешность Тоби Сатча, в прошлом выпускника Харроуского колледжа, скрывала крутой нрав человека, не терпящего неповиновения. Он был полон непоколебимой уверенности в себе, и это притягивало людей, неспособных контролировать себя в игре, которые в итоге попадали в полную от него зависимость. Он знакомил таких людей с ростовщиками, что одалживали им деньги на полгода под четыре процента ежемесячно, а если долг вовремя не возвращался, к должнику наведывались крутые парни и убеждали его заплатить.