Виконт покинул Инглхерст через двадцать минут, избавившись, по крайней мере, от одной из своих забот, Леди Силвердейл, благодаря, главным образом, неприязни к старому врагу и только отчасти – скромному обаянию Черри, проявляла большую симпатию к неожиданной гостье. К счастью, на ее вкус Черри была довольно славненькой, не более того.

– Бедное дитя! – сказала она. – Как жаль, что она такая маленькая, и это ее унылое платье!.. Хетта, любовь моя, полагаю, будет неплохо, если мы придумаем ей что-нибудь более презентабельное; может, подарим ей тот отрез зеленого батиста, который, как мы решили, тебе совершенно не идет? Она сможет сшить себе хорошенькое платьице. Простенькое, симпатичное платьице, ну, ты понимаешь меня. И еще ей нужно привести в порядок прическу. Терпеть не могу лохматых голов!

Генриетта одобрительно отнеслась к великодушным затеям своей родительницы, так что виконт покинул Инглхерст в приятной уверенности, что, по крайней мере, в ближайшее время с Черри будут обходиться очень хорошо.

В это время Черри уже основательно погрузилась в дремоту, из которой ее не смог вырвать ни стук копыт, ни скрип колес. Она так устала от волнений и тревог вчерашнего дня, что с трудом проснулась, когда утром экономка разбудила ее, отдернув полог кровати (собственно, Черри только приоткрыла сонные глаза и потянулась, как котенок), и сказала, что утро выдалось чудесное. В доказательство она раздвинула шторы, и Черри на секунду ослепил хлынувший в комнату поток солнечного сияния. Она со вздохом села, разом вспомнив все события прошлого дня, и спросила, который час. Услышав, что уже восемь, она воскликнула:

– О Господи! Я проспала двенадцать часов! Как это со мной такое случилось?

Экономка, увидевшая, что она готова выскочить из кровати, сказала, что торопиться не стоит: миледи никогда не спускается к завтраку, а мисс Хетта велела не беспокоить ее до восьми. Потом добрая женщина поставила медный кувшин с горячей водой в угол около умывальника, попросила позвонить ей, если что-нибудь еще потребуется, и вышла. У двери она помедлила, предупредив Черри, что завтрак подадут к десяти.

Теперь, оставшись одна, Черри наконец смогла оглядеться. Накануне она была слишком измучена, чтобы изучать обстановку отведенной ей спальни. Единственное, что произвело на нее впечатление, – это исключительно мягкие подушки и самая удобная кровать, на какой ей случалось спать; но сейчас, сидя на постели, обхватив коленки, она озиралась в благоговейном восторге. Черри твердо решила, что это самая восхитительная комната на свете; ее бы поразило, знай она, что леди Силвердейл недавно раздраженно назвала немного выгоревшие занавески «неприлично потрепанными». Ее светлость также осудила пятно на ковре, где какой-то беспечный гость расплескал воду после умывания. Но Черри не замечала ни пятна, ни выгоревших занавесок. Школа мисс Флетчинг была обставлена добротно, но строго; а в Мэплвуде Черри делила комнату с Дианемой и Коринной, которые, по мнению их матери, были еще слишком малы, чтобы тратить на них деньги сверх необходимости. Соответственно с этим, их спальню украшало собрание разностильных кресел и буфетов, слишком обветшавших, чтобы их можно было держать в парадных комнатах, или купленных по дешевке на распродажах. И даже у тети Багл над кроватью не было полога из шелкового дамаска, подумала Черри, благоговейно поглаживая ткань.

Она выскользнула из кровати и сразу же сделала приятное открытие: кто-то уже не только распаковал ее чемодан, но и выгладил оба платья, которые она взяла с собой. Это вознесло Черри на такую степень блаженства, что ей показалось: она еще спит и видит сон.

Когда Черри в сопровождении величественного Гримшоу вошла в маленькую гостиную, Генриетта, разливавшая чай, поприветствовала ее так весело и дружески, что девушка сразу же оправилась от страха, внушенного ей дворецким, и импульсивно произнесла:

– Кажется, я вела себя так глупо вчера, что даже не поблагодарила вас и леди Силвердейл за вашу беспримерную доброту ко мне! Я просто не знаю, как мне выразить свои чувства…

– Вздор! – улыбнулась Генриетта. – Я потеряла счет вашим «спасибо» вчера вечером. Кажется, последний раз вы прошептали что-то в этом роде, когда я задула свечу, но, так как вы уже наполовину спали, я могла и ошибиться!

Ко времени, когда они встали из-за стола, Черри была уже полностью очарована Генриеттой и почти освободилась от нервной робости. Разговорив свою гостью, Генриетта поняла, что Черри не хочется рассказывать о своей тете. Зато с огромной симпатией и привязанностью она говорила о мисс Флетчинг, но Генриетта сомневалась, чтобы их отношения были намного ближе, чем положено между наставницей и благодарной ученицей. Черри довольно сдержанно отвечала на ее расспросы, и поначалу казалось, что она постоянно ожидает окрика или замечания. Но, постепенно привыкая к тому, что такой угрозы больше не существует, она становилась все естественней и щебетала веселей, как по дороге в Лондон в экипаже Десфорда. Но чтобы убедить ее принять в подарок отрез зеленого батиста, потребовались серьезные уговоры, и даже согласившись, она порывалась немедленно отплатить за это – если не деньгами, то услугами.

