– Но что скажет твоя семья?

– Мне плевать, что она скажет!

И Клер бросилась в объятия Сэма. Он сгреб ее своими мускулистыми ручищами и буквально вжал в себя с такой силой, что у нее перехватило дыхание. Она почувствовала, что ноги не держат ее.

– Да, Сэм… – выдохнула она. – Да, да… пожалуйста…

Сэм легко подхватил на руки маленькую, худенькую Клер, безжалостно сминая ее нарядное платье, и, не отрываясь от ее губ, понес в спальню. Сквозь оконные стекла, оправленные в какие-то нелепые металлические рамы, в комнату лился белый лунный свет. По-прежнему молча Сэм опустил Клер на кровать и снял с нее атласные туфельки с такой осторожностью, как будто даже ноги Клер были для него бесценным сокровищем. Затем он медленно расстегнул длинный ряд крошечных, обтянутых тканью пуговичек, идущих от декольте до самых колен, распахнул платье и остановился, обескураженный: почти все тело Клер, от груди до середины бедер, было скрыто под глухим кружевным корсетом на китовом усе.

Клер, трепеща от страсти и страха и закрыв глаза, не шевелилась. Она знала, что для нее наступил тот самый, главный момент, и была рада, что это произойдет у нее со зрелым, опытным мужчиной, а не с каким-нибудь неумелым юнцом.

Стягивая с ее ног светлые чулки, Сэм поглаживал ее бедра; потом его ладонь плотно легла на темный, влажный пушок между ними. Один за другим, ловко и аккуратно, он расстегнул крючки кружевного корсета.

Клер, неподвижная, не произносила ни слова, чувствуя, как желание, словно облако, окутывает ее тело и мозг. Ей казалось, что вот-вот сознание покинет ее, – так велико, почти невыносимо было наслаждение. Когда Сэм начал ласкать ее грудь, Клер почувствовала, что еще немного – и она не выдержит. Между тем один из пальцев Сэма медленно и осторожно проник в ее худенькое, хрупкое тело и, ощутив препятствие, стал продвигаться вперед еще медленнее, еще осторожнее. Клер почти не почувствовала боли.

Молча Сэм встал и стремительно, как Бастер Китон, сбросил с себя одежду.

Клер была рада, что он не зажег света. Ничего не видя, она лишь ощутила, как руки Сэма раздвигают ей бедра и его твердая плоть проникает в нее. Она почувствовала тяжесть его большого тела, вдохнула его запах, напомнивший ей дух разгоряченной после хорошего галопа лошади, который всегда нравился ей. Охватив ладонями ягодицы Клер, Сэм помогал своим ритмичным движениям; по мере того как темп их ускорялся, его дыхание становилось все быстрее и прерывистее.

Внезапно он весь напрягся, словно рванулся вперед; потом его грузное тело обмякло, припечатывая Клер к постели.

Через некоторое время Сэм пробормотал сонным голосом:

– Ты прелесть, дорогая.

Клер не смела пошевелиться. Она чувствовала, как густая клейкая жидкость стенает по внутренней стороне ее бедер; потом между ними шлепнулось и повисло что-то, похожее на мягкий липкий язык.

Сэм вытянулся рядом с Клер, положил руку ей на грудь.

– Тебе хорошо, детка? – прошептал он. Через минуту он уже спал.

А Клер, облитая лунным светом, лежала, широко раскрыв глаза. Все тело ее было напряжено, ей было трудно дышать, словно легким не хватало кислорода, и она ощущала тянущую боль в пояснице. Ей так нужно было, чтобы Сэм проснулся и опять начал целовать ее; ей мучительно хотелось снова почувствовать, как его губы ласкают ее грудь. Но…

Час спустя она все еще лежала без сна. Она чувствовала себя глубоко несчастной, разочарованной, обманутой. Нет, дело было не в Сэме и не в том, что между ними произошло. Она сама не знала, почему ей так плохо.

Может быть, любовь – это нечто вроде какого-нибудь редкостного деликатеса, как, например, икра, которая не всем и не сразу приходится по вкусу; может быть, ею надо заниматься почаще, чтобы привыкнуть. Хорошо бы поговорить с Аннабел, чтобы выяснить – вдруг она, Клер, делала что-нибудь не так, как надо.

Еще через пару часов Клер потихоньку, изо всех сил стараясь не разбудить Сэма, встала и ощупью добралась до туалета. Медленно, бесшумно она закрыла дверь и принялась шарить по стенам в поисках выключателя. Когда, наконец, свет зажегся, она, лишь мельком взглянув на голую растрепанную фигуру в зеркале, включила воду, чтобы заглушить то, что собиралась сделать. Потом она вымыла руки – обычно она и не вспоминала об этом, разве что в дамской комнате во время какого-нибудь бала, когда она знала, что на нее смотрят. Подсознательно Клер надеялась, что вполне естественный и оправданный в этой ситуации шум воды разбудит Сэма, но этого не случилось.

Начало светать, а Клер все еще тихо плакала, закрыв лицо руками. Потом она все-таки задремала.


Вскоре после восхода солнца Сэм проснулся и снова принялся ласкать Клер. Потом он отправился в душ, и она слышала, как он там насвистывает. По всей видимости, он чувствовал себя прекрасно.

