— Это стекло покрыто настоящим серебром и почти не искажает отражение… Рама — более позднего изготовления, хотя в точности копирует «родную»… В общем, антиквариат.

— Вы хотите сказать, — спросила я, — что любое зеркало в той или иной мере искажает отражение?

— А вы разве об этом не знали? Да, это так! И на самом деле никто из нас реального представления о собственной внешности не имеет… А лучшими по этой части были итальянские зеркальные стекла шестнадцатого-семнадцатого веков.

— Венецианское стекло? — вспомнила я.

— Верно! — Она улыбнулась и поправила ворот дорогого бархатного халата, в котором меня встретила. — Мой муж когда-то заплатил за это зеркало, да еще в никуда не годной раме, бешеные по тем временам деньги… Проходите, Светлана Петровна!

Мы очутились в просторной, уставленной цветами в горшках и даже кадках гостиной с эркером. В общем-то, именно такую обстановку в ее доме я и ожидала увидеть: тяжелую старинную, не позднее начала девятнадцатого века, мебель, несколько картин на стенах — разумеется, все подлинники. Лично я определила из имеющихся четырех — две: явный Сезанн и тоже явный, но неизвестный мне Врубель… На последнем из упомянутых полотен изображена была женщина, чем-то смутно напоминающая издали Ираиду Сергеевну, а вблизи, как это и водится у Врубеля, портрет выглядел как мешанина разноцветных мазков. Я вновь отступила на пару шагов, едва не наткнувшись на какой-то комодик, и залюбовалась неизвестной мне работой гения…

— Нравится? — Исчезнувшая было в глубине квартиры хозяйка вошла бесшумно с серебряным подносиком в руках, на котором дымился необычайно быстро приготовленный ею кофе.

— Прелесть! — ответила я искренне. — Никогда прежде эту его работу не видела.

— А вы ее и не могли видеть, — спокойно отозвалась актриса. — Ее даже в каталогах нет… Это портрет одной из моих бабок-прабабок, подаренный ей горячо любящим автором… Поверьте, речь идет не о семейной легенде, а о реальном, довольно длительном романе…

— Верю, — улыбнулась я, осторожно усаживаясь на полукруглую кушеточку-оттоманку перед небольшим столом, на который хозяйка водрузила свой поднос.

— У вас ко мне какое-то дело… Это… как-то связано с Борей? — Она вновь нервозно поправила ворот халата.

— Вовсе нет, — успокоила я Григорян. — Как он, кстати?

Она вздохнула с явным облегчением и кивнула головой:

— В общем, лучше, чем я предполагала… Я имею в виду ту его ситуацию… Вы хотите узнать детали?

— Нет, — покачала я головой. — И я сказала вам чистую правду: я здесь совсем не из-за Бориса. Меня интересует ваш культпоход на Таганку двенадцатого ноября… Ведь это вы, кажется, доставали на всех билеты?

— Я… — Она смотрела на меня с искренним удивлением. — Но… Что-то случилось, да? Хотя никакого криминала тут вроде бы не просматривается… Или просматривается?

Я рассмеялась:

— Конечно, нет! Просто расскажите, как прошел тот вечер у вас у всех, не отлучался ли кто-нибудь из «экскурсантов» по своим делам во время спектакля… Словом, все, что запомнили.

Ираида Сергеевна внезапно слегка нахмурилась и посмотрела на меня настороженно.

— Странно, что вы спросили насчет отлучек, — произнесла она через крохотную, еле заметную паузу. — Странно…

— Почему?

— Ну… Видите ли, все произошло из-за этих проклятых пробок. Я была права, когда убеждала ехать всех на одной машине, а не на двух, но доктор уперся, как, простите, осел: мол, его «опель» и без того застоялся, машина вроде бы такое устройство, чуть ли не живое, которое должно ездить… Короче — нес всякую чушь, услышать которую можно в любое время от автолюбителей, приводил ее в качестве аргументов. Так и вышло, что мы, трое, поехали на машине Колышникова с Лилей за рулем, а он — отдельно, следом за нами на своей. А поскольку кругом сплошные пробки, а в центре особенно, он и отстал от нас, можно сказать, потерялся по дороге…

— Как «потерялся»? — удивилась я.

— Легко! Где-то в районе кольца мы проскочили на «свой» свет впритык, а он застрял. Да так нас и не нагнал потом…

— Вы не могли его подождать, съехав на обочину?

— А зачем? Он что, дорогу до театра не знает?

— Справедливо… Что было дальше?

— Ничего! — сердито бросила Ираида Сергеевна. — Возле театра мы его еще какое-то время подождали, потом вошли вовнутрь, поскольку билет у Алеши был при себе. Но он, видимо, застрял еще где-то, причем основательно, здорово опоздал и в итоге решил махнуть на спектакль рукой…

— Он что, вообще в театре не появился?!

— Вообще… — Она снова нахмурилась. — А это что, так важно?

— Да, — кивнула я. — Это настолько важно, Ираида Сергеевна, что я сейчас не просто составлю протокол нашего с вами разговора, а вы его, надеюсь, подпишете, но и настоятельно попрошу вас никому, в том числе Борису, о моем сегодняшнем визите не рассказывать… Тем более, о сути разговора и моих вопросах к вам…

Григорян нахмурилась, потом слегка покраснела.

