Жюльетта Бенцони - Кровь, слава и любовь

Ожидание сделалось невыносимым. Ближе к рассвету герцог потихоньку вышел из своей спальни… Коридор был пуст. Герцог медленно, очень медленно отворил дверь, ведущую в апартаменты жены…

Часа в четыре утра Жозефина Обер проснулась от того, что непривычно громко прозвонил звонок. Камеристка подскочила на постели и бросила взгляд на стенные часы. Утро еще только занималось. Что может понадобиться герцогине в столь ранний час? Может быть, она заболела? Снова раздался звон колокольчика, теперь – куда более слабый… Жозефиной овладели дурные предчувствия. Набросив на плечи накидку, она побежала к двери комнаты Шарпантье и постучалась.

– Мадам зовет, – сказала она лакею герцога. – Я не могу понять зачем, но почему-то очень боюсь…

Лакей, не колеблясь, взялся проводить девушку. Они быстро спустились по лестницам, но тщетно пытались открыть дверь галереи, за которой, похоже, кто-то стонал.

– Попробуем пройти с другой стороны, – предложил Шарпантье. – Может быть, дверь гардеробной поддастся легче. Там что-то неладно.

По балкону они обошли апартаменты герцогини, и действительно дверь гардеробной подалась без труда. Жозефина дрожала как осиновый лист. Когда они проходили мимо окон спальни, ей показалось, что она увидела там, внутри, силуэт мужчины. Но едва они проникли в спальню, девушка потеряла сознание, увидев открывшееся ей зрелище. Посреди комнаты, по которой, казалось, пронесся ураган, в луже крови лежала герцогиня. Ее ночная рубашка была разорвана. На теле кровоточили, по меньшей мере, три десятка ран. Вокруг царил полный разгром.

Жертва, должно быть, яростно сопротивлялась. Вдоль всех стен можно было увидеть кровавые следы ее пальцев. Несчастная отчаянно старалась избежать ножа убийцы…

Шарпантье, который стал белее своей сорочки, хотел было отправиться за герцогом, но, убедившись в том, что дверь в коридор теперь легко открывается, без дальнейших колебаний вызвал полицию…

Префект полиции Аллар встал, машинально отряхнул брюки и огляделся по сторонам, прежде чем вернуться к доктору Луи, который, все еще стоя на коленях, заканчивал осмотр тела убитой.

– Профессиональные убийцы никогда бы не позволили себе столь грязной работы, – проворчал он с отвращением. – Все это сделано светским человеком… И каким неловким!..

Снова наклонившись, он подобрал с пола обильно украшенный золотой и серебряной насечкой пистолет, на котором был выгравирован герб рода Шуазель-Праслен…

– Он даже не потрудился забрать свое оружие, – презрительно бросил врач.

Префект Аллар был учеником знаменитого Видока, почти таким же искусным в своем деле, как сам учитель. Обыскав спальню герцога, он обнаружил там бритву, которая и послужила орудием убийства герцогини, шлепанцы, запятнанные кровью. В камине тлели полусожженные бумаги, белье и халат. Герцога арестовали.

Он признался сразу. Впрочем, отрицать содеянное было бы глупо. В течение двух дней он находился под домашним арестом в своем особняке, затем его препроводили в устроенную в Люксембургском дворце тюремную камеру. Судить герцога, пэра Франции, могла только палата пэров. Весь Париж содрогнулся, узнав об ужасной смерти герцогини. Удивлялись тому, что герцог, представитель древнего рода, позволил себя арестовать.

– Надо было не халат в огонь бросать, – с презрением сказал один из его будущих судей, Виктор Гюго, – а пустить себе пулю в лоб!

Но Теобальд де Шуазель-Праслен пережил убитую им жену всего лишь на несколько дней. Он умер еще до суда, в предварительном заключении. Поговаривали, что его брат, граф Эдгар де Шуазель, принес в темницу какой-то быстродействующий яд, чтобы и сам убийца, и вся его семья могли избежать позора. Ведь король Луи-Филипп дал понять, что он требует от судей такой же строгости, какая была бы проявлена к любому простолюдину, и даже большей, если это только возможно. Убийце грозил эшафот, по меньшей мере – пожизненная каторга… Теобальд умер в тот самый день, когда весь двор собрался в церкви Магдалины на панихиду по его жене.

Однако общественное мнение было до крайности возбуждено. Неудивительно, что тут же родилась легенда. Якобы отравление было чистейшей симуляцией. Вместо герцога в склепе без всякой надписи похоронили неизвестно чей труп. Сам же герцог сбежал сначала в Нормандию, оттуда – в Америку, чтобы наконец упокоиться в Англии. Многие говорили, что видели его.

Слухов вообще было много. То его видели жители Котантена. То его дети должны были ежемесячно высылать ему определенные суммы. То зятья его дочерей в самых резких выражениях жаловались на это. Передавали из уст в уста еще тысячи разных сплетен, так что даже некоторые историки поверили в «воскрешение» герцога.

