– Я все еще надеюсь, что у нас все наладится…

– Ты замужем уже три года! Сколько еще ты собираешься ждать?

– Не дави на меня, – почти раздраженно остановила ее Клер. – Ты-то сама откуда все это знаешь?

– Меня научил Скотт. И потом, секс – почти единственное, о чем разговаривают фотомодели в гримуборных. В Нью-Йорке все совершенно открыто говорят о таких вещах, при одной мысли о которых у англичан начинают гореть уши. Американцы привыкли обсуждать эти темы со своими психиатрами.

Клер судорожно рассмеялась:

– Если бы сказать какому-нибудь марсианину, что для человеческого существа половой акт представляет наивысшее удовольствие, а потом описать его, он от смеха разлетелся бы на тысячу зеленых кусочков.


В конце концов Клер решила, что проще и легче всего будет при случае пересказать Сэму свой разговор с Аннабел.

– Какого черта ты обсуждаешь наши личные дела со своей сестрой? – рассердился Сэм. – Не волнуйся, на свете сколько угодно женщин, которые не могут достичь оргазма.

– Но я-то могу, когда… когда делаю это сама.

– Послушай, Клер, до тебя на меня никто никогда не жаловался. У меня все отлично работает. – Полураздетый Сэм откинулся на голубые полосатые подушки и заложил руки за голову. – Иди сюда, я тебе покажу.

Перед тем как войти в Клер, Сэм на сей раз действовал при помощи двух пальцев, двигая их туда-сюда, все сильнее и сильнее, до боли в вывернутом запястье, а потом, войдя, постарался проникнуть как можно глубже, словно пытаясь добраться до чего-то скрытого и недостижимого, – тан иногда слесарь делает отчаянные усилия, стараясь нащупать в глубине сливной трубы то, что ее засорило.

Клер, придавленная его массивным телом, попыталась было двигаться, как в рок-н-ролле, но Сэм, сжав руками ее бедра, подчинил ее своему собственному движению.

Поняв, что его действия не возымели ожидаемого результата. Сэм почувствовал глухое раздражение, которое уловила Клер, хотя он не сказал ни слова. Наконец он осторожно нащупал пальцами ее клитор. Через четыре минуты Клер испытала оргазм.


Прошло несколько недель, и Клер позвонила вернувшейся в Нью-Йорк Аннабел, чтобы сообщить ей о достигнутых результатах.

– Значит, теперь все в порядке? – спросила Аннабел.

Клер замялась:

– Ну… не совсем. Я чувствую, что… все-таки что-то идет не так, как надо… Сэм, видишь ли… перебарщивает, – наконец решилась она. – Все время выдумывает какие-то новые позы. Но, знаешь… по-моему, во всем этом нет ничего от любви. Сейчас я чувствую себя тан, как будто мы – пара акробатов, выступающих на арене.

– Ну, уж если совсем откровенно, – заметила Аннабел, – то хороший секс – это вовсе не обязательно ант любви.

– А самое неприятное, что Сэм… не желает признать, что мои реакции вполне нормальны, что со мной все в порядке, и это страшно угнетает меня – как раз тогда, когда Сэм уверен, что я должна быть ему благодарна.

Аннабел долго молчала, потом сказала:

– Может быть, ты сама могла бы как-то помочь делу. Попробуй, скажем, немножко пофантазировать.

– В каком смысле?

– Это что-то вроде игры – эротической, возбуждающей обоих. Когда в следующий раз ляжешь с Сэмом в постель, скажи ему, например: „Я сейчас представила себе, как ты расстегиваешь мой атласный черный корсет…"

Слова сестры не убедили Клер.


Пятница, 2 марта 1962 года


На следующий день Клер, предупредив горничную, что уходит на целый день, взяла такси и отправилась в ресторан „Матло", где собиралась встретиться за ленчем с подругой, Лиззи Бромли. Однако метрдотель вручил ей записку: Лиззи не могла прийти – у нее разболелись зубы. И тогда Клер, которой еще не хотелось есть, села в другое такси и поехала в „Фенуик".

Через час, нагруженная двумя большими зелеными коробками, набитыми весьма легкомысленными предметами туалета, Клер подкатила к дому. Она собиралась посвятить все время, оставшееся до вечера, обдумыванию кое-каких „фантазий". Взбежав по лестнице, Клер открыла дверь своей спальни – и застыла на пороге.

Первым, что бросилось ей в глаза, были обнаженные ягодицы Сэма, ритмично двигавшиеся вверх-вниз. Затем чуть дальше, среди подушек, юна разглядела испуганное лицо Мари Франс.

Боль и ярость охватили Клер при виде этого предательства, но почти тут же сквозь них пробилось уже привычное чувство собственной сексуальной несостоятельности. Что же такого делает эта французская девчонка, чего бы не делала бы она, Клер? Это нечестно! Она ведь так старается, чтобы все было хорошо, она только что потратила столько денег в „Фенуике"!

Когда дар речи вернулся к Клер, она буквально прорычала:

– Вон из моей постели и из этого дома! Немедленно!

Бросив на пол зеленые коробки, Клер рывком открыла одну из них и принялась швырять в лицо безмолвствовавшего Сэма ее содержимое: черные кружевные пояса для резинок, чулки в сеточку, открытые атласные бюстгальтеры, коротенькую французскую комбинацию из черного шифона, пару длинных черных атласных перчаток, украшенных страусовыми перьями, ярко-красные туфли с непомерно высокими каблуками.

