Жюльетта Бенцони - Кровь, слава и любовь

В Лондоне одна за другой проходили многолюдные манифестации. Моряки Королевского флота, тысячами выходившие на улицы, приветствовали свою государыню. Корабли на Темзе расцвечивались в ее честь разноцветными флагами. Легко представить, какие чувства испытывал король, абсолютно беспомощный, несмотря на сильную полицию, перед подобной бурей народного гнева. Он сильно опасался, как бы не выплыл пресловутый протокол о его тайном бракосочетании с Марией Фиц-Герберт. Тогда разъяренная толпа могла бы ринуться в Сент-Джеймс, вытащить его из дворца и повесить на ближайшем дереве. И тем не менее король стоял на своем. Ненависть к Каролине оказывалась сильнее страха.

А страх… Теперь наступила очередь Палаты лордов испытывать страх. Когда лорд Бругейм провозгласил:

– Теперь, милорды, как бы ни были велики сожаления, которые я ощущаю, мне требуется отделить долг патриота от обязанностей защитника и проявить отвагу, лицом к лицу встречаясь с последствиями нашего процесса, которые способны вызвать беспорядки в моей стране…

…Лорды почувствовали, как ветер грядущего мятежа врывается в строгие стены судилища. Заседание было закрыто. О его результатах поспешно доложили королю.

Но Георг не желал ничего слушать. Ему надо было любой ценой добиться проекта закона, лишающего королеву ее сана. Лорды – боясь королевского гнева – проголосовали за такой проект, но преимущество оказалось незначительным: «за» – 108 голосов, «против» – 99. Этого было явно недостаточно. Для того чтобы закон был принят, он должен был еще пройти через Палату общин, которая вся целиком была на стороне королевы.

Не зная больше, какому святому молиться, чтобы отвести грозу, и будучи неспособной осудить женщину, которую глас народа полностью оправдывал и, выражая горячее сочувствие, признавал абсолютно невиновной, Палата лордов приняла соломоново решение. Слушание перенесли на шесть месяцев. Это было все равно что объявить дело похороненным. Георг был разбит на собственной территории, и Каролина, покидая в последний раз зал, где слушалось дело, раздавила его одной только фразой:

– А теперь я должна вам сказать и присягнуть в этом для спасения своей души: я никогда не совершала прелюбодеяния ни с кем, кроме мужа госпожи Фиц-Герберт!..

Лондон ликовал.

Разбитый наголову Георг IV постарался на время забыть о жене, думая лишь о назначенной на 19 июля 1821 года коронации. Это ему плохо удавалось, и он не без тревоги представлял себе, как пройдет церемония, потому что знал: королева непременно захочет хотя бы просто присутствовать там в том ранге, который принадлежит ей по праву.

А Каролину в это время мучил тяжелый приступ. Она чувствовала, что обречена. Процесс причинил ей страдания куда более сильные, чем она могла предположить. Она перенесла все с вызывавшей всеобщее восхищение гордостью, но дни ее были сочтены. Последней радостью, которую она надеялась пережить на этой земле, прежде чем воссоединиться с дочерью, должно было стать ее присутствие в Вестминстерском аббатстве в день коронации.

Чтобы избежать этого, Георг прежде всего попросту запретил королеве там появляться. Для большей уверенности он приказал изготовить специальные пригласительные билеты, без которых стражники никого не должны были пропускать в храм. Распределение таких билетов сурово контролировалось. Королева никакого приглашения не получила.

В один прекрасный июньский день у короля вроде бы вспыхнула надежда на благополучный исход, но все оказалось досадной ошибкой. Дело было так. Король председательствовал на заседании Совета министров. Вдруг вошел один из камергеров, на вид чрезвычайно взволнованный.

– Сир! – воскликнул он. – Заклятый враг Вашего Величества только что умер!

Лицо Георга расплылось в улыбке.

– Ах! – вскричал он. – А от чего же умерла королева?

– Королева?! Но, Ваше Величество, я говорил о Бонапарте!

Наполеон, действительно, только что скончался на острове Святой Елены. Но насколько же страшное разочарование испытывал король! Его ненависть к Каролине была несравнима с ненавистью к императору: этот человек, в течение многих лет заставлявший содрогаться всю Англию, был для него в тысячу раз предпочтительнее собственной жены!

В день коронации королева приказала запрячь свою карету шестеркой лошадей и прибыла к аббатству почти одновременно с кортежем Георга IV. Войска, которые стояли по обе стороны проезда, почтительно приветствовали Каролину.

Когда карета остановилась перед главным порталом, лорд Гуд поспешил к государыне и предложил ей руку, чтобы помочь выйти из кареты. Но в тот же миг подошли привратники и, низко поклонившись королеве и всем своим видом выражая почтение к ней, тем не менее потребовали предъявить пригласительный билет на церемонию с подписью герцога Веллингтона.

– А что – королеве тоже требуется приглашение? – спросила она.

– Я очень сожалею, Ваше Величество… Но – да… Это обязательно.

