— Не волнуйтесь, тетя Света умница и не позволит ей испортить ваши отношения. Просто здесь как раз такой случай, когда без постороннего вмешательства не обойтись, был бы отец — Светка бы такой не была! А так они все вдвоем, да вдвоем, вот и результат, поскольку по природе она — собственница… Ничего, справимся!

— Ты думаешь?

Родионов посмотрел на меня с робкой надеждой. По-моему, и он в этот момент начисто забыл о связывающих нас служебных отношениях… Все равно они скоро закончатся.

И я, воспользовавшись этим обстоятельством, сочла нужным пояснить:

— Я имею в виду, что справимся мы со Светкой и ее ревнючестью. Чтобы у тети Светланы была возможность самой решать все остальное, без влияния этой эгоистки… Ну а там как будет — так и будет.

Родионов промолчал, а я подумала и добавила тети Светины слова:

— Вы оба — сами хозяева своей жизни, вот и будет, как решите.

Не знаю, что бы он мне ответил, но снова хлопнула дверь — на этот раз не входная, а в глубине квартиры. Мы оба замолкли и напряглись. И буквально через секунду в проеме кухонной двери возник Володя — с абсолютно спокойным лицом! И совершенно нормальным, бодрым даже голосом спросил:

— Вы, господа, как — твердо решили расплавить пятый по счету чайник? А то мы со Светланой Петровной расплавили в процессе подбивания бабок по нашим делам целых три, один позабыла Светка, так что этот — точно пятый…

Я подпрыгнула и кинулась к плите, краем глаза заметив маячившую за спиной Володи хлипкую фигурку — ясное дело чью… Володя между тем как ни в чем не бывало прошел на кухню, мягко оттеснил меня от плиты и сам занялся чайником, высказав предположение, что мания их сжигать — это, видимо, что-то семейное в нашем доме. А Светка, изредка всхлипывая, как пятилетний ребенок, стала сразу всем нам видна во всей красе…

Понять, по одной стороне физиономии ей достались обе оплеухи или все же по разным, было решительно нельзя. Потому что вся она была одинаковая: красная и какая-то припухшая, даже глаза сделались вроде как меньше и ни на кого из нас не смотрели, а косили куда-то вниз и в угол. Потом она бросила жалобный взгляд на Володину спину у плиты и, всхлипывая, пробормотала:

— Виталий Родионович, я прошу прощения за… за…

Наверное, она бы снова разревелась, но Володя, довольно своеобразно, правда, но все же пришел ей на помощь, продолжив Светкину фразу:

— …за все свои пакости сразу, чтоб не мелочиться!.. Все, чайник спасен, господа, следовательно, минут через пятнадцать можно садиться за стол… А где Светлана Петровна?

— Ушла! — сказала я жестко, а Родионов, которому, видимо, стало эту засранку жалко, тут же оживился, изобразил чуть ли не радость и с места в карьер начал Светку успокаивать:

— Ну что ты, что ты, я и не собирался сердиться, мало ли что бывает?.. Садись лучше за стол!

И задвигался туда-сюда со своей табуреткой.

— А мама… Как это ушла?..

Светка сразу же перестала всхлипывать и уставилась непосредственно на Родионова, который тут же под ее взглядом покраснел, словно не он был взрослым мужчиной, а она обыкновенной вредной соплячкой, а наоборот.

— Сказала, что хочет прогуляться… — растерянно произнес он. — Одна…

— И вы ее отпустили, такую расстроенную! — брякнула эта нахалка. Как будто сама не имела к тети-Светиному расстройству никакого отношения, а мы, напротив, были виновны в нем целиком!

Я уже хотела привести Светку в чувство и даже открыла для этого рот, но девчонка успела метнуться в прихожую и начала натягивать на себя платок и пальто.

— Ты куда? — начала я все же свой монолог. Но тут же и закончила. Потому что Володя, уже сидевший рядом, тихонечко тронул меня под столом ногой: мол, замолчи, дорогая, так надо… Я и замолчала.

— Я пойду поищу маму! — сказала Светка все еще прерывающимся голосом. — Там же холодрыга, а она без шапки ходит… Пойду!

Никто ей больше ничего не сказал, и она убежала, хлопнув дверью. Я посмотрела на Родионова и сочла необходимым ему улыбнуться — ободряюще. А Володя довершил процесс.

— Пусть пообщаются, — сказал он. — Сейчас это будет очень кстати!

И мы с Родионовым ему тут же поверили!

Светлана

То, что ноги почему-то понесли меня в сторону Выхина, я сообразила не сразу, а уже когда добралась до популярного в наших местах магазина «Океан», успев по дороге замерзнуть… Не помню, когда у меня в последний раз было до такой степени погано на душе, как сейчас, и почему вообще могло получиться, что ситуация сложилась так, а не иначе? Я имею в виду — и с Родионовым, и со Светкой… Неужели такова плата за минуту слабости, за одну-единственную ночь, проведенную с Виталькой? Жизнь, во всяком случае моя, как военная тропа: шаг в сторону — и натыкаешься на мину…

Я огляделась по сторонам и подняла воротник дубленки, потом снова побрела вперед. Вокруг сновали люди. Ранние, уже совсем зимние сумерки опускались с хмурых, бессолнечных небес. Суета у всех была наверняка предпраздничная, ведь до Нового года оставались считанные недели… Когда же в последний раз я испытывала ощущение праздника, радостное волнение от сознания его приближения?