Но посудите сами. Пусть даже герцогу удалось избежать людского суда. А корсиканская вендетта?! Ведь маршал Себастиани поклялся собственными руками убить зятя, если этого не сделает палач. Всем известны законы этого острова и небывалые возможности его жителей. Так что в подземном склепе часовни замка Во стоят два гроба: гроб жертвы и гроб убийцы, они воссоединились в вечности…

Что же до Анриетты Делюзи-Депорт, то сначала и ее арестовали как подстрекательницу к преступлению, но потом отпустили, поскольку явных доказательств ее вины не было. Позже она познакомилась с американским пастором, доктором Генри Филдом, который страстно влюбился в нее и увез в Соединенные Штаты. Анриетта поселилась в Нью-Йорке, приняла протестантство, открыла литературный салон и стала выпускать евангелическую газету.

Похоже, завидное хладнокровие, расчетливость и эгоизм позволили ей жить счастливо, забыв о кровавой драме, главной причиной которой была она сама. Но она никогда не забывала потребовать от наследников Шуазеля-Праслена немалых ежегодных выплат по завещанию герцога, что, быть может, и оправдывало пресловутое дурное настроение зятьев преступного Теобальда.

8 сентября 1640 года кафедральный собор в Амьене был празднично убран в честь происходившего там венчания. Свадьба была настолько пышной, что сразу было понятно: происходит что-то необычное. Все стены храма были украшены старинными, чуть ли не раз в столетие вынимавшимися из сундуков гобеленами, плитки пола покрыты толстыми мягкими коврами. Повсюду были цветы, повсюду – охапки свечей, а на возвышении у органа – целая армия молоденьких певчих, надрывавших свои звонкие голоса, прославляя Господа Бога и радость вступления в христианский союз.

Собравшаяся на церемонию публика заполняла неф: это было царство шелков, перьев, лент, драгоценностей и кружев. На клиросе – белое облако подвенечного платья новобрачной рядом с худощавой мужской фигурой в костюме, сиявшем золотом каждого стежка. А подальше – под воздвигнутым у самого алтаря балдахином – пунцовое пятно кардинальской мантии. Кардинал, герцог де Ришелье, собственной персоной. Его воспитанница Франсуаза де Форсевиль выходила замуж за Жана де Шулемберга, графа де Мондеже. Свадьба эта была делом его рук.

Кардинал время от времени пощипывал тонкие усики с удовлетворенной улыбкой, но на лицах жениха и невесты не было ни малейших признаков счастья. Коленопреклоненная Франсуаза низко опустила голову под фатой, чтобы не было видно, как покраснели у нее глаза от обильных слез. Ей было двадцать лет, она была совершенно очаровательна. Самая завидная невеста во всей Пикардии. Но, не имея ни отца, ни матери, она не могла не повиноваться своему грозному опекуну. А ведь достаточно было взглянуть на мужчину, стоящего бок о бок с ней, чтобы понять: ее выбор отнюдь не был продиктован сердцем.

Не то чтобы он был уродлив, нет, совсем напротив. Высокий, отлично сложенный, с отменной выправкой. Высокий лоб, красивый разрез глаз, приятно очерченный рот… Но его короткая бородка не скрывала тяжелой нижней челюсти – признака столь же тяжелого характера. Цвет лица его был свинцовым, взгляд жестким, и весь облик этого роскошно одетого в парчу сеньора говорил о том, что перед вами – человек крутого и жестокого нрава. К тому же он, казалось, был весьма недоволен всем происходящим. Взгляды, которые он бросал на разукрашенный алтарь, ясно говорили: этот брак не по душе и ему тоже. В довершение всего разница в возрасте между новобрачными составляла двадцать два года.

Действительно, для того чтобы маршал женился, кардиналу пришлось строго приказать ему сделать это. Ришелье был убежден: следует осчастливить жениха, пусть даже против его воли. Ну в самом деле, что может быть лучше для такого старого вояки, как Шулемберг, чем это прекрасное дитя, к тому же знатного рода и с немалым состоянием? К тому же, делая таким образом генерала своим родственником, Ришелье очень рассчитывал окончательно подчинить себе этого человека, чья склонность к мятежу была слишком хорошо известна, а верность и преданность – сомнительны.

Своей воспитаннице, со слезами умолявшей его не заставлять ее выходить замуж за этого человека, суровый опекун ответил:

– Это богатый вельможа и благородный, почтенный человек. Ни один из придворных щеголей не даст таких прочных гарантий вашего счастья. Я-то разбираюсь в мужчинах!

В мужчинах – может быть, но не в женщинах. В самой глубине своего нежного сердечка Франсуаза прятала глубокую привязанность к юному и весьма небогатому мушкетеру. Признаться в этом она, конечно, не могла из боязни, что ее несчастного Лорака немедленно отошлют куда-нибудь в отдаленный гарнизон, где его жизни будет постоянно угрожать опасность. Но чем больше она вглядывалась в человека, которому была отдана теперь навеки, тем сильнее становилось ее отчаяние. Помимо всего прочего, Шулемберг внушал бедной девушке еще и безотчетный страх!

Когда, при выходе из церкви, ей пришлось вложить свою дрожащую ладонь в руку мужчины, ставшего отныне ее господином и повелителем, Франсуаза чуть не разрыдалась. Несмотря на то что солнце было ярким и горячим, ей показалось, что небо почернело, а жизнь стала совершенно бесцветной. Почувствовал ли Шулемберг, как дрожат в его жесткой руке тонкие пальчики? Во всяком случае, губы его раздвинулись в улыбке, вызывавшей смутную тревогу.