— Понимаете, — пролепетала она, — как раз после вашего звонка Боречка позвонил и я обронила, что жду вас…

М-да! Нужно было позвонить ей не с дороги, а прямо от подъезда… Но случившегося не изменишь.

— Очень жаль! — сказала я. — Тогда вам придется солгать и сказать, что заехала я просто так, для поддержания знакомства, поскольку была рядом по делам и замерзла… Вот и заглянула на чашечку кофе…

— Есть! — улыбнулась она и коснулась правой рукой виска, подражая военным. — Только не знаю, как к вам по званию обращаться…

— Никак, — тоже улыбнулась я. — Вообще-то я — советник юстиции, хотя это вряд ли вам многое скажет…

— Да, пожалуй, почти ничего… А по должности, как я понимаю, следователь прокуратуры?

— Если совсем точно — следователь-криминалист. — На этом месте нашего разговора я извлекла прихваченный с собой протокол дознания и стала его заполнять: времени до совещания с моими подчиненными оставалось уже впритык.

Удивительное дело, но практически все мои ребятки явились на совещание с пустыми руками, хотя отсутствие некоторой информации, даже не полностью собранной, необходимо было приобщить к делу.

В первую очередь это касалось итогов «просеивания» архива агентства.

Ухмыльнувшийся по этому поводу Петраков доложил, что среди почти пятидесяти архивных карточек на клиентов того периода, когда Нина обратилась в «Давай поженимся!», почти столько же женщин, мужчин всего четверо. Причем одного можно смело исключить из числа подозреваемых в силу того, что он буквально через одну «учетную» неделю обрел с помощью Коломийцевой искомое и в данный момент пребывает в женатом состоянии. Проверить оставшихся Петраков, разумеется, не успел, это еще предстояло сделать.

— Начнешь сегодня, — распорядилась я и вопросительно посмотрела на остальных.

Самыми «пустыми» заявились Катя с Володей, хотя весь день провели, сидя на телефонах: среди охваченных ими больниц и инвалидных домов никаких хроников по имени Александр Коломийцев не значилось, так же как и просто Коломийцевых — подходящего возраста, хотя проверяли мы на всякий случай возрастные категории от 18 и старше…

— Ты не забыл разговор, подслушанный тобой в храме? — поинтересовалась я. — Насчет имени! Кажется, должна быть какая-то путаница с именем у ее сына. Довольно часто в паспортах стоит одно имя, а крестят другим — по ближайшему к дате рождения святому…

— Я помню, — скромно ответил Володя, явно избегавший смотреть мне в глаза. — На всякий случай и про Алексеев спрашивал, и про… Стоп! Светлана Петровна, а ведь вашего доктора как раз Алексеем, кажется, зовут?!

Он на секунду позабыл о своей «провинности» и глянул на меня во все глаза, правда, видимо, тут же вспомнил и снова отвел взгляд, слегка покраснев.

— Верно!.. Вот только фамилия у него — совсем не Коломийцев, да и сам он, между прочим, доктор, а не больной… Кстати, на вид вполне здоровый мужик.

— Светлана Петровна, — поинтересовалась Катя. — А почему не спросить о нем и его имени Коломийцеву? Что тут особенного? Если честно, я этого не понимаю…

— Потому, Катюша, что, как я сегодня выяснила, при первом же упоминании о сыне Лидия Ивановна мгновенно замыкается, а на заданный косвенным путем вопрос о его здоровье я получила краткий ответ, что с ее сыном все в полном порядке… Николаша, ты что-то хотел сказать?

— У меня немного, всего один момент по поводу этой дамы, Григорьев передал. В общем, когда она вернулась домой из агентства, дождавшись конца визита Петракова, она почему-то, прежде чем подняться к себе, звонила куда-то из автомата… Почему из автомата, когда у нее дома телефон, да и «труба», насколько знаю, тоже имеется?.. Ведь имеется?

— Да, — кивнула я. — Ты прав, действительно странный поступок, объяснить который можно одним-единственным: после того как я дала понять Коломийцевой, что за ней следят, она, как большинство обывателей, решила, что и все ее телефоны тоже прослушиваются. А ей необходимо было кому-то сообщить нечто важное и в строжайшем секрете. Причем в секрете именно от нас… Очень интересно… Ну а что наш доктор?

— Вообще-то ничего, — покачал головой Николаша. — Я его сейчас временно ребяткам слил, не беспокойтесь, вряд ли упустят: ведет он себя исключительно спокойно и, я бы сказал, размеренно. Сидит в основном дома, выходил дважды в магазин — явно загружает холодильник, следовательно, сваливать на новый этап отдыха пока не собирается. Из автоматов никому не звонит… В магазине, помимо продуктов, закупил три бутылки дорогой водки и к ней тоника… Пожалуй, все.

— Катя, — поинтересовалась я, — у вас еще много обзвона?

— Наверное, только треть обзвонили, да, Володя?

Опер молча кивнул. А я ненадолго задумалась. Эта линия расследования показалась мне малоперспективной: уж очень уверенно произнесла Коломийцева фразу насчет того, что с ее сыном все в порядке. Значит, вряд ли он действительно состоит где-то на учете. Она не дура, если б состоял — не могла не сообразить, что рано или поздно мы данное обстоятельство выроем… Конечно, если для нее это имеет какое-то особое значение…