– Я привыкла иметь какое-то занятие, – уверяла она Генриетту. – Умоляю вас, мисс Силвердейл, скажите мне, какое бы вы хотели дать мне поручение!

– Но я не хочу давать вам никаких поручений! – возражала. Генриетта. – Вы наша гостья, Черри, а не служанка!

– Нет, – сказала Черри, вспыхнув и решительно выпятив подбородок. – Вы говорите так по доброте, и… и это наполняет мою душу таким теплом, что я не успокоюсь, пока вы мне не позволите быть вам полезной. Я вижу, конечно, что у вас полно слуг, но есть сотни мелочей, которые ни вы, ни леди Силвердейл не станете поручать слугам! Передать на словах сообщение или просьбу, найти затерявшуюся вещицу, зашить дырочку в чулке – о, сотни мелочей, которые вы делаете сами, хотя это страшно скучно!

Так как Генриетте так и не удалось вспомнить ни одной мелочи, которую ее родительница усомнилась бы поручить слугам, она рассмеялась, но, естественно, не стала объяснять причин своего веселья. Она просто сказала:

– Ладно, я постараюсь сделать все возможное, чтобы занять вас, но хочу предупредить: если вы снимете с меня заботу обо всех этих вещах, я очень скоро превращусь в ленивое, эгоистичное, невыносимое существо!

– Нет. Я уверена, что этого не случится! – с нежной улыбкой ответила Черри.

Почти все утро она провела, вырезая детали выкройки из зеленого батиста и складывая их вместе. В этом занятии ей оказала квалифицированное содействие мисс Эвзиба Кардд, личная портниха миледи, тощая особа с ядовитым выражением лица, в которой трудно было угадать сочетание редкого таланта одевать свою госпожу по моде и ревностного обожания этой не вполне справедливой леди. Свои услуги она предложила Черри с предельным отвращением – собственно, она бы и не подумала этого делать, если бы ее милость не приказала по возможности преобразить мисс Стин. Профессиональная гордость победила менее похвальные чувства и даже заставила (чтобы уберечь миледи от расходов на посылку за личным парикмахером, как объяснила это мисс Кардл) уложить буйные локоны мисс Стин в намного более приемлемом изящном стиле – миледи похвалила мисс Кардл за это, что случалось крайне редко. Но трогательные изъявления благодарности самой Черри совершенно ее не тронули. Мисс Стин ей определенно не нравилась. Собственно, у Черри был единственный доброжелатель среди прислуги – миссис Ханибурн, дородная и добродушная экономка, называвшая ее милой маленькой леди; горничные, оба лакея и даже ворчливый садовник только снисходительно усмехались, а Гримшоу косился на нее подозрительно и раздраженно. Они вместе с мисс Кардл решили, что гостья – льстивая интриганка, бессовестно подлизывающаяся к мисс Хетте и миледи.

– Если вас интересует мое мнение, – веско произнес Гримшоу, – я должен сказать, что она тут втирается в доверие. А уж что я думаю о поведении лорда Десфорда, поселившего в доме эту интриганку, я даже не решусь высказать вслух.

К счастью для душевного покоя Черри, отчужденная вежливость, с которой держались оба недоброжелателя, надежно скрывала их враждебность. Через три дня после приезда ее прежний испуганный и робкий вид изменился; она словно распустила лепестки под лучами неведомой прежде доброты. Для нее все было ново: когда она входила в комнату, ее встречали улыбкой; леди Силвердейл называла ее «дорогой крошкой» и любезно просила выполнить поручение; мисс Силвердейл дружески приглашала прогуляться по саду; с ней вели себя как с желанной гостьей, и Черри стремилась всеми доступными способами отплатить своим хозяйкам за их великодушие. В первый же свой день в Инглхерсте она поняла, что ничем не может быть полезна Генриетте. Зато она постоянно оказывала услуги леди Силвердейл, не подозревая, что плаксивый тон миледи и ее ласковые манеры скрывают эгоизм и властолюбие, на свой лад более безжалостные, чем откровенная грубость тети Багл. Если леди Багл повелительным тоном отправляла ее искать какую-то затерявшуюся вещицу, а получив желаемое, выражала удивление, что поиски так затянулись, леди Силвердейл в сходном положении побуждала Черри к действию примерно следующим образом:

– Ох, дорогая, до чего же я глупа! Я снова потеряла свои ножницы для рукоделия! Ну, куда же я могла их деть? Нет, нет, дорогое дитя! К чему вам расплачиваться за мою рассеянность?

А когда Черри, после изматывающих поисков по всему дому, приносила потерянные ножницы, леди Силвердейл говорила:

– Ах, Черри, мое дорогое дитя! Вам вовсе незачем было беспокоиться!..

Неудивительно, что Черри расцвела при таком обращении и прониклась благодарностью и горячей дружбой к своим покровителям. Она еще никогда в жизни не была так счастлива; и Генриетта, понимая это, нашла нужным слегка предостеречь ее. Она так и сделала, осторожно шепнув Черри на ушко, что расположение леди Силвердейл – явление непостоянное, являющееся производным от ее самочувствия, настроения, прихотей погоды и добросовестности прислуги. Миледи было свойственно испытывать внезапные приливы неприязни к особам, которых она еще недавно жаловала теплейшим расположением; и так как подобные капризы могли длиться довольно долго, они делали существование жертвы предельно неудобным.