Самые великие почести Тифен тоже получала в полном одиночестве. Король Карл V в благодарность за подвиги ее мужа пожаловал ей титул графини де Лонгвиль, затем – графини де Сориа, герцогини де Молина и де Транстамар и королевы Гренады. Но зато Бертран собственной персоной однажды вечером положил перед ней длинный украшенный цветком королевской лилии меч, который ставил его в один ряд с принцами крови, – меч коннетабля Франции!

Когда наступали тяжелые времена, Тифен противостояла им тоже в полном одиночестве. Это она сумела собрать поистине сказочный выкуп, чтобы вытащить Бертрана из английской темницы. Бертран заплатил не только за себя самого – за всех, и не согласился стать свободным, пока не обрел свободу последний из его людей.

И наконец, по-прежнему в одиночестве, она встретила болезнь, безропотно терпя мучения. Она знала, что скоро умрет и не сможет больше на этом свете увидеть человека, которого так страстно любит. В ожидании своего последнего часа она перебралась в Динан, в старый родительский дом на улице Святого Креста. Туда, где в течение стольких лет она ждала любви, надеялась на любовь и узнала наконец свое короткое счастье. Именно там, в привычном мирке своего детства, она решила дождаться последнего вестника, того, чье послание не читают дважды.

Смерть явилась за ней, но до самого конца взгляд умирающей был обращен к окну, которое она попросила держать открытым, чтобы в последний раз увидеть за ним звезду – самую верную из своих подруг. Потом глаза Тифен закрылись – уже навсегда. Это случилось серым осенним днем 1371 года…

Горе коннетабля невозможно описать словами. Он снова и снова заставлял читать себе последнее письмо от Тифен, которое она, слишком слабая для того, чтобы писать, продиктовала. Она писала, что умирает без сожалений, потому что судьба, подарив ей человека, которого она так любила, дала ей намного больше, чем можно было мечтать. И если платой за это стало одиночество, то ей, Тифен, такая цена не кажется высокой. Последние слова звучали как крик любви…

Если бы Дюгеклен прислушивался только к своему горю, наверное, он бы отбросил свой меч, чтобы отправиться в дюны Сен-Мишеля искать там легкий призрак своей исчезнувшей феи. Но его некем было заменить, и король нуждался в нем.

Карл и потребовал от своего верного рыцаря, чтобы он женился во второй раз, всего два года спустя, на очень знатной молодой особе – Жанне де Лаваль. Бертран вовсе не любил эту женщину. Королю этот брак казался необходимым для продолжения столь славного рода: ведь Тифен не подарила наследников своему супругу.

Юная Жанна тоже не смогла этого сделать, точно так же, как не смогла изгнать из сердца мужа воспоминания о Тифен.

И когда 14 июля 1380 года, перед Шатонёф-де-Рандон, небольшой крепостью, которую он осаждал в Жеводане, Бертран Дюгеклен, коннетабль Франции, отдал Богу свою доблестную душу, он сделал это, шепча имя единственной в жизни возлюбленной, той, с которой теперь-то наконец он встретится в вечности.

Перед безжизненным телом своего лучшего врага побежденный англичанин преклонил колени и положил рядом с ним ключи от последнего взятого им города.

Александр Сергеевич Пушкин

Может быть, никогда в жизни Александр Сергеевич Пушкин не чувствовал одиночества так остро, как в этот вечер.

Ему уже исполнилось двадцать шесть лет, он чувствовал, как растет в нем день ото дня, как пылает поэтическое вдохновение, и при этом он вынужден был жить здесь, вдали от друзей, способных оценить его стихи. В этом старом деревенском доме его могла слышать только няня. Сидя у очага, поэт меланхолически поглядывал на языки пламени. Вот уже шесть лет, целых шесть лет прошло с тех пор, как царь Александр I сослал его в это родовое поместье Михайловское, неподалеку от Пскова. Вольнолюбивые стихи Пушкина ходили в списках, молодежь зачитывалась ими. Государь не любил вольнодумства. Теперь поэт имел возможность писать, но не имел восторженных слушателей. И перспективы совсем не утешительны…

Восстание декабристов было раздавлено. Пушкин тогда уже был в изгнании и не принимал участия в мятеже, но все обвиняемые были из числа его друзей. Пятеро погибли на эшафоте, остальные сосланы в Сибирь и на Кавказ, где шли бесконечные сражения. Новый царь Николай I карал посягнувших на престол беспощадно.

Вдалеке зазвенели колокольцы. Пушкин прислушался. Стук копыт приближался к господскому дому. Стали слышны голоса, и несколько мгновений спустя в комнату вошла Арина Родионовна, его старенькая няня.

– От самого царя прибыли!

– Зови…

На пороге комнаты появился офицер, туго затянутый в пропыленный мундир.

– Следуйте за мной! – коротко приказал он. – По приказу царя! Карета ждет…

Что ж, царскому приказу не сопротивляются.