Каролина побледнела. Ей стало нехорошо, рука, опиравшаяся на руку лорда Гуда, судорожно сжалась. Казалось, она вот-вот упадет без чувств. Благородный дворянин протянул ей собственный билет.

– Вот вам мое приглашение, мадам… Но Вашему Величеству придется пройти в церковь в одиночестве.

Каролина посмотрела на жалкую картонку. Были слышны пение хора, звуки органа… Здесь, за пределами храма, обстановка была еще более торжественной, здесь в еще большей степени ощущалось благословение господне, чем там, где коленопреклоненный негодяй ожидал миропомазания… Каролина знала, что ей недолго осталось ждать того времени, когда она предстанет перед самим господом. И она легонько оттолкнула картонку. Все суета сует.

– Нет, лорд Гуд! Я благодарю вас, но… но я никогда не позволю себе приступом брать двери дома господня! А главное – я не хочу скандала…

Она с большим достоинством подошла к своей карете и поднялась по ступенькам. Приехала домой. И тут же легла, чтобы больше уже не встать никогда. Она прожила еще пять недель в чудовищных страданиях, окруженная несколькими верными друзьями. 7 августа над Лондоном разразился ураган, такой страшный, что внезапно распахнулись все окна комнаты, где Каролина металась в агонии. Словно дождавшись своего часа, она испустила последний вздох точно в тот момент, когда буря ворвалась в ее спальню.

Можно было надеяться, что величие смерти супруги подтолкнет наконец Георга к поступку, исполненному простой вежливости. Но нет! Жирный венценосец ухитрился даже здесь проявить редкую низость. Он постарался укрыть от людских глаз траурный кортеж, целью которого был берег Темзы. Здесь останки королевы должны были быть погружены на корабль и доставлены на родину, в Брауншвейг. Король отдал приказ, согласно которому печальный эскорт, включавший в себя тринадцать карет, кавалерийские подразделения, пажей и герольдмейстера Англии, должен был проследовать окольной дорогой, далеко огибавшей центр города.

Но в этой грустной церемонии последнее слово осталось за населением английской столицы. В течение всей ночи на пути, предписанном Георгом, воздвигались баррикады. Хорошо зная своего короля, лондонцы бдительно охраняли эти сооружения. На рассвете, обезумев от злости, король послал войска, приказав кавалерии атаковать их. Но народ держался стойко. И когда появился катафалк с буквами «C.R.» (Carolina Regina)[3] и гербом Англии, народ вставал на колени вдоль всего положенного по закону для покойной королевы пути по центру Лондона. Звонили колокола всех церквей, прозвучали пушечные выстрелы.

На гроб была прикреплена серебряная пластинка, на которой были выгравированы следующие слова: «Каролина, оскорбленная королева Англии».

Пушки эскадры приняли эстафету, когда корабль стал медленно спускаться по Темзе, проплывая мимо больших судов с приспущенными в знак траура флагами. В конце путешествия прах Каролины ожидала родная земля, которую несчастная женщина покинула ради одних страданий. Такое признание народа Англии стоило куда больше, чем ничтожная церемония в Вестминстерском аббатстве.

Девять лет спустя, в 1830 году, умер Георг IV. Но его похороны были лишены того трагического величия, каким отличался траурный церемониал Каролины. Лондонцы только что не ликовали. В толпе распространялось множество сатирических книжек, в которых рассказывалось о недостойной жизни и скандальных любовных похождениях покойного монарха. Сочинили для него и эпитафию, которая в полной мере раскрывала ту «нежность», которую проявляли по отношению к королю его подданные:

Декабрьским вечером 1667 года довольно скромная на вид карета катила по Сен-Жерменскому предместью по направлению к улице Таранн. Единственный лакей бежал рядом с экипажем, держа в руке факел, который не только освещал дорогу, но и должен был отпугнуть тех, кто вдруг захотел бы напасть на карету. Когда на Париж опускалась ночь, город становился громадным разбойничьим притоном. Хозяйничали здесь в основном мрачные обитатели Двора Чудес, промышлявшие самыми разнообразными темными делами.

Если карете не хватало изысканности и блеска, то у пары, сидевшей на ее подушках, напротив, их было с избытком. Мужчина – высокий, худощавый, весьма привлекательный, одетый в элегантный мундир полковника легкой кавалерии. Умное лицо с большим носом и столь же живыми, сколь и веселыми глазами… Что до возраста, то ему могло быть лет сорок с небольшим. Женщина, которая его сопровождала, куталась в просторный бархатный плащ с капюшоном, отороченным горностаевым мехом, но никакой капюшон не мог скрыть ее ослепительной красоты. Очаровательное личико с тонкими чертами, огромные глубокие глаза цвета лазури, носик с небольшой горбинкой, пухлые ярко-красные губы, которые, приоткрываясь, позволяли видеть жемчужные зубки… Золотистые волосы, упрятанные под капюшон, сверкали, подобно металлическим нитям, подчеркивая сияющую белизну кожи. Это была удивительно красивая и в высшей степени элегантная пара. Видимо, они переживали не лучшие времена: богатство четы заметно уступало блеску имени.