Потом она выбежала из дому, даже не закрыв дверь, и, взяв на Кингз-роуд кэб, поехала на квартиру Элинор.

Элинор собиралась продать эту квартиру, поскольку глупо было тратить на нее такие деньги, когда ею практически никто не пользовался. Сама она лишь изредка оставалась ночевать в Лондоне, а если ей приходилось сделать это, она всегда могла остановиться в отеле „Клэридж".

Когда Клер влетела в квартиру, Элинор и Шушу как раз переписывали мебель: что отправить в Старлингс, что оставить, что продать, что передать в „Оксфэм".

– Девочка, родная, что случилось? – Элинор протянула руки навстречу внучке, и Клер ринулась в ее объятия, словно в убежище.

– Я пришла домой, – прорыдала Клер, уткнувшись в плечо бабушки, обтянутое серой фланелью костюма от Дигби Мортона. – Не хочу больше его видеть – никогда! Я за-за-застала его в по-постели с горничной!

– Не принимай это тан близко к сердцу, детка, – пыталась утешить и успокоить ее Элинор. – Конечно, ты еще не так давно замужем, чтобы понять это, но мужчины все одинаковы: у них слишком большой аппетит. Тебе нужно привыкнуть и научиться иногда закрыть на это глаза.

– Нет, Ба! Может, это и надо было в твое время, но я не собираюсь с этим мириться. Я никогда не вернусь к Сэму!

Гладя по голове прижавшуюся к ней Клер, Элинор встретилась глазами с Шушу и одними губами шепнула.

– Отмени агента.

Она имела в виду агента по купле-продаже недвижимости, встреча с которым была назначена на этот день.


Сэм не придавал своим изменам особого значения: главное, чтобы жена ничего не знала. А на этот раз ему просто не повезло. Он выразил – так и быть – свое раскаяние, но постепенно со все нарастающим раздражением, стал осознавать, что Клер может быть невероятно упрямой. Ничто не могло утихомирить ее гнев.

Три месяца Сэм уговаривал жену вернуться.

Потом его телефонные звонки стали реже, потом еще реже, потом прекратились совсем. Сэм решил подождать. Время покажет, вернется Клер или нет.

В середине июня трое заключенных тюрьмы острова Алькатрас бежали, сделав подкоп при помощи обыкновенных чайных ложек. Прочитав об этом в „Дейли телеграф", которую выписывала Элинор, Клер вдруг подумала: я тоже в тюрьме, как эти заключенные, только у меня нет чайной ложки. Она только что получила результаты своего медицинского обследования. Она была беременна. Аборты в Англии закон запрещал. Выхода не было. Надо возвращаться к Сэму.


Вторник, 18 декабря 1962 года


Незадолго до Рождества Адам и Майк сопровождали Элинор и Шушу в театр. Обе дамы были весьма польщены обществом таких красивых и блестящих кавалеров (это входило в планы Адама). На них оборачивались, когда они усаживались в королевской ложе, готовясь посмотреть „короля Лира" в постановке королевского Шекспировского театра под руководством Питера Брука.

После, за ужином в ресторане „Савой", Адам сказал:

– Мне не слишком-то понравилось. Все это уж очень мрачно и весьма отдаленно во времени. – А сам он тем временем обдумывал, не следует ли пригласить милых старушек на „Мышеловку" Агаты Кристи.

– Пол Скофилд, по-моему, был очень хорош в роли Лира, – заметила Элинор, стараясь высказываться положительно, поскольку в этот вечер за нее платили другие. – Но, вообще говоря, кто угодно мог бы предсказать этому самоуверенному старому дураку, что случится дальше.

– Не всегда легко понять, что происходит, – возразила Шушу, – если это касается тебя самого.

– Абсолютно верно, – подтвердила Элинор.

– Возьмите, например, этого бухгалтера, которого мы недавно пригласили, – продолжала Шушу. – Это же надо – попасть под суд из-за каких-то несчастных счетов за газ!

– Просто вы сделали неудачный выбор. Я бы никогда не полагался на чужое мнение, – сказал Адам, которого раздражала бестактность Шушу. Некомпетентность бухгалтера привела к тому, что у Элинор оказалась неоплаченной целая куча мелких счетов, и ей пришлось выступать ответчицей по множеству мелких исков, предъявленных газовой компанией.

– Пол Литтлджон очень хорошо все это уладил, – торопливо сказала Элинор. Пол Литтлджон был младшим партнером конторы „Суизин, Тимминс и Грант".

Шушу уже неоднократно жаловалась подруге, что, пока Джо Грант был жив и занимался делами Элинор, никогда не возникало никаких проблем, более того, он настолько упростил все дела, что Шушу не составляло труда самой разбираться в них, а Адам менее чем за год все основательно усложнил.

В ответ Элинор упрекала Шушу в излишней недоверчивости и напоминала ей, что просто-напросто сама система ее профессионального бизнеса стала более сложной, поскольку Адам реорганизовал ее, создав несколько компаний.

– Да какая нужда была ее реорганизовывать? – сердито возражала Шушу. – Этого не понимаем ни я, ни ты сама. Но ты ведь вечно соглашаешься во всем с Адамом. Что он скажет, то ты и делаешь, хотя, по-моему, многое из того, что он говорит, в армии назвали бы просто…