Пушкин думал, что покидает свое старинное поместье навсегда. Всем известны его симпатии к декабристам… Вот и его не минует суровый суд. Сейчас в России сама мысль может попасть в ряды обвиняемых… Пройдет еще несколько дней, и, может быть, он присоединится в Сибири к Волконскому, Муравьеву, Нарышкину и остальным…

Не оглянувшись, он вышел из дома. А зачем оглядываться? Больше он его не увидит… Но все-таки поэт не удержался от вопроса гонцу:

– Куда вы меня везете?

– В Москву.

Ехали день и ночь по разбитым российским дорогам. И наконец, 8 сентября перед ними предстали золотые купола московского Кремля. Его неумолимый провожатый не разрешил ему даже сменить одежду, не разрешил даже побриться! Такой, каким был после дороги: в измятом костюме, весь разбитый, – он был препровожден в Кремль к царю.

Император всея Руси что-то писал, сидя за столом. Увидев Пушкина, он встал ему навстречу. Царь был высок ростом, как почти все Романовы. Светловолосый, свежее розовое лицо, голубые глаза, взгляд живой, но высокомерный. Такое лицо, как у этого молодого государя, трудно забыть! Был хорошо известен и его характер: царь слыл надменным и суровым. Какое-то время он молча смотрел на опального поэта, который, едва держась на ногах от усталости, неловко поклонился, потом внезапно спросил, глядя на него в упор:

– Что ты сейчас пишешь?

– Почти что ничего, – пробормотал Пушкин. – Цензура слишком строга.

– Зачем же ты пишешь вещи, которых не может пропустить цензура?

– Да она запрещает вещи самые что ни на есть невинные!

Царь расхохотался и подошел к поэту.

– Отныне я сам стану твоим цензором. Присылай мне все свои творения.

Весть об удивительном возвращении утерянной благосклонности распространилась в обществе мгновенно. Пушкин стал необычайно популярным в светских гостиных. Его зазывали к себе, он был нарасхват, он вошел в моду, да и самому ему, в силу всего этого, показалось, что теперь-то он свободен.

Но показалось лишь на миг. Теперь он чувствовал себя узником в еще большей степени, чем тогда, когда был им на самом деле. Его бурный темперамент плохо вписывался в светскую жизнь, и даже императорскую цензуру ему трудно было выносить. Он не терпел, когда ему подрезали крылья! Он, который так страдал, сидя в одиночестве в Михайловском, стал иногда тосковать по ссылке. Ему хотелось сбежать.

Вполне возможно, он и решился бы это сделать, если бы внезапно в его жизнь не ворвалась любовь.


Князь Вяземский устраивал одни из самых блестящих балов в Москве. Свой московский роскошный особняк он, пожалуй, даже предпочитал своему петербургскому дворцу, ничуть не менее великолепному.

На балу зимой 1829 года всех восхитила необыкновенная классическая красота шестнадцатилетней девушки, которая впервые появилась в свете. Тело мраморной статуи, ангельское лицо, освещенное глазами, похожими на озера под луной, черные, как ночь, густые и шелковистые волосы. Юная Наталья Николаевна Гончарова приковывала к себе все взгляды. Давно уже не восходила на светском небосклоне столь совершенная звезда!

Красавица Натали, увы, была бесприданница. Мать ее, женщина властная и несколько вздорная, возлагала на неземную красоту Натальи большие надежды. Дочерей было три, а средств никаких. Имение в Полотняном Заводе расстроено донельзя. Нет, девочкам нужны богатые мужья, а уж Наталье следовало найти такого принца, каких и в свете нет. Дома у Гончаровых разговоры об удачных браках велись постоянно. Наталья слушала и томилась.

Красавицу-дебютантку, постепенно осознающую всеобщее восхищение, только что после вальса проводил на ее место возле матери какой-то очередной кавалер. Вдруг она заметила среди собравшихся на балу странного человека. Невысокий, худощавый, но отлично сложенный, очень смуглое лицо, темные горящие глаза, курчавые черные волосы и бакенбарды… Этот человек был окружен толпой гостей, но смотрел только на нее. Охваченная внезапной дрожью, Натали наклонилась к матери и, потихоньку указывая кончиком веера на того, кто ее так заинтриговал, спросила:

– Кто этот мавр, матушка?

Старшая Гончарова взглянула и без интереса ответила:

– Это Пушкин, милочка, поэт, гуляка, репутация самая дурная. Теперь царь его ласкает и все женщины без ума от него.

– Да уж больно нехорош. Глаза безумные, росту маленького.

– Бог с ним, Наташа. Он хоть, говорят, и царского рода, да нам не годится. Титулом не вышел. Не богат. А что поэт, так то чести немного.

– Как же царского рода и без титула? – заинтересовалась Натали.

– Рассказывают, дед-то его был совсем арап. Сын какого-то тамошнего царя не то князя. Кто их там разберет – дикость. Сюда его привезли да царю Петру подарили. Вроде бы он его и крестил. А Пушкин, стало быть, его внук, из рода Ганнибалов он по матери.

Натали состроила кокетливую гримаску. Какая странная и романтическая история. Цари, арапы, дальние страны. Дамы и вправду от него не отходят. Поэт. Должно быть, со всеми знаком.