В одиннадцать из ресторана, расположенного на первом этаже, им прислали завтрак на две персоны. Клер есть не хотелось, но Сэм настаивал, и она попросила горячего молока и тост. Сэм же заказал для себя полный английский завтрак.

Они завтракали в бежевой атласной постели с декоративным изголовьем, и Клер испытывала известную неловкость от того, что она жует свой тост с мармеладом, сидя вот так, с обнаженной грудью, среди пышных подушек. Но постепенно ее стали занимать другие мысли. Ей нестерпимо хотелось узнать как можно больше про развод Сэма, и, прихлебывая молоко, она обдумывала, как бы потактичнее затронуть эту тему.

Сэм уже успел рассказать ей о своих родителях. Эмигрировав в свое время из России, они поселились в Нью-Йорке и много лет проработали на Седьмой авеню; отец был портным, мать – гладильщицей. Других детей, кроме Сэма, у них не было.

– Наверное, все тебя расспрашивают, как и почему ты занялся шоу-бизнесом, – издали начала Клер.

– Да нет. Никто, кроме тебя, как-то не горит желанием знать обо мне что бы то ни было. А в шоу-бизнес я попал благодаря моей первой жене.

– Первой?!

– Да. Мы с ней познакомились во время одного из моих отпусков. (Клер знала, что в военные годы Сэм был на флоте офицером интендантской службы.) Я всегда старался выбираться в Лос-Анджелес. (Ну, разумеется: ведь в военном, набитом моряками Сан-Диего женщин практически не было.) А когда я вышел в отставку, мы поженились. Это было в сорок пятом. Я устроился в одном супермаркете – ничего другого найти не удалось. А Шейла была помощником редактора в „Метро-Голдвин-Майер". Ей приходилось читать кучи сценариев. Временами она совсем зашивалась; тогда я читал за нее и писал рецензии. Она говорила, что у меня это здорово получается. Спасибо флоту – это там я научился зрить в корень.

– А когда вы расстались? – робко поинтересовалась Клер.

– Довольно скоро – через несколько месяцев. Она сбежала в Торонто с одним парнем, но тут обнаружилось, что она беременна от меня – на четвертом месяце. Ну, парень и бросил ее. Я больше с ней не виделся. А ребенок родился мертвым.

– Мне жаль, Сэм, – сказала Клер. Но на самом деле она почувствовала облегчение: слава Богу, не будет ни угроз, ни страстей, ни соперничества. – Но как же все-таки ты стал продюсером?

– Я поступил в вечернюю школу, чтобы научиться писать сценарии, а в один прекрасный день взял и отнес главному редактору литературной части „Парамаунта" целую папку рецензий, которые делал когда-то для „Метро-Голдвин-Майер". Через несколько месяцев им понадобился помощник редактора, и взяли меня. – Сэм счел излишним посвящать Клер в такие подробности, как его бурный роман с Роной, заведующей литературной частью.

– А потом?

– В сорок восьмом году мне в руки попал один сценарий на морскую тему под названием „Жизнь среди океанских волн". Я оценил его как „ЧС".

– „ЧС"? А что это такое?

– „Чушь собачья". В общем, мы его не взяли. А потом я познакомился с автором…

Сэм позвонил ему, представившись независимым продюсером, особо заинтересованным в морской тематике, и они договорились пообедать вместе в „Чейзенз". За обедом Сэму удалось убедить этого парня подписать контракт, предоставлявший ему, Сэму Шапиро, на три года эксклюзивные права на заново переписанный сценарий, а также пятнадцать процентов от той суммы, за которую Сэму удалось бы его продать. Сценарист согласился также на половинное участие Сэма в доходах, потому что, в конце концов, он ничего не терял: все, кому он предлагал прежде свой сценарий, отвергли его, а сейчас, в случае удачи, даже его агент оказался бы в выигрыше.

– Мы переписали сценарий в расчете на костюмный фильм, – продолжал Сэм, – и назвали его „Выжиматель ветра". Я уговорил… одну знакомую показать его своему шефу; тот прочел и пожелал приобрести его, но я сказал, что хочу делать этот фильм сам. Студию такой вариант не устроил, но они показали сценарий Богарту, и он ему понравился. Вот тут-то „Парамаунт" и согласился на мои условия, а я согласился на их деньги. Они дали мне в ассистенты опытного парня… „Выжиматель" здорово пошел. Потом мы с Боги сделали „китобоя", а уж после этого не я приходил к ним с предложениями, а они начали приходить ко мне. Ты хочешь знать еще что-нибудь?

– А у тебя были… еще жены? – тихо спросила Клер. Сэм рассмеялся и поцеловал ее в лоб.

– Значит, рот до чего ты на самом деле докапывалась! Да, была еще одна. В общей сложности на моем счету два брака – для Лос-Анджелеса это совсем не много. Мы с Луизой были вместе пять лет, потом поженились и протянули еще три года. Детей не было.

– Это все?

– Все. Честное слово.

– Ума не приложу, как рассказать бабушке, – задумчиво проговорила Клер.

– А есть ли необходимость рассказывать ей прямо сейчас?


Съемки „Пшеничных гонок" были закончены; наступил этап монтажа и озвучивания. На него ушло три месяца. То было время, когда все занятые в производстве картины работали как сумасшедшие, но это всеобщее сумасшествие направлялось железной рукой Сэма в единое русло и к единой цели: фильм должен был выйти на экраны к Рождеству.