Идти дальше расхотелось, и я присела на какой-то пустой прилавочек возле палаток — неподалеку от троллейбусной остановки. Так когда?..

Бывают минуты — вся твоя жизнь, со всеми перипетиями судьбы, вдруг за считанные мгновения проходит перед мысленным взглядом, как будто сидишь в кинотеатре, просматривая кем-то отснятую о тебе ленту. Детство… Отрочество… Юность… Молодость… А дальше, наверное, следует обозначить очередную часть этой ленты как «Зрелые годы» и — финал: старость… Каким он, этот финал, будет? Кем буду я в тот момент, когда разорву, наконец, финишную ленточку?.. Старшим советником юстиции, как Грифель, и только? Или, тоже «только», матерью взрослой уже Светланки, которой вряд ли буду тогда необходима так же остро, как сейчас?.. И все это, вместе взятое, называется одним-единственным словом: несвобода. Несвобода, которая является принадлежностью любой человеческой жизни, но, если можно так выразиться, ее качество, степень и суть каждый из нас вправе выбрать сам. Именно это и называется «свободой воли»… Которой в данный момент и пытается меня лишить мое неразумное, беспомощное дитя…

Мне было до безумия жаль Светланку, но я понимала, что, даже будучи самой любящей на свете матерью, не смею и не должна вот так, легко и просто, дарить ей высшее право, данное мне, человеку… Есть в этой жизни законы, нарушать которые безнаказанно нельзя.

А еще я впервые за много лет вдруг почувствовала самую элементарную зависть — ко всем сразу, к этим бегущим по домам с предновогодними покупками в руках людям, не потерявшим счастливого предчувствия самого чудесного в году праздника. Я отчаянно хотела быть такой же, как они, пусть ненадолго, но забыть о своей работе с ее трупами, маньяками, подонками, пострадавшими и жертвами, о своих неслабых проблемах и сделаться хотя бы на краткое мгновение тем, чем и должна на самом деле быть каждая женщина — просто женщиной…

Не знаю, чем бы завершились мои печальные размышления, возможно, и пролила бы пару слезинок от жалости к себе, но мороз до меня все же добрался наконец основательно. И, сообразив, что еще немного, и я, привыкшая передвигаться в основном на колесах, отморожу себе уши, соскользнула с обледеневшего прилавка и, кажется, вполне осмысленно посмотрела в сторону метро: интересно, куда запропастились все троллейбусы и автобусы? Или они всегда так редко ходят?..

В этот миг и прошелестело за моей спиной еле слышное Светланкино «Мамуся…». И, буквально подпрыгнув на месте, я ахнула: моя девочка, почти посиневшая от холода, почему-то с Катькиным шарфом на голове, стояла рядом — дрожавшая, как щенячий хвост, несчастная, зареванная, опухшая и… виноватая.

— Ты… — выдохнула я вместе с морозным паром. — Как ты меня нашла?!

В следующее мгновение Светка уже висела у меня на шее, обливаясь слезами, уткнувшись носом в воротник дубленки, бормоча сквозь сопли и слезы все подряд:

— Мамусечка, прости… Я больше не буду!.. Прости меня, мамусечка, пожалуйста, прости… Не буду! Можешь выходить замуж за своего жениха, я потерплю… Прости, мамусечка…

Уж не знаю, что именно думали прохожие, наблюдавшие эту душераздирающую сцену вплоть до финала, в котором мне удалось наконец отклеить Светку от своей дубленки — с тем, чтобы увлечь ее в более-менее теплое нутро очень кстати подошедшего троллейбуса! В теснотище салона людей набилось столько, что стоять пришлось по стойке «смирно», и все это завершилось само собой. Всхлипнув последний раз (надеюсь, что действительно последний), Светланка еле слышно прошептала:

— Ты меня прощаешь, мамусь?..

А я чуть-чуть кивнула головой ей в ответ радуясь тому, что отвечать вслух нет никакой возможности из-за близости целой массы чужих ушей. Потому что на самом деле я и сама страшно боялась расплакаться: уж и не помню, когда именно мне этого так сильно хотелось… Может быть, в ту пору ощущение праздника еще не было потеряно? И чтоб уж точно не совершить столь непедагогический поступок, я, сделав над собой некоторое усилие, подмигнула провинившейся Светке, которая в ответ немедленно улыбнулась — ничуть не шире Моны Лизы…

Уже подъезжая к нашей остановке, я вспомнила про Володину акцию с оплеухой и дала себе клятву при первой же возможности добиться для него внеочередного повышения звания. В этот миг я и поверила в то, что Катька с ним действительно будет счастлива. Не исключено, что всю оставшуюся жизнь…

Я не помню, чтоб шампанское, которое ребята принесли совсем по другому поводу, было до такой степени кстати в этот вечер. Нет, я не обольщалась насчет будущего — несмотря на то что Светка вела себя просто идеально! Я посчитала: за столом она целых пять раз обращалась с пустяковыми просьбами типа «передайте мне, пожалуйста, хлеб» к Родионову, называя его «дядя Виталик». Хотя тот же хлеб стоял куда ближе ко мне, чем к нему. Тешу себя надеждой, что жизнь я все-таки немного знаю, значит, и предположение, что будущее в любом случае таит в себе не один десяток неприятностей, обосновано… А вот Родионов, по-моему, как раз этого не понимал, сиял, как новенькая копейка, и смотрел на Светку чуть ли не с умилением.